Карл Деметр - Германский офицерский корпус в обществе и государстве. 1650–1945
Одним из проявлений «роскоши» были ставки в скачках на лошадях, игра в тотализатор, которая не слишком далеко ушла от обычной азартной игры на деньги. Несмотря на неодобрение императора, эти явления продолжали распространяться не только среди прусских офицеров, но также и среди саксонцев. Вильгельм I в 1866 году учредил комиссию, поставив перед ней задачу рассмотреть, стоит ли офицерам запрещать участвовать в публичных скачках. Комиссия единодушно высказалась против. Император выразил удовлетворение, одобрив лишь некоторые незначительные ограничения, например офицеры не должны соревноваться с жокеями, а могут скакать на лошадях, принадлежащих таким же, как они сами, офицерам и т. д. Такого же рода подход к этому вопросу проявил и Вильгельм II.
Все нарастающий источник опасности, который уже волновал Фридриха-Вильгельма IV, получил широкую известность из-за сенсационных судебных процессов. Он заключался в том, что во время скачек собиралось весьма смешанное общество, что, в свою очередь, приводило к тому, что офицеры близко знакомились с людьми, с которыми, «несмотря на их сомнительное происхождение, обращаются как с социально реальными». Некий чиновник из военного министерства писал, что «даже стандарты истинного патриотизма, казалось, идут по границе международного спорта».
Среди баварских офицеров, жизненные стандарты которых были типичными для Южной Германии, азартные игры и скачки были, что называется, известны из вторых рук. Причина этого могла быть в отсутствии современных городов, потому что в то время термин «большой город» едва ли можно было применить к Мюнхену. Однако основная причина, я думаю, покоилась в социальной и экономической структуре Баварии и особенно в социальном составе офицерского корпуса. То тут, то там в Баварии, как и повсюду в Южной Германии, появлялись отдельные предприятия тяжелой индустрии и росла широкомасштабная коммерция, но настоящие центры крупного германского капитала лежали на севере от реки Майн. Более того, начиная с XVIII века и далее, и особенно в XIX столетии, баварский офицерский корпус, как было показано, был гораздо более буржуазным по характеру, чем прусский. С другой стороны, если мы исключим украшенный мишурой полусвет, то именно высший свет, который играл в азартные игры и участвовал в несвойственных ему спортивных скачках, всегда находил великих покровителей и тех, кто их поддерживал. Во всяком случае, экстравагантность в любой форме, которую искали офицеры, имелась в буржуазном обществе.
Социальное положение баварских офицеров, конечно, было отличным от положения их коллег в Пруссии. Это означает, что от баварских офицеров тоже не ожидали, что они будут держать определенную социальную дистанцию между собой и обычными людьми. В середине XVIII века курфюрст Макс-Йозеф все еще выказывал глубинный феодальный дух, когда объявил, что он слишком высокого мнения о своих офицерах, чтобы считать, «что какой-нибудь из них может опорочить себя, имея дело с буржуазией или с любым человеком, не подходящим его статусу; даже если он сочтет, что такой человек оскорбил его, баварский офицер должен полагать ниже своего достоинства искать сатисфакции. Он должен понимать, что такой человек не способен оскорбить или обидеть его, и он может искать защиты за такую наглость у властей». Однако баварские офицеры все равно «свободно смешивались» с простыми людьми, когда у них было настроение. Иначе курфюрст вряд ли был бы вынужден упомянуть в том же декрете о своей уверенности «в том, что офицеры не зайдут настолько далеко, что станут танцевать с официантками или другими простыми горничными или прислугой в винных магазинах или в пивных, а если такое произойдет, то замеченный в этом офицер должен понести примерное наказание за свое поведение».
Тот же декрет позволял женатым офицерам развлекать других офицеров, но только не гражданских лиц. «Однако, – продолжает курфюрст, – офицер может позволить своей жене пойти покупать продукты на рынок или в лавку мясника с корзинкой в руке, и позволительно рядовому солдату вежливо освободить ее от покупок и нести их для нее». Более того, «если офицер опорочит себя тем, что женится на особе хотя бы и вполне обеспеченной, но не равной ему по социальному статусу, ему будет не только отказано в разрешении жениться, но он понесет наказание, и с ним будут обращаться как с офицером без честолюбия». Командующие полками обязаны были не позволять офицерам останавливаться «в деревенских домах», ибо «Его Величество дает офицерам достаточно жалованья, чтобы им не было нужды так экономить». Ясно, что все эти регуляции или, скорее, запреты ставили своей целью подъем социального статуса баварского офицерского корпуса. Это, а также создание баварского кадетского корпуса, похоже, имело своим результатом отправку генерала фон Мейндреса в Берлин, чтобы узнать о состоянии дел в прусской армии и посмотреть, нет ли там чего-то полезного, что можно было бы ввести и в Баварии.
Однако эти попытки поднять социальный престиж баварских офицеров не имели особого успеха. Пришло другое поколение, и они оказались несовременными, ибо общая политика конституциональных и культурных реформ, которую проводила Бавария в течение XIX века, не оставляла места для офицерского корпуса в прусском стиле, отделенного от гражданского населения и возвышавшегося высоко над ним. Если в Пруссии гражданские жаловались на военные эксцессы, то в Баварии возникали противоположные инциденты. «Дело чести» в Вюрцбурге в 1827 году заставило штаб отметить, что «гражданские, которые осмелились серьезно покуситься на честь королевских офицеров, до сих пор не были заслуженно наказаны».
И все же отношения между военными и гражданскими в Баварии в целом были хорошими. Баварские офицеры не стояли, даже теоретически, на шаг выше гражданских, и традиция не заставляла их чувствовать, что они в чем-то превосходят гражданских, хотя это могло бы им гарантировать лучшее образование. После 1870 года произошли перемены. Бавария не оставалась защищенной от влияния прусского (особенно старого прусского) мировоззрения на взаимоотношения между офицерами и «остальными», хотя явно имело место параллельное улучшение эффективности баварской военной системы. Впрочем, в обоих государствах определенные признаки социальной исключительности никогда не были сглажены. На самом деле то тут, то там, вплоть до падения монархий они сохраняли форму глубоко укоренившихся стихийных различий.
Тем не менее в Баварии, особенно с 1830-х годов и далее, мы сталкиваемся с жалобами относительно офицерской роскоши и ее вредоносного воздействия на их личные финансы. Здесь, как и в Пруссии в свое время, военное министерство считало настоятельной необходимостью «принимать энергичные меры против состояния дел, которое ущемляет чувство чести офицеров, отвлекает их от понятия чести, долженствующей их статусу, снижает их социальную ценность и ложится неоправданным бременем на фонд помощи». Но даже и так частная жизнь баварского офицера в последние несколько лет до 1914 года была намного скромнее, чем в среднем жизнь прусского офицера. Это во многом объясняется, без сомнения, весьма простой жизнью, которую в то время вели баварская монархия и двор.
С другой стороны, существовала органическая связь между менталитетом двух последних баварских правителей и их довольно прохладным интересом к армии и ее офицерам. В этом отношении баварский офицерский корпус часто с завистью поглядывал на прусский, ибо последний веками был фаворитом своих хозяев – Гогенцоллернов. В Пруссии аристократия и офицерский корпус вместе составляли «первое сословие в государстве», и это благоприятствовало всем практическим целям еще долгое время после того, как государство потеряло свой классовый характер, а дворянство – свои привилегии, и даже когда офицерский корпус набирался все больше и больше из буржуазии. И соответственно его ощущение социального отличия от общей массы становилось все более сознательным и сильным; в то время как последняя все чаще выказывала раздражение по поводу высокомерного отношения к себе со стороны военных.
Правда, позднее, ближе к концу века, во время правления Вильгельма II, когда все классы в Германии постепенно слились в вульгарном обожании власти и престижа, отношение гражданского населения к военным преобразовалось в весьма противоположное. И даже простые серебряные эполеты безбородых младших офицеров вызывали чуть ли не низкопоклонство.
Все это было выражением, символом того, что в целом сегодня называют «милитаризм». На внутреннюю эволюцию прусского милитаризма сильное влияние оказал социологический фактор. Те, кто поднимался по социальной шкале и кто стремился наслаждаться социальным престижем во время правления Вильгельма II, все больше и больше находили, что они должны примириться с образом офицерского корпуса, ибо его широко принимали и им глубоко восхищались. Это, в свою очередь, означало, что офицерский корпус задавал тон другим сословиям – тон, который сложно определить и который едва ли можно обнаружить в демократических странах. Представление об «армии, как о формирующей власти в государстве», то есть «милитаризация общества», была другим фактором, который вносил вклад в придание этому статусу определенный блеск, что усиливало его эмоциональное воздействие даже на интеллигенцию. Это хорошо демонстрирует анекдот, относящийся к имперским временам в Берлине. Император хотел оказать честь некоему профессору, чтобы отметить его день рождения – семидесятипятилетие. У ученого мужа спросили, какого рода почести доставили бы ему наибольшее удовольствие. Предполагалось, что ему понравится, если его сделают действительным или личным советником, и что он будет носить титул Exzellenz (превосходительство – нем.), что в то время было высшим гражданским знаком отличия. Отнюдь: то, что пожелал ученый седобородый муж – это чтобы его продвинули с младшего лейтенанта до капитана запаса. В 1927 году бывший штабной офицер по имени Франц Карл Эндрес отчеканил определение: «Милитаризм – это состояние ума гражданских». Велик соблазн с этим согласиться.
