Автор Неизвестен - Русский литературный анекдот конца XVIII - начала XIX века
Обзор книги Автор Неизвестен - Русский литературный анекдот конца XVIII - начала XIX века
Русский литературный анекдот конца XVIII — начала XIX века
Вступительная статья Е. КУРГАНОВА
Составление и примечания Е. КУРГАНОВА и Н. ОХОТИНА
Художник Г. КЛОДТ
«У НАС БЫЛА И ЕСТЬ УСТНАЯ ЛИТЕРАТУРА….»
В России анекдот как литературный жанр стал утверждаться в середине XVIII столетия. Воспринятый в ходе усвоения европейской (в первую очередь французской) традиции, в процессе ориентации на светскую культуру общения он достаточно быстро соединился с богатейшим национальным опытом, вобрав, в частности, в себя целый ряд живых особенностей русского народного анекдота. В результате возникло явление весьма органичное и своеобразное, хотя вместе с тем и существующее в рамках определенной культурной нормы.
Но настоящий расцвет жанра, его подлинный апогей пришелся на пушкинскую эпоху. Для этого были свои причины. Именно к середине двадцатых — началу тридцатых годов XIX столетия жанр русского анекдота, можно сказать, окончательно сложился, определились, выкристаллизовались его внутренние законы, традиции, репертуар сюжетов, круг и основные типы рассказчиков. Кроме того, в пушкинскую эпоху анекдот уже не просто был реальным и полноправным участником литературного процесса, но и начал осмысляться как достаточно важный и ценный элемент культуры, который, в силу устного характера бытования, легко может выдохнуться и забыться. Иначе говоря, явственно стала обозначаться тенденция к сохранению анекдота в национальной памяти. Однако происходило это при обстоятельствах достаточно драматичных.
Политическая дискредитация передового русского дворянства после восстания декабристов вызвала приток новых общественных сил (П. А. Вяземский назвал их «наемной сволочью»). Дворянской культуре, занимавшей до того главенствующее место в русской жизни, пришлось потесниться. Естественно, это отразилось и на неписаных законах общественного поведения. Воспитывавшаяся на протяжении нескольких поколений культура общения перестала быть определяющей нормой. И, как прямое следствие этого, ушел в быт и анекдот, довольно быстро потеряв ореол литературного жанра, к которому неизменно обращались лучшие русские писатели. Тогда-то под анекдотом и стали понимать нечто несерьезное, легковесное, малозначащее. Именно в ходе острого осознания того, что жанр уходит, выдыхается, что блистательные традиции его меркнут, и были предприняты две фундаментальные попытки по спасению жанра: это «Table-talk» А. С. Пушкина и «Старая записная книжка» П. А. Вяземского. Показательно, что возникли они в ходе острой и непримиримой борьбы с так называемым «торговым» направлением в литературе, в процессе отстаивания лучших ценностей, созданных дворянской культурой. В круг этих ценностей и А. С. Пушкин и П. А. Вяземский включали не только создания архитектуры, музыки, литературы, но и совершенно особую сферу — искусство общения, устную словесную культуру, одним из ведущих жанров которой и был анекдот.
Какой же смысл вкладывали в него люди пушкинской эпохи? На этот естественный вопрос дать краткий, исчерпывающий ответ, к сожалению, практически невозможно. Под анекдотами тогда понимали и исторические сочинения, и литературные портреты, апологи, «невыдуманные повести». И все-таки существовало некое ядро, которое многое определяло в отношении к анекдоту: это требование неизвестности, неизданности, новизны. Более того, отвлекаясь от частностей, можно сказать, что в основе литературного анекдота лежал необычный случай, невероятное реальное происшествие.
В «Частной реторике» Н. Ф. Кошанского весьма точно было подмечено: «Цель его (анекдота): объяснить характер, показать черту какой-нибудь добродетели (иногда порока), сообщить любопытный случай, происшествие, новость…»[1] Понимание новости, неожиданности, невероятности, как ведущих черт анекдота, органично входит и в определение жанра, данное в «Энциклопедическом лексиконе» А. Плюшара (статья А. Никитенко): «…краткий рассказ какого-нибудь происшествия, замечательного по своей необычности, новости или неожиданности…» Выделив неожиданность, даже невероятность случая, лежащего в основе анекдота, А. Никитенко подчеркивает, что с особой силой данная тенденция реализуется в финале текстов: «Главнейшие черты хорошо рассказанного анекдота суть краткость, легкость и искусство сберегать силу или основную идею его к концу, и заключить оный чем-нибудь разительным и неожиданным»[2]. Попытаемся сейчас немного раскрыть и развернуть это краткое определение.
