Илья Альтман - Неизвестная «Черная книга»
«Кто ты?» Я сказала: «Скажу тебе правду, я – еврейка». Он говорит: «Не бойся меня, я тоже – еврей». Посидели, поплакали от горя и пошли разными дорогами. В этот день немцы устроили облаву на евреев. Я пошла в обход через озеро и чуть не потонула с дочкой. Издали видела, как полицейские схватили этого мужчину и тут же расстреляли.
Невозможно передать, сколько терзаний и горя перенесла. Десять месяцев вот так странствовала как отверженная, и на каждом шагу меня подстерегала смерть. Бывало так, что за месяц меняла тридцать сел. Только страстная любовь к моей дочке и надежда на Красную Армию придавали мне силы, и я шла опять неведомо куда.
В селе Арболино я зашла ночевать к колхознику Беседину Егору. Он сказал мне: «Чувствую твое горе, сестра, оставайся у меня под видом знакомой». Стала жить у Беседина. Старик знал, конечно, что я – еврейка, но никогда не спрашивал об этом. Лишь однажды, видя, как старательно я скрываю свою национальность, он сказал мне, шутя:
– Маруся (этим именем звалась я), что же ты в Бога-то не веришь, что ли?
– Верю, – поспешно ответила я, – только я баптистка.
Эта выдумка понравилась мне самой. Вечером я пошла к баптистам. Там я увидела такую картину: баптисты становились на колени и все время повторяли одну молитву: «Господи, помоги нашей Красной Армии разбить врага». Мне это понравилось, и я стала ходить к ним почти каждый день молиться[239].
Всеми силами я старалась сберечь свою Лизу, но голод истощил ее. Она заболела туберкулезом. За два месяца до освобождения Курской области умерла моя Лиза. И ее убили немцы. Я похоронила ее тайком от людей, чтобы не выдать себя.
И вот теперь я одна, никого у меня нет. Мне сорок лет, но я старуха. Вот все, что у меня осталось после гитлеровцев, – так закончила свой рассказ Пилецкая. […]
28 января 1944 г. Подготовил Ф. Красоткин[240]Гибель моего отца
Рассказ доцента Московского института иностранных языков [Евгении Иосифовны] Шендельс
[241]
Это было 9 февраля 1943 года. Я сидела в преподавательской нашего института. Было двенадцать часов. По радио объявили поверку времени. Я проверила свои часы, они были точны. Потом мы все – педагоги, собравшиеся в преподавательской, приготовились слушать дневное сообщение Информбюро.
Напряженно вслушивалась я в слова диктора. В те дни радио сообщило о взятии Курска – моего родного города. Там остался мой отец – старый, всем известный врач по легочным болезням, о котором я ничего не знала со времени оккупации Курска.
Диктор перешел к чтению военных эпизодов. Военный корреспондент газеты «Правда» описывал свои впечатления при въезде в Курск. С грустью слушала я слова о разрушенных домах, о площадях и улицах разоренного города. Ведь я знала там каждое дерево, каждый камень. Затем диктор рассказывал о том, как много интеллигенции истребили немцы. Сердце мое сжалось. Внезапно я услышала слова: «Героической смертью погиб известный в городе врач Шендельс»[242]. Кажется, я закричала. Может быть, это мне показалось. В глазах заплясали огненные круги, и я лишилась чувств.
Через три дня мой муж провожал меня в Курск. Его товарищ, летчик гражданского воздушного флота, вез в освобожденный город медикаменты. Он согласился взять меня с собой.
И вот я в родном городе. Бывало летом, когда студентов распускали на каникулы, я приезжала в Курск. Отец встречал меня на вокзале. Я очень любила его, да и все любили доктора Шендельса – это был популярнейший человек города, умный, сердечный, гуманный, такой, каким должен быть врач.
Я шла теперь одна по городу. Разрушенные дома, выбитые стекла, куски обоев на стропилах сожженного фасада дома – последняя примета прошлого уюта, как все это резало глаз и болью отдавалось в сердце!
Друзья рассказали мне об отце. О его жизни и гибели. Когда немцы подходили к городу, ему предложили эвакуироваться. «Я не оставлю своих больных, – сказал отец, заведовавший санаторием для туберкулезных, – а им невозможно ходить, кроме того, всякие волнения чреваты для них последствиями. Я останусь с ними».
И он остался. В город вошли немцы. Они начали бесчинствовать. Немцами из светлого, просторного санатория были изгнаны все больные, и там разместились офицеры. Отец был дома у себя, когда ему рассказали об этом. Вне себя от негодования он помчался в санаторий. Его больные валялись на земле около санатория. «О, – только мог выговорить мой отец, полный ярости, – на земле, ведь это губительно для легких». Он бросился в дом. Часовые его не пускали, его, в течение сорока лет служившего здесь, отдавшего столько внимания и любви делу излечения людей. На шум вышел офицер.
