Михаил Толкач - На сопках Маньчжурии
Фёдоров, в свою очередь, послал шифровку майору Васину.
Пересиливая страх, суетясь, Кузовчиков вновь явился к железнодорожному вокзалу в условленное время. Примостившись у билетной кассы, он прикрывал лицо воротником зимнего полупальто. Замирал от каждого пристального взгляда. После рабочего дня (а работали и в воскресенье) люди разъезжались на пригородных поездах в Заудинск, Тальцы, Онохой, Дивизионную, Ганзурино. В нервной тряске, обмирая от всякого приближения подозрительного человека, Иван Спиридонович дотерпел кое-как до девятнадцати. Прихватил ещё минут пять на непредвиденное опоздание. Ему представлялось, неизвестный ему агент, явившись к «Меченому», схвачен НКГБ. Его било, как в морозном ознобе, от такого предположения. Он поспешно затёрся в толпу пассажиров, рывком поднялся в облепленный вагон «вертушки». До его слуха донеслись слова из станционного громкоговорителя: «Войска Первого Прибалтийского фронта вышли на побережье Балтийского моря и отсекли немецкую группу армий «Север» от Восточной Пруссии… Войска Третьего Украинского фронта форсировали реку Морава».
И в вагоне, и пробираясь от стеклозавода по лесной тропе к Шишковке, Иван Спиридонович с удивлением думал: «Как легко попасть в объятья страха!». Трусости за собой он не замечал. А вот дрожь во всём теле унять не может. Пугал его и возможный провал не известного ему агента. Всю вину Ягупкин свалит на него, Кузовчикова. Расправа последует…
В один из свободных воскресных дней Ивана Спиридоновича потянуло в Сотниково. Из посёлка Шишковка, где он поселился у глуховатой бабки, спустился к новому мосту, пересек Селенгу. На выгоне перед деревней разговорился с подростком, пасшим коров. Скотина разбрелась в пойме реки Иволги, выбирая полянки с пожухлой травой. «Не знаешь, куда подевались Кузовчиковы?» Паренёк насупил бровишки: «Тетка Агриппина, чё ль?» — «Она самая. Дом пошто забит?» — «Дак она вышла замуж и переехала за Селенгу, кажись, в Распадковую». — «Давно, однако?» — «До войны, считай. Ейный мужик плотничал у военных» — «Эх, незадача! Повидать бы надо» — «Чего проще, от вокзала третий дом над речкой. Спроси Заиграеву — всяк укажет. Петьча ейный набегает в Сотниково, чё передать?» — «Сам наведаюсь!»
И теперь, после нечаянной встречи с Агриппиной у прачечной, Кузовчиков с жгучим нетерпением ждал темноты. Он давно желал такой минуты. И боялся. И надеялся. И страдал в неведении. Затаился в тальнике на берегу Селенги. Погас свет у соседей. Темнели окна Заиграевых. Стихли поселковые собаки. Иван Спиридонович перекинул своё большое тело через жердяной заплот. От хруста прясел похолодел. Прислушался. Вдруг собака во дворе! Прижимаясь спиной к бревенчатой стене, приблизился к окну. Задохнулся от волнения. Укрепившись в силах, легонько стукнул по стеклу. В сенях послышались мягкие шаги.
— Кто там? — Голос Агриппины настороженный.
— Груня… Я это… Ваня…
Она приоткрыла двери. Прислонилась к косяку. Шубейка накинута на плечи. Волос под шерстяным платком. Пахнуло домашним теплом.
— Груша… Грунюшка… — У него першило в горле.
— Мам… А, мам, кто пришёл? — ломкий голос подростка из глубины избы.
— Соседка. Спи, Петьча! — Агриппина Петровна прикрыла двери, оттёрла плечом Ивана Спиридоновича во двор.
— Откель ты, Ваня?
— Домой вот… а там окна заколочены… Бурьян во дворе…
— Каин ты, Ваньча! Каин! Камнем висел на моей шее целых восемь лет. Ни весточки. Ни похоронки. Век вековать соломенной вдовой, чё ли? Встренула пришлого хорошего человека, расписались. Так и его война сожрала! Как считаешь, так и суди, Ваня. В дом не смею. Петьче знать незачем. Прости, за ради Бога!
— Ладно, Груша… Ладно! Живы, и ладно. — Голос Ивана Спиридоновича прерывался. Ему желалось рвануть к себе Агриппину, прижаться и расплакаться.
— Если ничего, Ваньча — покайся. Стираю бельё командиру. Он вроде ничего. Поговорю, если хочешь. Ну, сошлют на фронт…
— Похорошела ты, Грунюшка…
— Где ты обретаешься?
