Джеймс Веллард - Вавилон. Расцвет и гибель города Чудес
Англичан пригласили сесть, девушки подали им кофе и сласти, после чего молодые люди стали отвечать на вопросы хозяйки, имени которой они все еще не знали. Ни Лэйярд, ни Элисон пришли сюда не с целью вести политические беседы, и, поскольку последний прекрасно говорил по-турецки и мог даже шутить на этом языке, веселье шло полным ходом, особенно когда девушки согласились танцевать. Вначале они танцевали несколько скованно, а затем расшумелись, стали кидать друг в друга сластями, падать на пол, кричать и смеяться, поощряемые своей хозяйкой.
После двух часов приятного общения англичане откланялись и пообещали вернуться. Но они не вернулись. От старой итальянки, которая заведовала всеми романтическими связями в Константинополе, они узнали, что их прекрасная незнакомка была не кем иным, как младшей сестрой султана, и что тайком посещать такую высокопоставленную особу опасно для жизни. «Таким образом, мы решили отказаться от повторного визита к нашей миловидной подруге, – пишет Лэйярд, – несмотря на ее упреки».
Эта история имеет довольно странный конец, так как, по всей видимости, принцесса отказалась следовать строгим мусульманским законам и даже перестала носить чадру, призывая мусульманских женщин требовать признания своих человеческих прав. Но очевидно, ее бунт был вскоре подавлен, и далее Лэйярд прощается с этой прекрасной девушкой с миндалевидными глазами, которая заманила его в свой дом: «Она исчезла с общественной сцены, о ее причудах скоро забыли, и я не знаю о ее дальнейшей судьбе».
В любом случае это было самое романтическое приключение Лэйярда, которого тем временем вызвал сэр Стратфорд Кэннинг. Соперничая с Полем Эмилем Ботта, французским консулом в Мосуле, он приказал Лэйярду начать раскопки Ниневии. Стало известно, что Ботта раскопал большой холм в Хорсабаде и нашел сокровище, более ценное, чем золото. Короче говоря, Ботта обнаружил остатки дворца одного из ассирийских правителей, и его коллекция скульптур и рельефов, включая изображения больших крылатых быков, уже находилась на пути в Париж. Французы могли теперь похваляться перед всем миром, что их агент открыл Ниневию и что доказательства этого скоро будут выставлены в Лувре. Труды и усилия британских первопроходцев были забыты, так как исследователи вроде Клавдия Рича и Роберта Кера Портера не доставили в Европу ничего, кроме описаний и планов руин. Ботта же предъявил на всеобщее обозрение изображения бородатых царей и мифологических животных, не похожих ни на что, ранее виденное европейцами. Он доказал реальное существование библейских Ниневии и Вавилона, и его находки произвели на общественность Европы середины XIX в. такое же впечатление, какое вызвала у людей лунная пыль, доставленная астронавтами на Землю сто тридцать лет спустя.
И все же, по современным нормам и методам археологии, находки Поля Эмиля Ботта можно назвать всего лишь случайными находками любителя древностей. Прежде всего, этот дипломат итальянского происхождения был не опытным копателем, а медиком. После того как французское правительство назначило его консулом в Египте, он с воодушевлением приступил к изучению восточных языков, египетских древностей и естественных наук. До того как его послали в Мосул, расположенный в верхнем течении Тигра, он побывал во многих арабских странах и даже в неизведанных областях Йемена и Саудовской Аравии, где искал столицу царицы Савской. Подобно его современнику, англичанину Генри Лэйярду, он обладал достаточным физическим здоровьем, чтобы вынести опасный климат Месопотамии и противостоять обычным для той местности болезням – брюшному тифу, холере, дизентерии и другим инфекциям, которые свалили с ног или даже свели в могилу тысячи европейцев, живших на Среднем Востоке или путешествовавших по нему.
Поскольку Ботта раскапывал холм в Хорсабаде (Дур-Шаррукин) к северу от Ниневии, Лэйярд выбрал в качестве места раскопок Нимруд, в 22 милях к югу от Мосула. Трудности Лэйярда заключались в том, что турецкий паша, управляющий этой провинцией, относился к нему враждебно; к археологии этот чиновник, естественно, никакого интереса не испытывал, но его доносчики постоянно сообщали ему о том, что задумали европейцы, в каком месте они копают, что ищут и что нашли. Лэйярд решил скрыть от паши свои планы и распустил слух, что отправляется охотиться на кабанов. Таким образом, благополучно избежав вмешательства властей Мосула, Лэйярд отплыл на плоту вниз по Тигру и оказался у подножия холма, известного под названием Нимруд. В свойственной ему живой манере он описывает трудности своего путешествия и компенсирующие их приятные стороны:
«Я не знаю более очаровательного и приятного способа путешествия, чем неторопливо сплавляться вниз по Тигру на плоту, время от времени приставая к берегу, чтобы исследовать руины ассирийцев или древних арабов, пострелять дичь, бесчисленным разнообразием которой изобилуют берега реки, или приготовить пищу. Это совершенное состояние благодатной праздности и покоя, особенно весной. Погода была восхитительной – дни не слишком жаркие, ночи нежные и тихие. Нас предупредили, что на берегах могут встретиться арабы, которые попытаются ограбить нас и отобрать плот, если мы осмелимся слишком удалиться от реки, либо встретят нас огнем, если мы откажемся приближаться к берегу. Но мы их не видели… И все же наши плотогоны не останавливались по ночам из страха перед грабителями и ворами, а также, как они утверждали, перед львами, которые порой, хотя и очень редко, встречаются так далеко к северу по берегам Тигра».