Отец мой был горячий человек. Он рванулся к офицеру, он потребовал возвращения больных в палаты, может быть, даже хотел ударить офицера, ответившего циничным смехом и надругательством над больными.
– Расстрелять, – крикнул офицер, скрываясь в дверях. Отца тут же убили. Он лежал на главной площади города, и горожане, хорошо знавшие его, печально смотрели на труп старого доктора. Лишь через неделю немцы разрешили убрать труп. Отца тихо похоронили за городом.
Я сидела на его могиле. Маленький холмик земли скрывал останки моего отца. Слез у меня не было – я их все выплакала, я молча смотрела на землю и думала о том, кого никогда не суждено мне было больше видеть.
Подписной лист
Курск
Население Курска никогда не забудет врача Гильмана, зверски убитого фашистами[243]. Доктор Гильман много лет работал в Курской городской больнице и в поликлинике. Чуткий человек и прекрасный врач, большой знаток своего дела, он вырвал из когтей смерти много человеческих жизней. Население ценило и любило своего врача. Когда Красная Армия отступала из Курска, доктор Гильман не захотел оставить больных и остался в городе. Он встретил приход немцев бесстрашно, как всегда на своем посту, возле больных. Но недолго старик работал. Однажды в утренний час, во время обхода больных, в больницу ворвались бандиты со свастикой и арестовали Гильмана. Напрасно больные умоляли палачей пощадить их врача. Гильмана увели. Больница осиротела. Доктора Гильмана, вместе с его женой и шестнадцатилетней дочерью, бросили в подвал немецкой комендатуры. Город заволновался. Неизвестно по чьей инициативе среди местного населения появился подписной лист, который переходил из рук в руки, из дома в дом. Тысячи людей ходатайствовали перед городской управой и комендатурой о сохранении жизни человеку, который все свои годы посвятил спасению людей. Но это не помогло: наоборот, чем больше волновались и хлопотали за Гильмана люди, тем яростней становились немцы, возмущенные тем, что русские смеют отстаивать жизнь еврея.
Десять дней томился доктор Гильман со своей семьей в подвале. Никто не узнает мук, которые испытали эти люди за это время. На одиннадцатый день, когда одна женщина, спасенная Гильманом в свое время от смерти, как всегда, принесла узникам хлеба, тюремщики цинично заявили ей:
– Довольно баловать этих жидов! Им больше ничего не нужно…
В этот день семью доктора Гильмана расстреляли. Но светлая память о нем надолго останется в сердцах местных жителей, до сих пор в Курске люди со слезами на глазах вспоминают своего доброго, старого врача, зверски замученного фашистами.
Очерк Розы БАСС[244]Убийство евреев в Калининской области
Записи из блокнота партизанки Клавдии И.
[245]
Мне пришлось во главе небольшой группы партизан в течение длительного времени находиться на территории Белоруссии, в Смоленской области и в некоторых районах Калининской области[246], где еще хозяйничают немцы. Я видела тысячи осиротевших детей, родители которых были или расстреляны немцами, или увезены на каторжные работы.
В моем блокноте партизанки имеется много записей о зверствах фашистов. Это счет мести. За эти зверства мы отплатим немцам. Вот некоторые факты из моей записной книжки.
Недавно в Ашевском районе Калининской области немцы схватили пожилую учительницу-еврейку Дружевскую. На глазах трех ее детей тов. Дружевская была замучена гитлеровскими солдатами. В поселке Бежаницы Бежаницкого района Калининской области немцы арестовали сто двадцать евреев. Здесь были люди самых различных профессий и возрастов. Всех арестованных поместили в одной комнате неотапливаемого дома с выбитыми стеклами. В течение многих дней арестованные не получали ни капли воды, ни крошки хлеба. Если кто-либо из стариков или малолетних умолял солдат дать глоток воды, его немедленно избивали. Гитлеровцы объявили Варфоломеевскую ночь. Фашисты в поселках Бежаницкого района за эту ночь уничтожили сотни еврейских семей. Дошла очередь и до арестованных. В помещение, где находилось сто двадцать человек, вошел офицер и отобрал из арестованных десять человек. Он вывел их во двор и приказал выкопать две могилы. Когда ямы были вырыты, к одной из них подвели тех, кто работал во дворе, и расстреляли. Затем во двор вывели еще десять арестованных. Они засыпали могилу, в которой лежали расстрелянные, выкопали новую яму, после чего их тоже расстреляли. Так продолжалось всю ночь. Все сто двадцать арестованных евреев были расстреляны.
