Михаил Скороходов - Всех помню…
— Посмертно, — едва слышно произнес он.
— Что? — вздрогнув, переспросила шепотом Егоровна.
Молчание Ивана Семеновича, неподвижная тень его на стене придали произнесенным словам странную, таинственную тревожность. Иван Семенович промолчал, старательно что-то вывел на листке из ученической тетради и выпрямился.
— Пискунов! — вдруг громко сказал он. — Пискунов его фамилия! Командир полка подполковник Пискунов. И на него первого напишу. Не солдатское, наверное, это дело, но, может, один я живой свидетель… Кто ж еще о том расскажет?.. Штаб окружен, людей горстка — полвзвода комендантского да три-четыре офицера. Знамя надо спасать, карты, документы. Подполковник Пискунов отряжает младшего лейтенанта Сенюшкина, говорит: «Спасай, надеюсь на тебя! А мы их пока задержим…» Да ты спишь, что ли?
— Слушаю тебя, слушаю, — тихо отозвалась Егоровна.
Иван Семенович долго молчал.
— …Так вот, значит, когда Виктор-то наш, майор-то наш, был в отпуске дома, я его и спросил: на кого роту оставил? А он: на лейтенанта, мол, Сенюшкина. И все о нем одно только хорошее: Сенюшкин да Сенюшкин, парень что надо, отец его в войну Знамя полка спас! Тут-то, понимаешь, память моя и дала проталину: «Сенюшкин?.. Да это, может, сын того самого Сенюшкина!» Вон когда случилось. А я тебе не говорил, боялся памяти своей поверить. Дала проталину, а уж после нарисовала картину, как все произошло, и на первом плане подполковника Пискунова… Вот встает он в рост — как живого, вижу… И мы солдаты, за ним — в контратаку… А вот падает, раненный, а сам все кулаком по земле бьет: «Ни шагу назад!..» Орденом бы его посмертно наградить, первого из наших. Как думаешь, наградят?
Егоровна тихо поднялась, покивала головой.
— Я так и напишу: сам видел его геройство и достоин, мол, он ордена или медали «За отвагу» — нету медали главнее этой… А там уж пусть решают.
— А… ордена-то откуда, Ваня? — робко спросила Егоровна.
— Ордена?.. — задумался, вроде погрустнел Иван Семенович, потом негромко сказал: — Их ведь нам, то есть полку нашему, и соседям вручать собирались — там же, на передовой… Ордена уж привез капитан — боевой такой и веселый, двое солдат при нем было. Генерала ждали с часу на час, да, видно, война его где-то задержала. Фашисты наступление начали — страшной силой на полк навалились… отрезали… Вот и остались ордена в штабном блиндаже, где мы последний бой вели… Приказал мне подполковник Пискунов зарыть их в ящичке, в углу блиндажа, чтоб врагу в поганые руки не попали… А ведь был он представлен к ордену-то, наш командир, точно, был!.. Значит, его законный орден тут… Не успели вручить…
Он вывел на чистом листке:
«Рассказываю о геройском поведении подполковника Пискунова…».
Потом снял очки и потер глаза.
— А дальше я что могу сказать? Убило командира полка, командование принял начальник штаба майор Круглов. Но и его тоже… пуля не пощадила.
— Я встану, — сказала Егоровна.
— Встань, мать, встань…
Она подошла и погладила его седину.
— Так как же насчет майора Круглова? — дрогнувшим голосом спросил он.
— Тебе лучше знать.
— И он был геройский человек, — и Иван Семенович взялся за другой чистый лист…
— Сенюшкина не забудь…
— Правильно. А ну, как он самый и есть взаправду? Значит, имеет награду за спасение Знамени. Да я бы ему, если можно, от себя лично еще дал за то, что память мою оттаял. Кабы не он, кабы не сын его, может, доселе молчала бы, — постучал по лбу Иван Семенович. — А тут, как его фамилию вспомнил, — все, одно за другим, пришло. Даже номер полка. У меня и номер вышибло, это уж в госпитале меня приписали к какой-то части.
— Ты вот все о командирах хлопочешь, а сам-то был кто?
— Солдат… Иной раз солдат своего командира лучше других знает. Всех помню и горжусь ими… Вот еще замполит Стрельников и два капитана были — тоже люди геройские. Особенно тот веселый, что ордена привез. И о них напишу, и о солдатах, которых в бою видел. Тут много наград — им они и предназначались. Может, где-то и представления лежат, и указы. Разберутся. А сообщение мое все равно не помешает.
Он погладил узелок.