— Саднит в душе. Хоть петлю на шею! — Иван Спиридонович отступил к заплоту — в избе послышались быстрые шаги. Переметнулся через жердины без остережения. Загавкала собака, встревоженная чужими звуками. Он сбежал по крутому откосу к речке. От воды несло сыростью. У Заиграевых засветилось окно…
Светились окна и в посёлке стеклозавода. За Селенгой — огоньки Вахмистрова и районного центра Иволги. Дела этих домов, этих улиц, тех заречных сёл сами по себе, а он, Кузовчиков, сам по себе, отторгнутый этим миром, как с другой планеты. Даже своей фамилией не смей пользоваться! Это оглушило его своей очевидностью, оглоушило безжалостностью. Для Груши он — чужой. И парнишке её. И для новых знакомых по гарнизону. На сущей земле он никому не нужен: ни здесь, ни в Харбине. Такое открытие, как гром в чистом небе. Но оно вызревало давно в его неприкаянном сердце.
Иван Спиридонович сидел на берегу реки. Его охватило безразличие. Ему представлялось, как «Меченый» докладывает о его приходе, обрисовывает его приметы. На ноги поставлены сыскные люди, усилен контроль на улицах, вокзалах, дорогах. Он теперь похож на зайца, поднятого с лежки охотниками. «К одному концу!» — Кузовчиков направился в военный городок…
* * *Генерал Чугунов смотрел в запотевшее окно — морось осенняя затянула полнеба. Клочковатые блёклые тучи опустились до маковок сопок, блудили в вершинных соснах. Со второго этажа, где размещалось «хозяйство» генерала, было видно, как часовой торил тропу у входа — пять шагов туда и столько же обратно. Вода прыскала из-под его солдатских ботинок. «Трудно ли сообразить грибок?!» — осудил он коменданта штабного помещения.
Тарас Григорьевич засиживался на службе: дома было невыносимо смотреть на старенькую мать, истерзанную неисправимой скорбью. Не глаза, а свежие раны. Один был внук. Послушный. Уважительный. В армии — капитан. Три ордена на груди. И сразу — пустота. И невестка на войне. «Терпи, сынок!» — провожала она его в штаб. Дескать, горе всех коснулось, у всех печали сверх меры. А сама едва держится на ногах…
Чугунов, расхаживая по кабинету, силился припомнить что-то важное, но оно не давалось. Он снова и снова пересыпал в памяти истекшие часы, возвращался в мыслях к прочитанным бумагам, к состоявшимся разговорам. «Что-то» не открывалось! И он вновь воззрился на площадку у входа. Часовой, как заведённый, шагал под мелким дождём. Некогда и Тарас Григорьевич был таким же караульным в Троицкосавской крепости, под Кяхтинской слободой. Генерал словно ощутил на своих плечах тяжёлое сукно набухшей от влаги шинели, промокшую шапку на голове, сырые портянки в ботинках. Он зябко поёжился, вспоминая себя на посту в ненастье. Тогда они, красные конники, квартировали в крепости, оберегали границу от белых на стыке с Монголией…
— Стоп! — Тарас Григорьевич по-молодому энергично прошёл к столу. Нацепив на переносье очки в тонкой оправе, принялся перечитывать обзорную справку командования пограничного округа.
— Вот оно! — Чугунов отметил абзац, где упомянуты табуны на границе. Между прочим, как о второстепенном наблюдении записано. В ежедневных сводках даже не отражено. Нашествие косяков диких монголок началось в самом конце сентября и продолжалось в первой декаде октября. И только на одном участке: стык кордонов Китая, Монголии и Союза ССР.
С чего бы лошадям мчатся к границе, пересекать запретную полосу? Волки в такую пору сыты. Потомство выпестовано. Течка не к сроку…
Генерал погрузился в думы о неизвестных, самом неприятном эпизоде за последние полгода службы. Выстроил события последовательно, как солдат в колонну. И вновь затушёвывалось что-то существенное. Тарас Григорьевич до боли в голове пересеивал отрывочные данные по прорыву вражеских агентов…
…Майор Васин колдовал над папкой с грифом «Совершенно секретно». На одном из документов мелким почерком генерала Чугунова написано: «Операция «Тайга». Каждое дело, с которым сталкивается военная контрразведка «Смерш», получает условное наименование. Если сам шеф лично установил кодовое обозначение, то дело имеет особое значение.
В папке под строгой «крышей» секретности были записи бесед с офицерами, занятыми на объекте, с местными жителями. Васин изучил материалы, присланные по запросу Чугунова из центральной картотеки Главного Управления военной контрразведки «Смерш» на лиц, которые по своим жизненным данным в чём-то могли привлечь внимание закордонных лазутчиков, Климент Захарович не раз обращался к оперативным бумагам, находившимся в папке. Справки. Записки. Заключения экспертов. Рапорты Фёдорова и Голощёкова. Фотографии. Показания очевидцев…
По мере пристального изучения документов, сопоставления фактов и наблюдений майор Васин пришёл к выводу, что засылка разведчиков из Китая означает: первое — в районе Распадковой противник не имеет агента, второе — задание одноразовое. Если в Забайкалье затаился постоянный резидент, то в Харбине не рискуют нагружать его. Поведение людей, замеченных в районе Распадковой и оставивших следы своего пребывания, со всей очевидностью свидетельствует о неопытности посланцев «оттуда»…
