Михаил Толкач - На сопках Маньчжурии
…В темноте сотник Ягупкин посетил русскую избу. Аркатова и Скопцева застал в большой комнате с занавешенными окнами. Под низким потолком горела электрическая лампочка. Казак молился под образом. Аркатов поднялся навстречу с дивана.
— Когда в дело?
— Думаю, завтра, братцы. — Ягупкин, помаргивая, вертел головой, как уж при виде опасности. — Настроение как, голубчики?
— А-а-а, курва-хозяин, кормит хуже собак! — Аркатов провёл ладонью с крючковатым пальцем по заметному животу.
— Ладно, служивые! Сделаете дело, гульнёте!
— Аркатов, нет ли чего на зубок в печке? — позевывая, спросил Скопцев. — Пузо приросло к хребтине!
— Разевай рот шире! — Аркатову не поглянулось, что сотник подранжирил его с рядовым казаком.
— Вы идете на святое дело…
— Не пой аллилуя, господин сотник! — Брюзжащий голос Аркатова наливался злостью. — Имейте в виду, к нашему возвращению — деньги на бочку! Как уговорились — по миллиону иен!
— Покажи-к зубы! — Сотник прикрыл гневные глаза. — Не сменил на золотые? Если бы ты реже открывал рот для болтовни, то были бы целы свои зубы! Не води ноздрями! Понял?..
— Так вы, сотник, обкрадываете нашего брата! — подал голос Скопцев. — Сколько отвалили вам японцы?.. Сказать нечего?..
Свирепо окинул глазами агентов: «Раскатать бы вас, мерзавцев!». Момент не подходящий — заброска!
— Отсыпайтесь, братцы! Силы вам потребуются…
Покинул избу Ягупкин в полном расстройстве: нет былой покорности! Быть может, впервые он осознал: «Пора рубить концы» В Шанхайском банке накопились кое-какие деньги. С собой можно кое-что увезти. А там — американцы без дела не оставят…
* * *…В первый день октября 1944 года, во второй половине его, к советской границе опять накатили табуны. С ними из-за жёлтых увалов прикочевали баргуты. Жёлтая пыль вихрилась над землёй. С треском ломались под копытами стебли высохшего чия. Метались на малорослых лошадёнках всадники, направляя косяки к озерку, бывшей старице Хайлар-Хе, — зеленела трава. У подошвы двугорбой горки раскинули юрту из серой кошмы. Запылал костёр и округа заполнилась едким дымом, гонимым в сторону госграницы с Россией. Охрипло лаяли собаки, сцепляясь в грызне, визжали в злобе. Степные вороны с карканьем отлетали за озеро, кружась и взмывая в пепельной вышине.
За кочевьем наблюдали с советской стороны. На заставе привычно фиксировали нашествие баргутов. Прорывов с сопредельной земли давно не было и на всех участках госграницы текла размеренная жизнь.
Надвинулись сумерки. Ярче светились огни кочевников. Лошади разбрелись по северным склонам в поисках сохранившейся травы.
В частых зарослях колючей караганы, на укрытой кронами поляне, пофыркивали две осёдланные лошади. Третья — под вьюком. На войлочной подстилке сидел Ягупкин. Перед ним, положив локти на брезентовый мешок, — Аркатов. Спиной к сотнику — Скопцев. Наставления и слова расставания уже сказаны — дожидались полночи.
— Лошадёнки квёлые — одни гривы, — с сомнением обронил Скопцев, покусывая сухую былинку. — Поскачут ли как надо?
— Ну-у, лавошник! — Аркатов сел. Охватив колени волосатыми руками, убежденно продолжил: — В лёгкой упряжке монголка может прочесать за сутки сто пятьдесят вёрст!
— Тебе повезло, Изот! — ухмыльнулся Скопцев. — Уродов этих мне попадалось немало. Правда, они выносливы. Зимой сами кормятся, как олени на севере. С папаней возили товары по улусам на монголках. Привыкает она к местности жутко! Бывало, папаня крикнет: «Ехай, Тошка!». Стегаю монгола кнутом — мертво! Ни с места. Уросит, шельма. Верите, приходилось за повод тащить за околицу, покуда ни увидит первую избу другого села. Тогда сигай скорее в кошевую — попрёт самодуром?
— Казаки из Забайкалья при царе, царство ему небесное, на монголках переход сделали до Уральска, — Ягупкин подкатился ближе к казакам. — Восемь тысяч вёрст за четыре месяца прошли. Под седлом она зла и быстра. Испокон века ездоки дорожили ею, Платон Артамонович.
— У нас, на Кубани, конь ценится дороже дома! — Аркатов улёгся рядом с сотником на войлоке.
Крупные звёзды мигали в чёрной бездне неба. Сотник посмотрел на светящийся циферблат наручных часов. Поднялся. Встали и агенты. Ягупкин пожал им руки.
— Помоги нам, Бог! — Ягупкин скрылся в зарослях.
