Эпсли Джордж Беннет Черри-Гаррард - Самое ужасное путешествие
Последние двое внизу обвязались верёвкой, конец прикрепили к нашей „лестнице“, а её втащили наверх и наклонили над обрывом; общими усилиями мы их в конце концов вытащили. Работать было очень холодно, и два наших товарища, впервые участвовавшие в санном походе, пострадали: один обморозил ногу, другой — палец.
Теперь снова дуло в лицо, но на вершине мы повернулись спиной к ветру. Ночевали на покатом склоне под скалой Касл.
К вечеру стихло, ночь выдалась морозная и поразительно красивая. Крин и я легли головами к склону, оставив более удобные места новичкам — Нельсону и Хуперу. В результате Крин наполовину выскользнул из палатки, полог приоткрылся, и оттуда всё время шёл поток холодного воздуха. Только утром я понял, откуда это дуло, найдя Крина, спящего, разумеется, непробудным сном, наполовину под открытым небом. Как видите, разбудить рулевого капитана Скотта не так-то просто!
На мысе Хат нам очень обрадовались, даже не столько нам, сколько принесённой провизии, особенно сахару. Перед выходом на мыс Эванс нам уже пришлось есть залитый парафином сахар, но и он кончился. На следующий день пошли охотиться на тюленей, и мы с Черри забили одного. Затем обошли вокруг мыса Армитедж. На мысу мело ужасно, прямо сбивало с ног. Мы дошли до мыса Прам, затем повернули обратно, и ветер задул нам в спину. На мне был только лёгкий вязаный шлем, и уши чуть не отвалились»[130].
У нас же, остававшихся на мысе Хат с лошадьми и собаками, тоже был поход, но на полдня, — в Безопасный лагерь за дополнительными тюками прессованного сена. Пасхальное воскресенье мы встретили под вой пурги, к вечеру, однако, небо очистилось настолько, что показалось золотое солнце, садящееся в пурпурную морозную дымку с морозными испарениями над морем.
Мне запомнилось, что по случаю праздника Пасхи мы завтракали консервированной треской, вкусно приготовленной Отсом, на ленч ели похлёбку из сыра и галет, а на ужин — жаркое из пеммикана, запивая его какао с подслащённым молоком «Нэстле». Одним словом, был пир горой. Занимались тем, что чинили финнеско и читали «Холодный дом». Мирз рассказал историю о том, как китайцы, воевавшие с племенем лоло (одно из восемнадцати племён на границах Тибета и Китая), привязали заложника лоло к скамье, перерезали ему глотку, вытекшей кровью пропитали флаг, затем вырезали сердце и печень — их съели офицеры, солдатам же досталось остальное!
Партия, ходившая на мыс Эванс, возвратилась 18 апреля.
«Мы всемером так хорошо провели эту неделю в хижине „Дисковери“, что, хотя были очень рады товарищам, пожалуй, почти все предпочли бы и дальше оставаться в таком составе. Но я подозревал, что нам придётся возвращаться домой, на мыс Эванс.
Так оно и вышло.
Мирз остаётся за главного на мысе Хат, с ним старожилы Форд и Кэохэйн, а из вновь прибывших — Нельсон, Дэй, Лэшли и Дмитрий. Мирз очень смешно себя ведёт: он явно боится, как бы доставленные только что припасы (сахар, блинная мука, шоколад и т. д.) не были съедены теми, кто их привёз. Поэтому мы едим лепёшки без масла, а шоколад получаем минимальными порциями.
Во вторник и в ночь на среду выдалась на редкость тихая холодная погода — на термометре около -30° [-34 °C].
В среду к полудню море к северу от мыса Хат, совсем было очистившееся ото льда, снова замёрзло почти на пять дюймов, и мы забили ещё трёх тюленей. Скотт наметил выход на четверг и, наверное, думал, что мы проделаем весь путь по морскому льду, но вдруг ни с того ни с сего весь лёд бесшумно уплыл в море»[131].
Двадцать первого апреля на мыс Эванс отправились через скалы Хаттона две упряжки: Скотт, Уилсон, Аткинсон и Крин в одной, Боуэрс, Отс, Черри-Гаррард и Хупер в другой. На скалах Хаттона задувало, как всегда, ужасно, и мы здорово обморозились, пока спускали сани на морской лёд. К счастью, света хватило на проведение этой операции, хотя солнце перед тем как покинуть нас на целых четыре месяца, выходило ненадолго, а вот ели мы — под скалой, в большой спешке — и пересекали Ледниковый язык уже в темноте. Боуэрс писал домой:
«Моя команда была послабее, и, зная, как быстро идёт Скотт, я постарался взять новые сани себе. Груз на санях лежал одинаково лёгкий, но полозья у них разные, а в тот день это имело очень большое значение. Скотт, как я и предполагал, шёл быстро, но мы весело поспевали за ним. Он не мог понять, в чём дело: его команда сильнее нашей, а устаёт от большой скорости быстрее. Спустив сани со скал Хаттона, мы сняли оставленную раньше верёвку и рванули по морскому льду. Здесь преимущества наших полозьев стали настолько явными, что я счёл долгом признаться, что наши сани лучше, и предложил усилить упряжку Скотта кем-нибудь из нашей. Скотт отказался, но после того как мы пересекли Ледниковый язык, предложил поменяться санями у острова Литл-Рейзербэк. Раньше нам ничего не стоило оторваться от второй упряжки, теперь, поменявшись санями, мы с трудом поспевали за Скоттом. Но мы были к этому готовы и выкладывались изо всех сил, лишь бы не отстать.
