Миша Мельниченко - Советский анекдот (Указатель сюжетов)
Анекдот интересен отнюдь не как носитель фактографической информации. Текст имеет шанс получить устное распространение, только если он психологически достоверен и основывается на общем для большинства носителей традиции знании, т.е. анекдот на социально-политическую тему содержит самые общие стереотипы массового сознания. В анекдоте, как отметил В. Вацуро, главный интерес переносится с фактической на психологическую достоверность события92 и это, как справедливо подчеркнул исследователь дореволюционного анекдота А.А. Демичев, делает актуальным изучение аксиологического аспекта информативности анекдота93.
Общим положением для исследовательской литературы является утверждение о тотальном отрицании анекдотическим жанром любых ценностей, которое, логически мысля, должно было бы привести к созданию в анекдотических текстах отрицательного образа любой власти. Это положение верно лишь отчасти – анекдот действительно представляет собой жанр, не имеющий табуированных тем, однако понимание его специфики помогает выявить в нем и положительные оценки осмеиваемого явления. В анекдоте не может быть положительного героя в традиционном понимании – однако тональность фронтовых анекдотов или т. наз. троцкистских анекдотов демонстрирует исследователю наличие внутри жанра определенных критериев различия «добра и зла». Положительный герой анекдота – это герой-плут, находчивый и остроумный: такой, к примеру, как Троцкий в текстах тридцатых годов или, в определенной мере, Сталин в послевоенном анекдоте.
Движущей силой политического анекдота, как утверждал Андрей Синявский, является запрет94 – и анекдот, без сомнения, является одной из форм трансляции общественных настроений в условиях идеологического примата власти, однако формой весьма специфической. Игнорирование ряда жанровых особенностей может привести не только к возникновению неверных представлений о роли анекдота, но и к искажению картины жизни советского общества в целом. Анекдот вовсе не обязательно является формой политической борьбы – несмотря на стремление советских властей (и ряда исследователей) доказать обратное. Подавляющее большинство советских анекдотов несут в себе некоторый заряд агрессии по отношению к установившемуся в стране порядку – не являются исключением и анекдоты, к примеру, о качестве обслуживания в советских столовых или пьяных милиционерах, потому как за этими сюжетами угадывается насмешка над советским государством в целом. Однако установка анекдота в конечном счете определяется самим потребителем – проиллюстрировать это можно противоположными оценками ранних советских анекдотов в информационно-аналитических сводках ОГПУ, которые порой воспринимались как одна из форм антисемитской пропаганды95, а порой – как одно из проявлений нелояльности еврейского населения СССР новому строю96, при том что, судя по доступным материалам, и в еврейской, и в русской среде ходили одни и те же сюжеты, построенные на одних и тех же стереотипах восприятия новой власти.
Конечно, в определенные моменты анекдот может восприниматься как вербальная агрессия, однако в той же мере акт рассказывания анекдота может считаться «выпусканием пара», способом сублимации негативной энергии97. «Его [политического анекдота – М.М.] цели сложны и многообразны – от самозащиты личности до открытой словесной агрессии. Анекдот также выполняет функцию, связанную с механизмом “снятия” оппозиции “власть” – “народ”, “господство” – “подчинение”, обнажая амбивалентность любого политического явления, что лишает его прямолинейности и категоричности. Тем самым анекдот вскрывает скрытую реальность, стимулирует критику официальной идеологии»98, – цитируют И.Б. Орлов и А.Я. Лившин социолога А.В. Дмитриева и вместе с тем ссылаются на высказанное им же утверждение, что политический анекдот может просто быть средством популярного развлечения99. Однако в любом случае рассказывание политического анекдота манифестирует хотя бы частичное признание его психологической достоверности, соответствия анекдота (в той или иной мере) политической картине мира носителя анекдотической традиции. Совершенно верно в отношении литературного анекдота отмечает Е. Курганов – и в данном случае мысль вполне применима и к фольклорному материалу: «анекдот – это форма реагирования на некое сообщение, это историческая или просто логико-психологическая аналогия, ассоциация, заключающая в себе определенную концепцию события»100. Это является общим местом не только для исследовательской литературы, но и для самих носителей традиции советского анекдота; очень тонко почувствовал природу этого жанра писатель М.М. Пришвин, записавший в своем дневнике от 20 октября 1932 года такие строки: «…Существует ли общественное мнение? Оно – в молчании и анекдотах; во всяком случае, это не сила, на которую можно опираться, пользоваться, рассчитывать; это сила, подобная сну: видел сон и забыл, а день проводишь под его тонким влиянием…»101.