Вскоре за буграми раздался тоскливый вой с надрывом. Ему вторил другой, ближе к юрте. Стая волков окружала долинку, надвигаясь из степи. Храпели, кружились кобылицы, ржаньем сзывая жеребят. Вожак табуна бил копытом, учуя хищников. Повёл косяк на берег озерка. Там завыла волчица — протяжно, голодно.
Засветился фонарь возле юрты. Тревожный переклик кочевников. Гавкнули собаки и трусливо умолкли — наносило волчий дух из-за горушки.
Стая обтекала табуны. Злобное нетерпеливое завывание приводило в трепет лошадей. Косяки, как взбесившиеся, кинулись к тихой госгранице. Волки погнались следом. Секреты китайской пограничной стражи, оказавшиеся на пути перепуганных коней, были смяты и истоптаны копытами.
В темноте суетились кочевники, призывая на помощь духов небесных и всемогущего Будду. Плакали дети. Взбрёхивали собаки, теснясь у ног хозяев.
Как лавина с крутых гор, обрушились табуны на запретную черту, перемахнули следовую полосу, углубились в пойменные чащи Аргуни. На китайской стороне истошно завывали волки, укрываясь в складках оранжевых бугров. Раздалось несколько выстрелов…
Дежурный командир на Н-ской заставе отметил в журнале:
«2 октября в 0 часов 19 минут со стороны сопредельной страны через КСП прорвались лошади, напуганные волками, голов до ста. Скрылись в заросли над Аргунью, на территории соседней заставы. Заявлений хозяев табунов не поступило…».
…Умчались кони. Утих гул копыт. Волки не подавали голосов. От советской границы в сторону Хайлара удалялись два всадника. Башлыки заслоняли их лица. Свежие лошади бежали бойко — поёкивали селезёнки. Копыта обмотаны тряпьём — тихо на твёрдой дорожке. Из дальней рощи караганы ударили выстрелы. Щуплый всадник опрометью — с коня!
— Что это, господин капитан? — Сотник замер, вертя головой.
— Волков развелось много. Отстрел начался.
Сотник Ягупкин вскочил, перекрестился. Агент докладывал ему вчера: Тачибана встречался с хунхузами. Значит ликвидируют казаков-подвывал! Убирают свидетелей! Молился он не потому, что скорбел об убитых волковоях. Он просил Бога о милости к себе. И железно утвердился в мысли: «Смываться срочно!».
Утром в урочище под Хайларом нагрянули китайские жандармы и начальники из штаба пограничной стражи. Обнаружили в карагане три трупа русских. Без документов. Лица изуродованы — опознать невозможно.
— Вы убили казаков! — Полицейские согнали кочевников к свёрнутой в дорогу юрте. Кто-то пытался ускакать за холмы.
— Цу! Цу! — закричали жандармы.
Баргуты отнекивались, стоя на коленях.
— Хунхуз стрелял!
Полицейские окружили мужчин, погнали в город. Женщины бежали с детьми рядом.
— Не виноваты!
— Цу! Цу! — Жандармы целились в них из маузеров.
* * *Прогромыхав копытами по открытому полю вдали от границы, кони запалённо умерили бег. Кобылицы призывно ржали, собирая жеребят. Вожак, насторожив уши, тяжело фыркал.
От косяка отделились три лошади, направились к темнеющему бору. Замерли под соснами. Двое мужчин свалились наземь. Вслушивались в неясные шорохи ночи. Ветер от границы катил сухие листки. Кони перебирали ногами. Подмёрзшая земля отдавала гудом — опасно! Кривоногий мужик подхватился. Перерезал ремни на спине лошади. Ткнул ножом в бок.
— Пошла!
Конь вздрогнул, присел от боли на задние ноги, сорвался на галоп. Так же поступили с другой лошадью. С третьей сняли вьюк и разделили на две части. Бесшумно, сноровисто. Остерегались нечаянного стука. Ремни и все приспособления, которыми были закреплены на скакунах, уложили в брезентовый мешок. Место остановки присыпали кайенской смесью толчёного перца и махорки, чтобы сбить собак со следов.
— В запасе у нас по крайней мере шесть часов. — Кривоногий прилаживал ношу на своих плечах. — Утром баргуты пожалуют к пограничникам за своими косяками…
— Шесть часов — совсем немало! — беспечно, с лёгкостью отозвался широкий в плечах мужчина. — Присядем на дорожку, Арат?
— Осатанел! Давай ноги в зубы и — аллюр три креста!
Они натёрли свои сапоги пахучей мазью, отбивающей нюх у ищеек. Горбясь и спотыкаясь, поступали через шумящий бор, огибая снежные плешины. Протащившись километра три с тяжёлым грузом, мужчины сели на песчаном бугре. Под корнями сосны закопали брезентовый мешок со снаряжением. Себе оставили объёмистые холщовые мешки, одностволки, патронташи и небольшие фибровые баульчики.
— Может, вместе, урядник? — Скопцеву не хотелось оставаться одному в дикой тайге.