Шли уже почти 12 часов, последний рывок — и через две мили мы будем у цели, и всё бы ничего, даже скверные полозья, будь лёд поглаже. Мы же пересекали участок шероховатого льда, то и дело спотыкаясь в темноте, а я приложился так, что у меня искры из глаз посыпались. К счастью, это прошло незамеченным, и мы продолжали идти впритирку к передним саням; меня бросало то в жар, то в холод, тошнило, где-то кололо и болело, но я всё же пришёл в себя на полном ходу, не теряя темпа. Сани Скотта ещё набрали скорости, мы тоже поднажали, хотя до мыса Эванс оставалось совсем немного. Я снова упал, снова испытал все те же неприятные ощущения, но это не помешало нам на рысях обогнуть мыс и прийти с отставанием всего лишь на 50 ярдов. Никогда я так не выкладывался, да и вся команда тоже. Конечно, совершенно ни к чему было устраивать такие гонки, но мы гнали из последних сил, и я всегда буду поступать так же. Титус выставил нам бутылку бренди, которую похитил на корабле, и мы с жадностью её вылакали. Другая упряжка утомилась не меньше нашей, так что я думаю, мы квиты»[132].
Два дня спустя солнце распрощалось с нами на четыре месяца.
Оглядываясь назад, я понимаю две вещи: санные походы, во всяком случае летом и осенью, не так ужасны, как я предполагал, а дни, проведённые на мысе Хат, будут вспоминаться как счастливейшие в моей жизни. Ты сыт и в тепле — чего ещё нужно. В жизни сколько угодно ситуаций и хуже, и сложнее.
Блага цивилизации были для нас роскошью. Но, как установил Пристли, когда находишься в условиях, по сравнению с которыми хижина на мысе Хат просто воскресная школа, блага цивилизации удовлетворяют всего-навсего те потребности, которые сами же и порождают.
ГЛАВА VI. ПЕРВАЯ ЗИМА
Величайшая цель, какую могут поставить перед собой человеческие существа, это не такая химера, как устранение всего непознанного, а всего лишь неустанное стремление к тому, чтобы несколько раздвинуть границы нашей ограниченной сферы действия.
ХакслиИтак, мы вернулись в наш удобный дом. Чтобы отважиться на путешествие в Антарктику, может быть, и требуется большое мужество, но тем, кто уже там находится, нечем особенно гордиться. Провести год в доме на мысе Эванс, занимаясь исследованиями, — не больший подвиг, чем прожить месяц в Давосе, лечась от туберкулёза лёгких, или провести зиму в Англии в гостинице «Баркли»{85}. Это просто самое удобное, что только может быть в данных условиях, оптимальный вариант.
В нашем случае оптимальный вариант был совсем не плох — по сравнению с аналогичными приютами в Арктике наш великолепный дом выигрывал не меньше, чем «Ритц»{86} при сопоставлении с другими гостиницами. Как бы мрачно, холодно, ветрено ни было снаружи, у нас в доме неизменно царили уют, тепло и хорошее настроение.
И была масса текущих неотложных дел, а впереди нас ждали по крайней мере два похода первостепенной важности.
Я знаю, что Скотт был настроен весьма мрачно, когда уселся за маленький столик на зимовке и принялся составлять длиннейшие списки грузов и средних норм потребления для южного похода. «Конец полюсу», — сказал он мне{87}, втаскивая нас на Барьер с расколовшегося морского льда: из восьми пони, с которыми мы начали поход по устройству складов, шестеро погибли; пони плохо переносили походы в глубь Барьера — они с каждым днём теряли силы и вес; собаки возвращались из кратковременных вылазок настолько измождёнными, что, казалось, они на грани гибели — все эти безрадостные факты не помогали планировать путешествие в 1800 миль.
С другой стороны, у нас оставалось десять пони, хотя двое-трое из них были в плачевном состоянии; мы понимали, что можно и нужно получше кормить и пони, и собак. Что касается собак, то исправить положение было просто: им выдавали слишком маленькие порции. С лошадьми дело обстояло сложнее. В привезённом корме преобладали тюки прессованного фуража. Теоретически он представлял собой корм превосходного качества, приготовленный из зелёной, пшеничной соломы. Уж не знаю, была ли то на самом деле пшеница, но её питательные свойства не вызывали никаких сомнений. Пока мы кормили ею лошадей, они чахли прямо на глазах, так что в конце концов от них оставались кости да кожа. Бедные животные! На них жаль было смотреть.
