Николай Ямской - Кто брал Рейхстаг. Герои по умолчанию...
Так – или примерно так – можно было бы описать их чувства у подножия этой высоты. Но только постфактум. Потому что в суровой на тот момент действительности надо было думать совсем о другом. Причем быстро думать. И сразу же, почти одновременно действовать.
Следует признать, что и тут маковцы, а вместе с ними и другие дошедшие до Рейхстага, оказались на высоте.
…Потому что сразу же взялись за самое в данные минуты важное. Пока враг не опомнился, пока в наземных помещениях Рейхстага находились незначительные силы противника, следовало захватывать помещения первого этажа, и если не полностью блокировать, то хотя бы максимально затруднить выход основной части гарнизона из подвалов. В очень сложной обстановке ночного боя в незнакомом помещении, да еще в перемешанном, лишенном привычного управления составе командование на себя взяли те командиры, которые оказались в авангардной группе. Это были капитан Маков, офицеры из Зинченкоского батальона – замполит А. Берест и начштаба И. Гусев, агитатор политотдела 150-й дивизии капитан И. Матвеев и еще несколько человек. По их командам первое, что стали делать ворвавшиеся в здание бойцы, – это забрасывать гранатами коридоры и выходы из подземелья. Ориентироваться в кромешной темноте приходилось, в основном, по вспышкам автоматных очередей. Маков распределял бойцов с пулеметами по точкам, чтобы те пресекали малейшее появление немцев из подвалов короткими прицельными очередями, когда к нему подбежал Алексей Бобров. Поскольку капитан Маков воспоминаний после себя не оставил, сошлюсь далее на документальную запись его рассказа в радиопередаче журналистки Анненской. Вот что он поведал относительно распоряжения, которое отдал своей группе в первые же минуты нахождения в Рейхстаге: «Меня разыскал Лешка Бобров. Я говорю ему: „Давай быстренько собери ребят и Минина сюда!“ Минин прибежал ко мне, запыхался. Я говорю: „Миша, я сейчас дам вам пехотинцев, человек семь. Пробивайтесь наверх! Надо выполнять основное боевое задание! – И мои ребята ушли… “
Шансов в такой кромешной темноте, в совершенно незнакомом помещении, без плана найти нужный выход на крышу было не так уж и много. Но сразу же выручило то, что у предусмотрительного Загитова оказался ручной трофейный фонарик. Именно он, подсвечивая дорогу, обнаружил слева от входа дверь, а за ней ведущую наверх лестницу, которая во многих местах была разрушена. Так что пришлось пробираться через проломы, ориентируясь на сигналы Загитова. Снова вернусь к воспоминаниям М. П. Минина: «Ринулись по лестнице. Впереди Загитов. Я от него только слышу: „Миша, за мной! Миша, за мной!“ Дальше Лисименко, Бобров… Мы не знали, что нас впереди ждет, что с нами будет. Но такое было настроение, такая приподнятость духа, что мы попросту забыли об опасности. Но сказывалось, что мы были из одного дивизиона, знали друг друга много лет. И поэтому действовали слаженно, с головой. Все коридоры, которые выходили на лестницу, забрасывали гранатами Ф-1 и прочесывали автоматными очередями. Мы уже были на втором этаже, когда снизу на помощь нам уже устремились многие воины из стрелковых подразделений. Часть из них сразу же залегла у входов в коридоры, чтобы не допустить проникновения противника на лестницу, а остальные бежали с нами наверх.
По пути я случайно наткнулся на торчащую из стенки тонкостенную трубку. Сильно рванул ее на себя, и она легко отломилась. «Сгодится в качестве древка знамени», – подумал я.
Когда достигли чердака, нужно было скорее находить выход на крышу. После того, как прочесали чердак автоматными очередями и бросили в темноту несколько гранат, Г. Загитов посветил фонариком и сразу обнаружил невдалеке грузовую лебедку, две массивные пластинчатые цепи которой уходили наверх. Звенья гигантской цепи были такой величины, что в них свободно входила ступня ноги. Куда она могла привести, мы, конечно, не знали. Но, действуя наугад, один за другим вчетвером лезем по цепи наверх. Как всегда, впереди Гиза Загитов, а за ним – я со знаменем. Чтобы удобнее было лезть, «древко» я держал в зубах, автомат за спиной, а в правой руке пистолет. Метра четыре лезли по цепи, пока не достигли слухового окна, через которое и выбрались на крышу. Вблизи в темноте еле виднелся силуэт небольшой башни, к которой я и Загитов стали прикреплять Красное знамя. Вдруг на фоне огненного зарева от разорвавшегося на крыше снаряда А. Лисименко заметил наш дневной ориентир – «Богиню победы», как мы тогда назвали скульптурную группу.
Несмотря на артиллерийский обстрел, решили водрузить Красное знамя именно наверху этой скульптуры – с нее в дневное время знамя будет видно очень хорошо. Здесь же на крыше в темноте почти на ощупь написал на полотне знамени свое имя и имена товарищей.