В определенной степени анекдот близок ряду вполне лояльных власти жанров сатирического творчества – карикатуристике, фельетонистике и пр. Создатели советской пропагандистской машины прекрасно понимали необходимость в деле формирования представлений об окружающем мире у советских граждан апелляции к их чувствам, в том числе через смех. Так, в условиях нехватки информации о заграничной жизни 1920 – 1930-х годов одним из основных инструментов формирования образа внешнего мира выступали именно эти жанры102: «В этой борьбе смехом мы имеем право изображать врага карикатурно. Ведь никто не удивляется, когда Ефимов или кто-нибудь другой из карикатуристов ставит Макдональда в самые неожиданные положения, в которых тот в действительности никогда не был. Мы очень хорошо знаем, что это большая правда, чем лучшая фотография Макдональда, потому что этим искусственным положением, неправдоподобным положением карикатура выясняет внутреннюю правду ярче и острее, чем какой бы то ни было другой прием»103. Очевидная востребованность сатирических жанров – во второй половине 1920-х годов тираж семи крупнейших сатирических журналов, согласно постановлению отдела печати ЦК ВКПБ «О сатирико-юмористических журналах», достиг полумиллиона104 – косвенно подчеркивает ценность анекдота как исторического источника. Контролируемая властью сфера лояльной юмористической продукции даже в первом приближении не может сравниться по объемам с «рынком» устных юмористических текстов. Лояльная сатира и политический фольклор нацелены на то, чтобы выщзвать смех, однако разнятся в степени соответствия общественным настроениям: пафос сатиры направлен на создание определенных схем восприятия реальности, анекдот же рождается из этих стереотипов и, за счет отсутствия возможности для представителей власти контролировать этот процесс, резонирует общественным настроениям.
Ранний советский анекдот представляет собой традицию фактически мертвую, о которой можно судить только по сохранившимся записям, что актуализует проблему достоверности, под которой следует понимать соответствие имеющихся записей анекдотов реальной устной традиции. Если бы исследователи имели дело с живой устной традицией, эта проблема могла бы быть решена с помощью интервьюирования, анкетирования и других видов непосредственного наблюдения. Однако мы работаем только с фиксациями – причем фиксациями, произведенными не всегда профессиональными фольклористами или историками, а простыми, часто не очень грамотными людьми. Анекдот является устным жанром, то есть понятие «текст» применительно к нему очень сложно – как и всякое произведение народного творчества, он бытует во множестве равноправных вариантов, текст его синкретичен и может быть непосредственным результатом импровизированного исполнения105. Кроме этого, процесс его воспроизведения, где активную роль играют и рассказывающий, и слушающий, считается неотъемлемой частью изучаемого жанра106. При фиксации текста анекдота пропадает определенная часть информации: анекдот требует воспроизведения, в письменном виде он теряет часть своего эффекта.
Вариативность анекдота как текста устной традиции практически не имеет границ. Форма, которую принимает тот или иной сюжет, может быть обусловлена многими причинами – социальным положением, интеллектуальным уровнем, особенностями личного чувства юмора человека, зафиксировавшего анекдот, то есть тем, что с определенной долей условности можно назвать бессознательным изменением текста. Само по себе разительное отличие записей разных вариантов одного и того же сюжета устной традиции абсолютно нормально, однако применительно конкретно к советскому анекдоту это отличие приобретает иную окраску. Дело в том, что авторами или составителями значительной части источников, содержащих советские анекдоты, были люди политически ангажированные, стремившиеся всеми доступными способами проявить свою политическую позицию. Нередко в качестве дополнительного аргумента в пользу своих идеологических конструкций они использовали анекдоты, традиционно рассматривавшиеся как форма активного сопротивления советской власти. От этого тексты анекдотов часто – особенно в эмигрантских изданиях – подвергались сознательной редактуре в сторону большей их политизации, то есть текст анекдота становился объектом воздействия творческой инициативы собирателя. В случае серьезного расхождения узловых моментов сюжета одной записи анекдота по сравнению с прочими, у исследователя есть все основания для констатации возможной авторской инициативы. Проще всего подобное редактирование выявляется на материалах изданных в эмиграции сборников, составители которых активно заимствовали тексты у своих предшественников. Располагая несколькими генетически связанными записями одного и того же анекдота в разных эмигрантских сборниках, представляющих собой перепечатку одних и тех же ранних публикаций, с помощью сравнительного анализа близких, порою дословно совпадающих текстов исследователь может составить представление о мотивации публикатора, изменяющего текст анекдота. Однако далеко не всегда ситуация столь очевидна, как в эмигрантских собраниях – в значительном количестве случаев собрания анекдотов вполне самостоятельны и не опираются на уже изданные предшественниками сборники. В таком случае способом обнаружения авторских привнесений как раз и является сравнение конкретной записи с инвариантной схемой, представленной всей совокупностью записей рассматриваемого анекдота.