Ландшафт, который наблюдал Лэйярд в 1843 г., очевидно, не очень отличался от пейзажа, который за триста лет до этого видел английский купец Джон Элдред, или от того, что предстает сегодня перед взором путешественников, переправляющихся через Тигр на местном пароме к югу от Мосула. Единственное отличие, разумеется, – в количестве и разнообразии диких животных; Элдред писал, что местная фауна исключительно обильна: здесь можно было встретить «диких ослов белого цвета, косуль, волков, леопардов, лис и множество зайцев». В наши дни между Мосулом и Багдадом не встретишь ни одно из вышеперечисленных животных, и даже в пустыне, в стороне от двух великих речных путей, давно уже исчезли газели – особенно после того, как в Ираке появились автомобили и спортсмены на «лендроверах» пристрастились выезжать на охоту с автоматами. Охотники XIX в. уничтожили мелких месопотамских львов, которые размером были не больше собаки, благодаря чему ассирийские правители в свое время могли убивать их с близкого расстояния. Ассирийский царь Тиглатпаласар I сообщает в надписи: «Я убил 120 львов, стоя на ногах в великой храбрости, и повалил 800 львов своим копьем со своей колесницы».
Но природа Ирака претерпела еще более драматические изменения, приведшие к тому, что плодородная, покрытая буйной растительностью местность превратилась в бесплодную пустыню. В шумеро-вавилонский период здесь была цветущая страна, но глазам Лэйярда и его коллег-копателей предстала пустынная равнина. Когда-то Вавилония была величайшей житницей мира; своим изобилием она была обязана не просто богатому наносному слою почвы, оставляемому Тигром и Евфратом во время ежегодных разливов, но также и в высшей степени искусной системе ирригации, основанной на сети каналов, дамб и протоков. Кроме того, древние земледельцы обрабатывали свою землю с любовью и неослабным рвением, ибо тучные стада и полные хранилища означали для них богатство и процветание. Важная роль, которую играло земледелие в Вавилонии, подчеркивается хвастовством древних царей, гордо сообщавших, что они служат своему богу и своему народу, храня и поддерживая в хорошем состоянии каналы.
После падения Вавилона в 538 г. до н. э. сложная система орошения постепенно приходила в упадок, и к VII в. н. э., когда в этот регион вторглись армии ислама, каналы были полностью разрушены, а реки-близнецы Тигр и Евфрат периодически меняли русло и заливали обширные области во время весеннего сева. Уничтожение системы каналов, перемещение русел рек и уменьшение численности населения привели к тому, что к концу XIX в. пейзаж Месопотамии стал одним из самых унылых в мире, а земля бесплодной, как пустыня (но при этом лишенная ее своеобразной красоты).
Точно так же, как ежегодные опустошительные разливы Тигра и Евфрата нужно было сдерживать с помощью ирригационной системы, позволяющей возделывать землю и вести организованную общественную жизнь, так и окружающую местность необходимо было обезопасить от кочевников и разбойничьих набегов. Во времена Навуходоносора здесь действительно было безопасно, но к тому времени, когда первые копатели приступили к исследованию холмов, скрывающих древние города, находиться здесь стало рискованно. Этот регион населяли бедные племена, существующие благодаря своим стадам и за счет той дани, которую удавалось получить от случайных караванов. Мужчины этих племен были вооружены допотопными мушкетами и мечами; и, поскольку племена непрерывно воевали друг с другом, копателям очень трудно было разобраться, к какому из них следует обращаться для найма рабочих или за получением «протекции». Но помимо всех опасностей и трудностей жизни в этой дикой стране без законов, исследователям постоянно ставили палки в колеса турецкие власти. В главе 4 мы увидим, как американскому археологу Эдгару Дж. Бэнксу приходилось сталкиваться с условиями, которые поставили его в ряд величайших исследователей XIX в., наряду с его европейскими коллегами Ричем, Ботта, Лэйярдом, Роулинсоном и другими первыми ассириологами. Мы также узнаем из писем этих первопроходцев, насколько пустынным стал вавилонский ландшафт за столетия, прошедшие после упадка и разрушения древних империй. Возможно, в меланхолии, порой доходящей до отчаяния, которая проскальзывает в их повествованиях о бесконечных тяжбах и трудностях, повинен этот угрюмый окружающий пейзаж. Прежде всего, эти люди были весьма одиноки, так как обычно археологическая экспедиция состояла всего из одного исследователя-европейца, который вынужден был находиться в окружении сотни или около того рабочих-арабов.