Чтобы привязать знамя к металлическому «древку», Загитов разорвал свой носовой платок на тесемки. Этими тесемками мы привязали два угла полотнища к трубке. Обдирая в кровь руки о зазубрины многочисленных пробоин от осколков снарядов, с помощью товарищей я залез на круп бронзового коня. Нашел отверстие в короне великанши и закрепил в нем «древко». Чтобы знамя не упало, «древко» привязал к короне теми же тесемками от носового платка Загитова. Длинных и более прочных тесемок можно было нарвать и из самого полотна знамени, но мы в спешке не догадались этого сделать.
Только тогда, когда была полностью выполнена боевая задача (было это около 22.30 —22.40 по местному времени), я почувствовал всю опасность своего положения. Я продолжал стоять на бронзовом коне, держась за корону великанши. На крыше Рейхстага рвались снаряды и мины. От взрывных волн качалась бронзовая скульптура. Мне казалось, что вздыбленный конь свисает над фронтоном и вот-вот вся эта бронзовая громадина вместе со мной грохнет вниз.
Как только я слез с коня, мы все обнялись и решили немедленно доложить В. Макову о водружении Знамени Победы. Я, Загитов и Лисименко остались на крыше, а Бобров стремглав бросился вниз… »
Из радиорассказа В. Макова: «Было примерно без четверти одиннадцать, когда вижу, в отблеске пламени бежит ко мне Лешка Бобров. Видно, по моей заметной кожаной куртке опознал. Подлетает и говорит: „Капитан!.. “ А дальше – то ли от бега, то ли от волнения выговорить не может, задыхается. Я ему: ты чего, мол, запыхался? А он только выдохнул: „Флаг водрузили!“
Я:
– Как водрузили?
Тут и все окружающие меня солдаты услыхали, что «артиллеристы водрузили знамя», обступили Боброва, стали интересоваться…
– Ну, – говорю, – момент ответственный. Надо же докладывать командиру корпуса. Веди к ребятам!»
Поднялись наверх. Вылезли на крышу. И при свете отдельных вспышек вижу, как в ореоле, статуя великанши на коне, а у нее на короне полощется кусок красного полотна. Ну, факт налицо – флаг водружен! Подбежал, ребят расцеловал. Оставил Боброва, Минина и Лисименко охранять знамя. А сам с Загитовым стал спускаться. Когда преодолевали какой-то пролом, откуда-то – не совсем ясно, откуда, потому что в помещении звук резонирует, раздалась очередь. Видно, сначала целились в Загитова, потому что я успел упасть. А обернулся – Гизи лежит окровавленный. Вернулся, наклонился над ним: «Жив?» – «Живой…» Быстренько разорвал индивидуальный пакет, сложил бинт, подсунул Гизе под гимнастерку. Взвалил на плечи. Кое-как спустились вместе вниз. А там санинструкторы подбежали. Я говорю: «Девчата, перевяжите его!»
Присутствовавший при этом Неустроев потом отмечал, что Маков, только что переживший два совершенно противоположных чувства – радостное в связи с водружением и тревожное в связи с не ясной еще судьбой тяжело раненного товарища, – тут же по рации вышел на связь с командованием корпуса. Потом свидетели этого доклада с обеих сторон – и стоящий рядом с капитаном Неустроев, и оказавшийся в тот момент у рации в штабе 79-го корпуса начальник армейского политотдела Лисицын, в один голос вспоминали, что при докладе Макова буквально распирало от избытка чувств. Не стесняясь в выборе слов, он кричал в трубку: «Товарищ 10. Докладывает „Дозор-5“. Ваш приказ выполнен: мои парни первыми водрузили Знамя Победы наверху Рейхстага в корону какой-то бляди!»
В ночь с 30 апреля на 1 мая. Ведущие и ведомые
Сам Неустроев появился в Рейхстаге после того, как где-то около половины одиннадцатого на его НП в «доме Гиммлера» загудел зуммер полевого телефона. Из Рейхстага звонил начштаба батальона, старший лейтенант К. Гусев. Он доложил, что новый НП готов, роты и отдельные штурмовые группы сражаются в глубине Рейхстага, но накал спадает и дальше бой вести рискованно – можно перестрелять своих.
Первым, кого встретил в вестибюле пробравшийся в Рейхстаг Неустроев, был командир одной из рот батальона, капитан Ярунов. Он доложил, что основная часть батальона Самсонова находится у арки северного входа. А к южному, «депутатскому» подъезду выдвинулись роты батальона капитана Давыдова. Водружение знамени разведчиками Макова, конечно, воодушевляло. Но бой за Рейхстаг только-только разворачивался. И Зинченко, пока обстановка была более или менее спокойная, тут же под покровом темноты решил навестить Давыдова, чтобы согласовать вопросы взаимодействия. Капитана Неустроев обнаружил метрах в ста-ста пятидесяти от Рейхстага в большой воронке от фугасного снаряда или бомбы – здесь у Давыдова был наблюдательный пункт. Как вспоминает Степан Неустроев, комбат ознакомил гостя с обстановкой на своем участке и сообщил, что полностью вводить батальон в Рейхстаг считает рискованным: фашисты могут контратаковать со стороны Бранденбургских ворот. Поэтому решил ввести в вестибюль южного входа только роту лейтенанта П. Гречишникова и взвод, которым командовал утром пропавший, но теперь объявившийся Рахимжан Кошкарбаев. Свои основные силы Давыдов расположил у Рейхстаговской стены фронтом на юг, поскольку именно оттуда можно было каждую минуту ждать контратаки…
