Джерри Краут - «Окопная правда» Вермахта
Солдаты нередко воспринимали понятие «народного единства» с поразительной страстью, видя в нем оправдание собственных жертв. «У нас, солдат, тот, кто исключает себя из товарищества, перестает быть одним из нас и подлежит отречению и осуждению на глазах у всей роты. Вам в тылу стоит поступать так же, — советовал рядовой В. П. — Весь народ должен знать таких людей, чтобы понимать, кто их враг». Другой солдат, попав в окружение под Сталинградом, утверждал: «Я не ропщу на судьбу за го, что она привела меня сюда. Эти суровые трудности могут продлиться еще несколько месяцев, но они нужны, чтобы мы могли лучше выполнить свой долг, оказать высшую услугу нашему обществу». Лейтенант Г. Г., также попавший в котел под Сталинградом, заявлял: «Я вдруг ощущаю прилив сил. Во времена бедствий есть лишь одна заповедь. Что такое личность, если на карту поставлена судьба всего народа?» Лейтенант Г. Б. вторил ему: «Эта война вновь толкает нас на величайшее напряжение сил… Но все же мы хотим держаться, потому что знаем: это нужно для будущего нас самих, наших детей и нашего народа. И потому что верим в то, что наш народ еще не обессилел и все еще обладает энергией, которая даст ему право завоевать себе будущее… Если мы продержимся сейчас, у нас есть будущее… Ужасно, что от нас требуются такие великие жертвы, как в Сталинграде, но фюрер знает, зачем они нужны».
Дело «народного единства» заставило Карла Фухса писать жене: «Из верности и чувства долга мы обязаны сражаться за свои принципы и вынести все до конца. Наш фюрер олицетворяет собой нашу единую германскую родину… То, что мы делаем для него, мы делаем и для всех вас; то, чем мы жертвуем в дальних странах, мы жертвуем ради всех вас… Мы верим в будущее нашего народа и нашего отечества… Наш священный долг и наша прекрасная миссия — бороться за это будущее. Оно стоит любых жертв, которые мы можем принести». Некоторым эта вера казалась каждодневной реальностью. Отступая зимой 1943 года, голодный и оторванный от снабжения Ги Сайер тем не менее восхищался «единством вермахта… Ощущение порядка, составлявшее часть национал-социализма, все еще в значительной мере сохраняется в войсках, которые сражаются за него». В конце 1944 года Сайер все еще поражался тому, как ему и его товарищам удавалось «жить только ради дела». «И, несмотря на все трудности и разочарования, которые мне пришлось вынести, я по-прежнему чувствовал себя тесно привязанным к нему», — писал Сайер. Он вспоминал своего любимого гауптмана Везрайдау: «Мы продвигаем идею единства, которая не сулит большого богатства и которую нелегко переварить, но подавляющее большинство немецкого народа принимает и придерживается ее, выковывая и формируя ее, прилагая достойные восхищения совместные усилия… Мы пытаемся… изменить облик мира».
«Мы пытаемся… изменить облик мира»… Многие солдаты и в самом деле видели свою миссию в строительстве нового мира. Гарри Милерт в ноябре 1941 года говорил о «лихорадочном поиске новых форм», а месяцем позже Фридебальд Крузе подчеркивал яростное «стремление и требование нового общества». «Мы держались за последнюю идею — идею нового общества, которая оправдала бы наши страдания», — утверждал Сайер. В другом случае он вспоминал приказ офицера: «Считайте себя пионерами европейской революции». В июне 1942 года, расхваливая другого солдата как «лучшего товарища», Фридрих Группе назвал его «открытым, лишенным высокомерия и очень храбрым, полным сочувствия и понимания своих солдат… Он был верным предвестником новой Германии».
Предвестник новой Германии… В сентябре 1943 года один солдат писал: «Мы должны чувствовать себя вестниками нашей будущей нации. Как солдаты. Здесь нет отдельных судеб». Другой солдат радовался в августе 1941 года: «Никогда еще видение, дух, идея, превосходство мысли не добивались такой победы, как сегодня». Еще один утверждал: «Мы знаем, за что сражается фюрер, и мы не хотим оставаться в тылу, но стремимся постоянно быть верными последователями! И если судьба потребует от нас принести в жертву свою кровь и свое имущество, то мы стиснем зубы и с прежним упорством и вызовом скажем себе: я это сделаю. Да здравствует фюрер и его великий труд!»
Другие солдаты подтверждают это чувство борьбы за новую Германию под властью Гитлера. В апреле 1940 года ефрейтор Э. Н. утверждал: «Пока у нас, фронтовиков, есть Адольф Гитлер, будут верность, храбрость и справедливость для его народа. Я верю, что лучшие дни наступят совсем скоро, потому что настанет день, когда людям будут возвращены свобода, мир и равенство». Для многих такая вера означала безусловную верность Гитлеру. В письме к матери Вильгельм Рубино восклицал: «Теперь, когда отчизна позвала нас, моя жизнь и смерть в руках фюрера, и тебе не стоит отчаиваться, если со мной случится самое худшее». Групе позднее признавался: «Как и я, все солдаты были связаны присягой, приказами, повиновением и — для многих это имело значение — непоколебимой верой в окончательную победу Гитлера».