— «Юнкерс» не меньше полутонки тогда на блиндаж свалил… А как я находился рядом при пулемете, меня взрывной волной и шибануло. Наверное, как мертвец, бездыханный лежал, потому немцы интереса не проявили. Отогнали их наши, и какая-то санчасть подобрала меня. Документов нет — уничтожили мы их, когда уж ясно стало, что не вырваться нам из кольца. И сам ничего не помню, и слова сказать не могу — чурка с глазами, да и только. По госпиталям возили. Видят, от памяти одни дребезги, только и нацарапал на бумажке, что из Москвы и слесарь. Как уж тебя разыскал?.. Остальное знаешь: кого прежде знакомого встречу — признаю, и только… Ну, да мне еще о многих писать, ты ляг, спи…
Иван Семенович выправил опись орденов и медалей, переписал набело под копирку в двух экземплярах, с положенными «Сдал сполна» и «Принял сполна». Затем составил сопроводительное письмо:
«Я, фронтовик Великой Отечественной войны, рядовой… стрелкового полка Иван Семенович Вишняков, рассказываю о геройстве следующих офицеров, сержантов и солдат, которым награды вручить предстояло в бою… А если найденные мной в бывшем блиндаже моего полка ордена и медали достанутся теперешним молодым военным, то хорошо бы обратить их внимание на номера, пусть знают, что ордена и медали фронтовые».
— А у самого нет ничего, — неожиданно оказала Егоровна.
— Ну и что ж? — встрепенулся Иван Семенович. — У меня — жизнь, с меня довольно.
— И то верно. Жизнь, дети. Виктор в майорах, и уж «За боевые заслуги» имеет.
— Во-во! На двоих хватит.
— И то верно, — повторила Егоровна. — Память возвернулась. Смелый ты. Простой солдат, а к наградам представляешь…
— А какой же солдат, если не смелый? Только не представляю я, а как бы ходатайствую за товарищей моих. Они ведь памятью нашей вечно живые.
На улице затихали последние отголоски праздника.
Геннадий Семенихин
«СОБАЧЬИ ВАЛЕНКИ»
Быль
Пожалуй, я нисколько не солгу, если скажу, что в то время не было у нас более светлых минут, чем те, когда безусый солдат полевой почты вручал очередной номер «Правды» с новым отрывком из шолоховского романа «Они сражались за Родину».
В ту тревожную, озаренную всполохами войны весну мы жили в кубанской станице, в небольшом домике с осевшей, словно нахлобученной на облупленные стены камышовой крышей. Нас было четверо парней, гордившихся тем, что общий наш возраст перевалил уже за восемьдесят пять лет. Ежедневно с зарей мы уходили на аэродром, ежедневно летали на боевые задания. А по вечерам, когда над разбухшей от весенней грязи станицей смолкал надтреснутый гул ИЛов и аэродром замирал, кто-нибудь зажигал изрядно коптившую «летучую мышь» и молча придвигал командиру звена Вячеславу Бестужеву газету. Слава был у нас признанным чтецом, еще до войны брал призы на смотрах художественной самодеятельности. Он отбрасывал назад густые светлые волосы и начинал читать.
В тот день я задержался на аэродроме и вошел в горницу, когда чтение подходило к концу. Выразительный Славкин голос наполнял наше жилище. Он как раз читал монолог одного из героев, Звягинцева, о том, как наши летчики не успели вступить в бой с вражескими бомбардировщиками.
— Опять опоздали! Когда нас немцы бомбили и висели над нашим порядком, как привязанные, — вы, небось, кофей пили да собачьи валенки свои натягивали, — раскатывался его голос, передавая сочную шолоховскую речь, — а теперь, после шапочного разбора, пошли в пустой след порхать, государственное горючее зря жечь…
В горнице раздался дружный смех. Даже хозяйка, измученная войной, потускневшая в разлуке с мужем женщина, которую мы именовали «мамашей», совсем не беря в расчет, что ей только пошел тридцать седьмой, и та смеялась в соседней комнатке за перегородкой. Но Славка вдруг отложил газету и хватил себя ладонью по затылку.
— Позвольте! — растерянно воскликнул он. — Это же прямое попадание! Что же теперь произойдет в войсках доблестного Военно-Воздушного Флота? Вы не знаете, да? Так я вам скажу. Завтра нам, летчикам, проходу давать не будут этими самыми «собачьими валенками».
И как в воду глядел наш друг. Утром, едва лишь мы стали собираться на завтрак, хозяйка первая из своей комнатки произнесла эти слова:
— Сыночки, Христом богом прошу, оставляйте свою обувку в сенцах. Уж больно тяжелый дух идет от ваших «собачьих валенок».
— Ладно, мамаша, — мрачно ответил один из нас. А когда мы, все четверо, подходили к столовой, водитель штабной полуторки конопатый ефрейтор Беклемишев сказал своему дружку вполголоса, но так, что мы услышали:
