Карл Деметр - Германский офицерский корпус в обществе и государстве. 1650–1945
В контексте данного исследования уместен вопрос, является ли роскошь на самом деле признаком буржуазии, а не аристократии? Разумеется, в принципе очевидно, что если расходы пропорциональны доходам или удерживаются в их рамках, то в результате не возникает никаких психологических стрессов. Это просто вопрос поведения. В нашем случае менее значительное дворянство было гораздо больше пропитано социальными стандартами тех, кто был выше их по положению, стремилось воспринять их образ жизни и копировать его. Таким образом задавался тон для всего дворянства, презиравшего деньги и материальные ценности, поскольку было ими в изобилии обеспечено и не имело вкуса к упорядоченному ведению своих дел. Делать это дворянство предоставляло наемным работникам. И опять же классовая солидарность связывала все слои дворянства, а отсюда вытекали следующие последствия. Менее знатное дворянство, утратив свои привилегии в XIX веке, сохраняло ведущее положение в обществе, хотя и не могло позволить себе вести жизнь в стиле высшего дворянства и на самом деле жило в стиле экономившей на всем буржуазии. Поскольку социальная позиция их была обеспечена, они не нуждались в том, чтобы казаться чем-то большим, чем они были на самом деле, тратя больше, чем у них есть. Преимущества, объясняемые благородным рождением, всегда возвышали их над буржуазией, какой бы богатой та ни была.
Вследствие этого parvenu (выскочка – фр.) все упорнее пытался скрыть свой комплекс неполноценности, которым он страдал от рождения, пытаясь обрести внешние манеры и обычаи старой аристократии. На самом деле он мог посчитать их слишком переоцененными, однако это была роскошь и внешняя показуха, которая, как им казалось, вызывала уважение. И теперь наступила очередь менее знатного дворянства почувствовать себя неустроенным, иногда даже униженным этим процессом компенсации буржуазии за преимущества, полученные им при рождении, и, в свою очередь, оно легко подвергалось искушению жить на более широкую ногу. Таким образом они надеялись держаться вровень с буржуазными нуворишами, к которым испытывали чувство социальной конкуренции и которым завидовали. Все это заставляло их жить не по средствам и делало их еще более нуждающимися в деньгах, чем когда-либо.
Естественно, что в основе своей дворянский офицерский корпус также ощущал такую потребность в соревновании с богатой буржуазией, в показном благополучии, и больше всего это было заметно в Пруссии, где офицеры жили в течение двухсот лет вне конкуренции со стороны других сословий, являясь «первым сословием в государстве». Ответственными за это были правители Пруссии.
Именно они жаловали высокий социальный статус своим офицерам и стремились поддерживать его. Затем, проводя в высшей степени меркантильную экономическую политику, они помогли создать и обогатить буржуазию, высокий материальный уровень и образ жизни которой теперь являлся угрозой, настоящей или воображаемой, социальному положению этого «первого сословия». Вдобавок офицерский корпус обладал собственным причудливым мировоззрением, которое делало его исключительно восприимчивым к внешним материальным приманкам жизни.
Поэтому неудивительно, что такая привлекательность становилась все сильнее по мере того, как другие слои общества получили возможность повышать свои жизненные стандарты, что объяснялось улучшением их благосостояния. Другая причина состояла в том факте, что развитие массовой мануфактуры привело к реальному или кажущемуся падению цен на многие товары.
Для прусского офицерского корпуса действие этих факторов было усилено другим, который начал действовать в эти же годы. Офицеры родом из областей, где было хорошо поставлено фермерское хозяйство, уже были знакомы с миром, жившим на спекулятивных кредитах. Выходцы из семей крупных землевладельцев имели представление о спекулятивном дефицитном финансировании как средстве сохранения или увеличения собственности или отданного в аренду поместья либо сохранения их социального положения. Семья, жившая в такого рода «капиталистической» атмосфере, была слишком склонна скрасить жизнь сына в армии, а это иногда приводило к банкротству.
Выражение Мантейфеля о том, что в Пруссии «преследовали за долги», полностью распространимо на статус офицера, а широкий армейский опыт Мантейфеля придает авторитет его свидетельству. И только в более поздний период начали циркулировать возвышенные представления, основанные на ложной идее об особом положении офицера. На самом деле прогрессивная дефеодализация и обуржуазивание прусского офицерского корпуса стали по-настоящему заметны. Истина, как показывают исследования Сомбарта, заключалась в том, что строгое выполнение контрактов было типично буржуазной чертой, в то время как наиболее богатые аристократы склонны были проявлять элегантную беззаботность относительно своих финансовых обязательств и обращаться с ними свысока.
Из того, что мы знаем о взглядах Фридриха-Вильгельма III о дуэлях, вполне можно предположить, что такой поистине буржуазно мыслящий человек, как он, должен был предпринять решительные меры против столь разнузданного поведения. Однако ничего подобного в его записках не сохранилось, а уцелевшие архивы по этому поводу молчат. После Наполеоновских войн бедность была всеобщей, и потребности были настолько скромными, что офицерам, вероятно, редко приходилось стыдиться за свою бедность или пытаться казаться кем-то большим, чем они были на самом деле, и стремиться к высоким стандартам жизни.
Большие перемены произошли в следующие тридцать лет, и новому королю было предоставлено широкое поле для реформ в направлении религии и морали. В течение года после своего восшествия на трон Фридрих-Вильгельм IV почувствовал своим долгом «освободить от службы офицеров, которые были не способны удержаться от расточения своих средств до такой степени, которая отражалась на их профессиональной пользе». Командующие офицеры должны были присматривать за финансовым положением младших офицеров, делать предупреждения и налагать запреты в случае нарушений. Что же касается экстравагантных расходов на лошадей (этот вопрос вызывал частые призывы к личной милости короля), то его желание состояло в том, чтобы офицеры кавалерии, разумеется, содержали хороших и вышколенных лошадей, однако он не мог одобрить «расходы, которые превышали средства офицеров и были вызваны лишь тем, чтобы казаться привлекательнее». Он призывал офицеров «избегать всех трат в офицерских столовых-клубах, сводя их до уровня, который не мог бы выносить тот, кто обладает более скудными средствами». Как писал Бисмарку десять лет спустя Мантейфель, «прусский офицер вполне привык голодать с достоинством», однако к тому времени это уже не было правдой. И также нельзя полностью доверять сказке о бедном прусском лейтенанте, который, чтобы свести концы с концами, устраивал себе раз в неделю расстройство желудка, объедаясь пирожными, чтобы оставшиеся дни недели не страдать от голода, который он не мог позволить себе удовлетворить.
Фридрих-Вильгельм IV следовал указу от 1841 года рядом прокламаций, обращений и предупреждений в том же ключе, с той лишь разницей, что с 1843 года и далее в них поднимались и вопросы чести. В 1845 году король вменил в обязанность всем командующим полками «установить регулярный контакт для этой цели с местной полицией и таким образом получать необходимые рапорты» о поведении офицеров. Дело зашло столь далеко, что финансовые дела большинства офицеров становились поднадзорными полиции. Этот указ, в отличие от обычной практики, две недели рассматривался перед тем, как был запущен в генеральные штабы. Военный министр Бойен внес в него свои личные комментарии. По поводу последней регуляции он пояснил, что «Его Величество, главным образом, имел в виду заем денег ради непомерных запросов, нарушение офицерского честного слова, игры на высокие ставки в общественных местах, участие в частных азартных играх, а также в так называемых «частных» вечеринках неженатых людей, когда те, кто участвовал в подобных мероприятиях, часто погрязали в роскоши, намного превышавшей их средства».
Все это не приносило ничего хорошего. Причину следует искать в протоколе, написанном Бойеном. Командующие офицеры, как указано в протоколе, «всегда были осторожны относительно выражения своего настоящего мнения в личных конфиденциальных оценках из страха спровоцировать перевод. Неуместная похвала, вероятно, неизбежна. В прошлые времена любой человек, который безжалостно чистил свой полк, корпус и так далее, рисковал получить в качестве замены тех, кто был немногим лучше, если вообще лучше тех, от кого он совершенно справедливо хотел избавиться». В этих словах Бойена подмечена слабость, которая была распространенной в офицерских корпусах и в каждой части армии. Фридриху-Вильгельму IV не было нужды приказывать, чтобы в любом случае невыплаты долгов выносились на суд чести. Офицер, который был вечно в долгах, постепенно начинал рассматриваться как плохой офицер, ибо у него недоставало моральной силы удерживать свои расходы в рамках доходов. Отдельный человек, разорившийся из-за долгов, наносил урон репутации всего офицерского корпуса.