Более того, покушение на Гитлера в июле 1944 года еще крепче привязало многих солдат к фюреру и нацистскому режиму. «Нам здесь, в чужой земле, лучше знать, какого великого вождя получила Германия», — утверждал один из солдат. Другой высказался проще: «Теперь мы еще более полны решимости показать остальным, почему воюет немецкий солдат». Рядовой К. К. горячо приветствовал нацификацию армии, поскольку организация идеологической работы «будет поставлена лучше, чем раньше». Узнав о попытке покушения, рядовой Б. П. возмущенно писал: «Хвала господу, что провидение позволило нашему фюреру продолжить начатое дело спасения Европы, и наш священный долг теперь состоит в том, чтобы еще крепче сплотиться вокруг него, чтобы изжить зло, причиненное кучкой преступников, которых не волнует благополучие всей нации». Лейтенант К. Н. считал «невыразимой трагедией то, что враждебные народы увидят признаки разобщенности там, где они, возможно, полагали увидеть безусловное единство». Ефрейтор К. Б. подчеркивал, что единство основывалось на верности Гитлеру. «Мне хорошо известно, что для преодоления этого кратковременного трагического периода необходимы неограниченное доверие и непоколебимая вера в нашего фюрера, — писал он в августе 1944 года. — Вера дает мне силу переносить все тяготы и бедствия… Моя вера в фюрера и победу непоколебима… Фюрер всегда держит свое слово». Ефрейтору А. К. Адольф Гитлер казался «человеком, который установит в Европе новый порядок и даст всем народам свободу. Как обрадовался народ тому, что наш обожаемый фюрер выжил… Его смерть стала бы тяжелым ударом по надеждам на свободу для народов». «Эти бандиты попытались уничтожить то, за что миллионы готовы рисковать своей жизнью, — негодовал лейтенант Г.-В. М., — однако приятно знать, что ноябрь 1918 года не повторится».
Для многих немцев ноябрь 1918 года стал примером поражения нации из-за внутреннего раскола. Повторение этой случайности было маловероятным, как утверждал в своем последнем письме в феврале 1945 года Рейнгард Пагенкопф, потому что «я, как и все солдаты, стал чем-то иным. Возможно, наша вера во многие вещи поколебалась… Но лучшее и величайшее, я думаю, мы все же спасли, и у нас этого уже не отнять, потому что оно пустило глубокие корни в наших душах… вера, которую никто не сможет отнять у нас: «Рейх должен остаться с нами!» Рейнгард Гес в ноябре 1941 года размышлял: «Я обнаружил, что наша культура лишь в малой своей части основана на разуме. Скорее, в первую очередь это сердце, душа, подлинные чувства, вера в Германию… родину, которой я многим обязан». Это мощное и глубокое, почти мистическое чувство защиты не только Германии, но и ценной идеи, до самого конца сохранялось у многих солдат. Размышляя о положении в мире в сентябре 1944 года, лейтенант К. утверждал: «Сегодня история представляет нам картину, которую можно было бы назвать банкротством Запада. То, что Ницше называл мертвым миром, сегодня стало суровой действительностью… Что есть дух? Функция материи!.. Что есть культура? Осознание либеральной идеи!.. То, что англичане и американцы завоюют ценой своей крови, со временем отойдет к большевикам… Среди этого хаоса стоит Германия… Мы — последний оплот. С нами стоит и падет все, что создано за века немецкой кровью». Лейтенант Г. Г. кратко сформулировал: «Имеет значение лишь осязаемое понятие страны». Рядовой Ф. Ш. настаивал: «Немецкий народ как носитель творческого наследия не умрет!»
Даже после войны нераскаявшиеся солдаты, такие как Ганс-Вернер Вольтерсдорф, цеплялись за «проверенный национализм общества», гордясь тем, что «идеализм национал-социалистов» возродил Германию после унижения Первой мировой войны. «Мое поколение выросло в вере, что нет такой жертвы, которая была бы слишком велика для народного единства, — вспоминал Ульрих Любке. — Нас учили, что Германия должна жить, даже если нам для этого нужно умереть». «Мы верили в новое общество, свободное от классовых противоречий, объединенное братством во главе с избранным нами фюрером, национальное и социалистическое», — соглашался Фридрих Групе, и многие люди его поколения считали, что Гитлер тоже верит в этот идеал и многое делает для того, чтобы воплотить его в жизнь. «Нацисты принялись наводить новый порядок после осложнений и социальных неурядиц, которые принесла модернизация двадцатых, — предполагал Детлеф Пойкерт, — чтобы принести обещанную гармонию». После войны Пойкерт отмечал: «Атмосфера экономического чуда и подъема теперь извлекала выгоду из уничтожения традиций и преобразований, произведенных Третьим рейхом».
