Сборник - Убийство императора Александра II. Подлинное судебное дело
Подведем последний, окончательный итог. Что сделала социально-революционная партия за несколько лет ее подпольной деятельности для блага того народа, польза и счастье которого у нее не сходит с языка? Она исписала и распространила горы бумаги, наполненной фантазиями и софизмами, от которых ни одному бедняку жить не стало легче; она совратила и погубила множество поддавшихся ей людей, убила в них веру в себя и в будущее, оторвала их от близких, родины, от честного труда. Что же сделал действующий передовой отряд этой социально-революционной партии, ее боевая дружина, открывшая активную борьбу, ее надежда и единственная деятельная сила – террористы? Они убили и изувечили несколько десятков верных слуг престола и отечества, вызывая тем временную панику среди мирных граждан; они прорыли несколько подкопов, извели несколько пудов динамита и при его посредстве усовершенствовали способы уничтожения беззащитных людей; они выработали и написали целую доктрину такого уничтожения, связав ее навеки со своей памятью; они заставили Россию и весь цивилизованный мир говорить о себе как о новой общественной формации организованных систематических интеллигентных убийц. Наконец, 1 марта нынешнего года они достигли заветной цели своих желаний и апогея своих деяний: они предательски убили великого монарха, освободителя и реформатора новой России. По-видимому, социально-революционная партия в лице подсудимых думает, что 1 марта она одержала огромную кровавую победу и достигла своей ближайшей и труднейшей цели. Она ошибается: она в этот день своими руками нанесла себе смертельный удар, она сама произнесла над собой свой приговор. Отныне глубокое мучительное отвращение всего, в чем бьется человеческое сердце и мыслит ум, еще способный мыслить, – ее единственный удел. И стоят ли ее исчадия другого к себе отношения? Сомневается ли кто-нибудь в том, что их явно заявленная цель – разрушить существующий мир и на место его возвести мир социалистический – есть химера, недостижимая и безумная? А ведь за этой химерой, кичащейся своим идеализмом, таятся во тьме, прикрытые ее гостеприимным знаменем, тысячи мелких, личных, совсем не идеальных побуждений и интересов: зависть бедного к достаточному, бедствующего тунеядца к процветающему труженику, порывание разнузданных инстинктов к дикому разгулу, честолюбие и властолюбие вожаков партии.
Моя задача приходит к концу; скоро настанет торжественный час исполнения вашей великой судебной обязанности, и в совещательной комнате перед вашим умственным взором вновь предстанет все, что послужит основанием вашего приговора, все, что вы видели и слышали на суде. Не мне говорить, не вам слушать о необходимом значении того решения вопросов виновности, которое изрекут вашими устами высшая человеческая справедливость и закон, ее совершеннейший выразитель. Вы знаете и без моих указаний, что совесть России ждет этого решения и, возмущенная, успокоится только тогда, когда услышит его властный голос. Но чрезвычайный, грозный смысл вашего согласия с выводами обвинения – а в этом согласии я не хотел бы сомневаться – так чутко отзывается в человеческом сердце, так настойчиво требует примирения чувств с рассудком, что я прошу позволения именно об этом конечном нравственно-юридическом смысле предстоящего вам суждения сказать несколько заключительных слов. На основании всей совокупности данных судебного следствия, на основании приведенных мной доказательств виновности подсудимых, я имею честь предложить вам произнести о них безусловно обвинительный приговор. Только такой приговор вытекает из представленных вам доказательств, только его карательные последствия соразмерны с злодеянием 1 марта и виной всех шести изобличенных в этом злодеянии подсудимых. Безнадежно суровы и тяжки эти последствия, определяющие ту высшую кару, которая отнимает у преступника самое дорогое из человеческих благ – жизнь; но она законна, необходима, она должна поразить преступников цареубийства. Она законна, а в неуклонном применении действующих законов, в благоговейном преклонении перед ними, в строжайшем охранении установленного ими правильного гражданского строя – вся наша гражданская сила в настоящее трудное время, все наше спасение. Она необходима потому, что против цареубийц и крамольников нет другого средства государственной самозащиты. Человеческое правосудие с ужасом останавливается перед их преступлениями и с содроганием убеждается, что тем, кого оно заклеймило, не может быть места среди божьего мира. Отрицатели веры, бойцы всемирного разрушения и всеобщего дикого безначалия, противники нравственности, беспощадные развратители молодости, всюду несут они свою страшную проповедь бунта и крови, отмечая убийствами свой отвратительный след. Дальше им идти некуда: 1 марта они переполнили меру злодейств. Довольно выстрадала из-за них наша родина, которую они запятнали драгоценной царской кровью, – и в вашем лице Россия свершит над ними свой суд. Да будет же убиение величайшего из монархов последним деянием их земного преступного поприща! Людьми отвергнутые, отечеством проклятые, перед правосудием Всевышнего Бога пусть дадут они ответ в своих злодеяниях и потрясенной России возвратят ее мир и спокойствие. Россия раздавит крамолу и, смиряясь перед волей Промысла, пославшего ей тяжкое испытание, в пережитой борьбе почерпнет новые силы, новую горячую веру в светлое будущее. Не того хотели мрачные заговорщики 1 марта; но все их кровавые замыслы и злодейства разобьются о верную русскую грудь, разлетятся в прах перед ясным разумом, волей и любовью русских людей. Крамола могла тайным ударом пресечь преходящее течение хрупкой человеческой жизни, хотя бы, по Божьей воле, то была жизнь великого государя России, но крамола была и всегда будет бессильна поколебать вековую русскую преданность престолу и существующему государственному порядку. С корнем вырвет русский народ адские плевелы из русской земли, и тесно, дружно, сомкнувшись несчетными рядами, благомыслящие граждане бодро последуют за своей несокрушимой, единой священной надеждой, за своим ныне вступившим на царство августейшим вождем!
Затем первоприсутствующий предоставил слово защитникам подсудимых.
Присяжный поверенный Унковский (защитник подсудимого Рысакова): Г-да сенаторы, г-да сословные представители! Приступая к исполнению возложенной на меня тяжелой обязанности, я прежде всего должен просить у вас о снисхождении к себе, так как задача эта выше моих сил и средств. Нужно ли говорить о трудности защиты по настоящему делу, когда еще находишься под гнетущим впечатлением события 1 марта, о котором так подробно и хорошо говорил господин обвинитель. Я понимаю, что очень многим приходит в голову то, что защита по настоящему делу совершенно невозможна, что защиты быть не может. И действительно, обстоятельства настоящего дела таковы, что подобная мысль может прийти в голову. Но, во всяком случае, обязанность защитников, назначенных от суда, священна. Мы обязаны исполнять эту задачу уже потому, что великий составитель судебных уставов, на основании которых происходит в настоящее время суд над подсудимыми, сказал в изданном им законе, что никто не может быть обвинен за преступление иначе, как на основании этих уставов, в которых защита является таким же фактором правосудия, как и обвинение. Само собой разумеется, я не являюсь здесь защитником совершенного злодеяния; я защищаю только лицо, которое его совершило. Я должен отдать справедливость обвинителю: обдумав в подробностях его речь, я должен заявить, что в ней исчислены подробно все обстоятельства, которые говорят в пользу подсудимого, защита коего поручена мне судом, и если я могу прибавить что-либо к сказанному им, то лишь потому, что обвинитель смотрит на преступника не совсем такими глазами, как смотрит на него защита. Защитник, ознакомившись частным образом с подсудимым, как бы ни было гнусно совершенное им злодеяние, скорее может отыскать в нем черты, которые объясняют совершенное им преступление. Я полагаю, что, пользуясь теми же чертами подсудимого, которые уже намечены г-ном прокурором, я могу вывести из них несколько иное заключение. Я не говорю об ужасе совершенного преступления, но полагаю, что во всяком случае мы не можем обращать этого дела в дело мести хотя бы из благоговения к священной памяти царя, погибшего от рук убийц, находящихся в настоящее время перед судом. Я думаю, что они должны пользоваться всеми гарантиями правосудия, которые установлены покойным государем императором. А потому я считаю долгом изложить все то, что могу сказать в пользу подсудимого Рысакова.
Сам обвинитель уже объяснил вам, что Рысаков, участвовавший в злодеянии 1 марта, едва вышел из отроческого возраста, имеет за собой хорошее прошлое, известен своей хорошей нравственностью и был вовлечен в это преступление примером и убеждениями других лиц. Я полагаю, что едва ли в этом можно сомневаться. Я напомню вам показания, которые дали набожная старуха, приехавшая из Череповца, и ее племянница. Они удостоверили перед нами, что в течение пяти лет, которые прожил подсудимый вместе с ними в одном доме, он был известен им за мальчика хорошей нравственности и самого мягкого характера. Само собой разумеется, что общая мерка нравственности не может быть приложима к политическим преступлениям и что лицо, известное за честного человека и даже благоразумного, будучи увлечено политическими заблуждениями, может совершить подобное злодеяние. Но в настоящее время мы имеем дело не только с человеком хорошей нравственности, но даже и с человеком мягкого характера. Когда защита этого лица была поручена мне и когда я удостоверился из производства дела в том, что в Череповце и вообще в Новгородской губернии, откуда он появился сюда в 1879 году, все знали его за мальчика мягкого характера, я пришел в совершенное недоумение и полагал, что преступление совершено было им под влиянием какого-нибудь психоза. Я искал, нет ли в нем какой-нибудь органической болезни, которая могла бы действовать на мозг, и вследствие этого просил об экспертизе. Мое ходатайство было уважено судом, но такой болезни в подсудимом Рысакове не найдено. Поэтому я остался в совершенном недоразумении, но в настоящее время судебное следствие отчасти разъяснило, каким образом этот человек дошел до того злодеяния, которое он совершил 1 марта текущего года. Из объяснений моих с подсудимым оказывается, что он прибыл в Петербург в сентябре 1879 года. Я прошу вас, господа судьи, припомните, что в то время Петербург кишел людьми, принадлежавшими к революционной партии, что это было самое горячее время их деятельности, когда приготовлялись ими покушения. Таким был именно конец 1879 года. Затем Рысаков, как объяснил уже прокурор, в декабре месяце того же года был арестован по подозрению в политической неблагонадежности, вследствие того что он приходил на квартиру государственного преступника Ширяева за его вещами и что он жил тогда с сожительницей этого Ширяева (Долгорукой) на одной квартире. Я должен обратить ваше внимание на то, что это было совершенной случайностью. Рысаков вовсе не помещался на одной квартире с Долгорукой, но он жил в меблированных комнатах, в которых случайно жила и Долгорукая, и познакомился с нею вследствие отношений, которые обыкновенно бывают между жильцами соседних комнат. Притом она была тогда в болезненном положении. Поэтому знакомство с ней и всякая услуга, оказанная ей Рысаковым, совершенно понятны и вполне объясняются независимо от политического значения Ширяева. Кроме того, я еще должен заметить, что подсудимый Рысаков никогда не видел Ширяева и что вся услуга Долгорукой с его стороны заключалась лишь в том, что он ходил по ее просьбе на квартиру Ширяева за ее вещами, и, таким образом, этот случай объясняется весьма просто. По этой только причине подсудимый Рысаков был арестован в квартире Ширяева, но затем его дня чрез два или три освободили. Очевидно, что это незначительное само по себе обстоятельство могло его случайно познакомить и завязать у него сношения с лицами, принадлежащими к революционной партии; но с его стороны не было к тому ни малейшего повода. Таким образом, ясно, что он совершенно случайно попал в ту среду, в которой и заразился, как говорит господин прокурор, революционными идеями. Когда всмотришься в характер этого мальчика и вспомнишь злодеяние, совершенное им 1 марта, то приходишь к совершенному убеждению, что преступление Рысакова может быть объяснено случайным стечением печальных обстоятельств и что одно лишь знакомство его с Долгорукой, с которой он жил в соседстве, случайно привело его в сношения с некоторыми из лиц, принадлежавших к так называемой революционной партии. Таким образом, очевидно, что скорее эта партия увлекла Рысакова, а не он искал ее. Нет сомнения, что он был вовлечен в революционную деятельность другими, более сильными людьми и, конечно, вовлечен помимо его воли. Я думаю, что едва ли нужно доказывать это. Из судебного следствия видно, что люди, с которыми он встретился, обладали такой энергией, таким характером, что всякое сопротивление их воле со стороны всякого мальчика едва ли возможно, а тем более со стороны такого, каким представляется, по удостоверению свидетелей, Рысаков. Одно уже это обстоятельство говорит в его пользу. Наконец, я должен привести и то соображение, что из самой речи господина прокурора ясно видно, что корнем всего зла в настоящее время является отсутствие в обществе нравственных принципов, отсутствие в нем семейных начал и другие подобные тому общие причины. Нельзя же ставить эти общественные недостатки в вину подсудимому, которого я защищаю. Конечно, если бы в той среде, к которой принадлежал Рысаков, существовали более твердые нравственные принципы, то не могло бы случиться то печальное событие, о котором идет дело. Тогда бы и Рысаков мог оказать сопротивление тому влиянию, которое имели на него вожаки революционной партии. Одним словом, его участие в преступлении было чистой случайностью. Поэтому, признаюсь, меня поразило заключение господина прокурора, что в настоящем случае этому человеку, являющемуся лишь физическим виновником события 1 марта, не может быть оказано никакого снисхождения и что он должен быть подведен под эту же мерку, под какую подходят остальные подсудимые. Я полагаю, что с этим нельзя согласиться. Наш закон в числе обстоятельств, уменьшающих вину, а следовательно, и меру наказания, прямо ставит тот случай, когда преступление совершено по легкомыслию и убеждению других лиц. Таким образом, я полагаю, что закон дает мне юридическую почву для того, чтобы просить суд при обсуждении виновности Рысакова принять это обстоятельство во внимание. Наконец, я думаю, что светлый образ царя-освободителя, погибшего от рук подсудимых, дает мне право просить о снисхождении, так как настоящее дело, по крайней мере в отношении к подсудимому Рысакову, живо напоминает случай, в котором Спаситель сказал: «Господи! Прости им, не ведят бо, что творят».