Итак, в центре анекдота находится странное, неожиданное, откровенно нелепое событие, выпадающее из повседневного течения жизни. Причем его нелепость нарастает и полностью разрешается лишь в бурном, остром финале. Более того, анекдот строится не просто на невероятном событии, а на событии, принципиально не совпадающем с читательскими или слушательскими ожиданиями.
Иначе говоря, внутренняя антиномичность, несовпадение прогноза с результатом, преподнесение откровенной «небывальщины» как самой очевидной реальности и определяют в главном суть той эстетической игры, на которой строится анекдот. Причем подача художественного вымысла или во всяком случае события достаточно невероятного не просто «работает» под действительность, ибо необычность и даже нелепость не скрыты, не затушеваны, а подчеркнуты, выделены. Это и есть то главное, что определяет феномен анекдота.
Хотя сфера бытования жанра устная, анекдот тем не менее представляет собой «особый вид словесного искусства» (Л. П. Гроссман), он несомненно литературен. Жанр демонстративно «играет» под действительность, ибо на самом деле тексты, создававшиеся по канонам анекдота, ни в коей мере не могут быть с этой действительностью отождествлены (как подметил В. Э. Вацуро, в анекдоте главный интерес переносится с фактической на психологическую достоверность события).
Но анекдот это не только и не просто игра. Он важен и интересен как своеобразная летопись времени, живая, необычайно колоритная, психологически достоверная, в лучших своих образцах доставляющая чисто эстетическое наслаждение.
Выше уже говорилось о роли финала в анекдоте, то есть о том, что принято называть его пуантом или острием. Однако часто финал анекдота не просто неожидан, но во многом и непредсказуем, осознанно непредсказуем (в этом суть жанра, так что в некотором смысле постижение анекдота можно сравнить с чтением захватывающего детектива) и даже зачастую вроде бы отделен от основного текста, как бы не вытекает из него, противоречит ему, изнутри взрывая сюжет, заставляя его играть и искриться. Так, в рассказе Д. Е. Цицианова об огромных пчелах — размером с воробья, — живущих в обыкновенных ульях, завершающая реплика («У нас в Грузии отговорок нет: ХОТЬ ТРЕСНИ, ДА ПОЛЕЗАЙ!») фактически не завершает основное развитие действия, а спорит с ним, переворачивает его, кардинально смещает акценты — и только тогда весь рассказ приобретает остроту, вырастает из рядового случая похвальбы и обычного бытового эпизода в подлинно художественный текст. Именно заключительная реплика цициановского «остроумного вымысла» (формулировка А. С. Пушкина) до конца убеждает, что рассказчик, говоря о диковинных пчелах, отнюдь не стремится ввести в заблуждение, он играет, импровизирует, творит, имея в виду произвести чисто эстетический эффект. В этом смысле финал текста отрицает все предыдущее изложение, строившееся как обычный случай похвальбы, отрицает стереотип читательского, а точнее слушательского восприятия и придает всему рассказу особую остроту и прелесть, вводя его в атмосферу подлинного творчества.
П. А. Вяземский как-то заметил, что француз, разрушая политические институты, не забудет остроумного слова, сказанного сто лет назад. Это был укор многим его современникам, которые, ниспровергая дворянскую империю, заодно отрицали и дворянскую культуру. Укор П. А. Вяземского и для нас должен явиться предостережением.
Анекдоты, эти эфемериды культуры, рассеяны по многочисленным (и далеко не всегда опубликованным) записным книжкам, дневникам, письмам, мемуарам. И сейчас этот искрящийся мир приходится воссоздавать буквально по крупицам. Наследие старинных русских рассказчиков и острословов не должно быть забыто.
Е. Курганов
ОТ ПЕТРА ДО ЕЛИЗАВЕТЫ
Государь (Петр I), заседая однажды в Сенате и слушая дела о различных воровствах, за несколько дней до того случившихся, в гневе своем клялся пресечь оные и тотчас сказал тогдашнему генерал-прокурору Павлу Ивановичу Ягужинскому: "Сейчас напиши от моего имени указ во все государство такого содержания: что если кто и на столько украдет, что можно купить веревку, тот, без дальнейшего следствия, повешен будет". Генерал-прокурор, выслушав строгое повеление, взялся было уже за перо, но несколько поудержавшись, отвечал монарху: "Подумайте, Ваше Величество, какие следствия будет иметь такой указ?" — "Пиши, — прервал государь, — что я тебе приказал". — Ягужинский все еще не писал и наконец с улыбкою сказал монарху: "Всемилостивейший государь! Неужели ты хочешь остаться императором один, без служителей и подданных? Все мы воруем, с тем только различием, что один более и приметнее, нежели другой". Государь, погруженный в свои мысли, услышав такой забавный ответ, рассмеялся и замолчал. [12, с. 568.]
