Валерий Чумаков - Вернер фон Сименс. Личные воспоминания. Как изобретения создают бизнес
В прошлые годы я уже не раз страдал перемежающейся лихорадкой и вынужден был периодически принимать небольшие дозы хинина в течение нескольких месяцев, что серьезно подорвало мое здоровье. На Кавказе, где в силу климатических особенностей лихорадки всех возможных видов случаются весьма часто, лечить их вышеуказанным способом умеют значительно лучше и более результативно. Хотя, конечно, здесь бывают и злокачественные лихорадки, от которых человек умирает уже в течение первых суток. Считается, что наиболее велик риск заболеть в местах болотистых и покрытых бурной растительностью, но иногда встречаются и дурные с точки зрения медицины возвышенности с совершенно сухой почвой. В своих путешествиях я заметил, что такие сухие, но нездоровые места обычно являются регионами, в которых когда-то обитали высокоразвитые цивилизации. Таковы, например, окрестности Рима или Добруджи[211], считавшейся некогда римской житницей. Видимо, возбудители лихорадки в этих местах в течение многих столетий развивались в необрабатываемой, но плодородной почве в условиях пышной травяной растительности и отсутствия воздуха. Соответственно лихорадку можно считать наказанием, которое природа посылает человеку за отказ от обработки плодородной почвы. Все это в сочетании с тем лечением, каким меня спасли на Кавказе, убедило меня в том, что такую лихорадку вызывают микроорганизмы, которые живут в нашей крови и продолжительность жизни которых соответствует промежуткам между приступами болезни. Ударные дозы хинина, принимаемые перед обострением, убивают большую часть этих организмов. Интересно, что долго живущие в регионах, где такая лихорадка обычное явление, приобретают устойчивость к ней, но снова теряют ее уже через несколько лет после того, как переселятся в более благополучные в этом отношении края. Я думаю, это происходит потому, что в местах, где такие болезнетворные микробы поступают в кровь в изобилии, в той же крови формируются другие микробы, которые питаются первыми и которые сами погибают, оставшись на несколько лет без привычной и обильной пищи. Это, конечно, была лишь недоказанная гипотеза, о чем мне и сказали более сведущие в медицине друзья, такие как, например, Дюбуа-Реймон. Тем не менее мне приятно сейчас сознавать, что современные бактериологические исследования движутся в том же направлении, в каком двигался мой ум четверть столетия назад.
Наша вторая вылазка на Большой Кавказ была предпринята также с целью исследования рудного месторождения, находившегося в весьма труднодоступном месте и принадлежавшего семье одного грузинского князя. Путь наш лежал из Тифлиса в Царские Колодцы[212], где находился наш производивший керосин нефтеперегонный завод, прекративший работу после того, как была открыта железная дорога от Баку до Тифлиса. Оттуда мы отправились в Кахетию, славную своими замечательными кахетинскими винами. Находится она в долине реки Алазань[213], отделенной от долины Куры далеко вторгающимся в степь горным хребтом. С вершины этого хребта мы имели возможность видеть великолепие Кавказа, представившегося нам непрерывной цепью заснеженных вершин, протянувшейся от Черного моря до Каспийского.
Кахетия считается одной из древнейших колыбелей виноделия, в ее главном городе и сейчас можно попасть на празднование, сильно напоминающее римские сатурналии[214]. Все, от мала до велика, стекаются сюда и совершают обильные возлияния кахетинского вина во славу Вакха. При этом в городе царствует атмосфера настоящего братства. Считается, что постоянное потребление кахетинского делает человека более жизнерадостным и что по этому признаку легко можно распознать коренного жителя Тифлиса.
В этой замечательной поездке по Кахетии нас сопровождали двое сыновей князя, пригласившего нас осмотреть месторождение. А у подножья горы к нам присоединился и сам князь с еще несколькими своими сыновьями. Ночь мы провели в принадлежавшем ему совершенно замечательном жилище. Это был большой деревянный дом, стоявший на четырехметровых деревянных столбах. Попасть в него можно было единственным путем – по довольно удобной висячей лестнице. Обычай строить дома на таких высоких столбах возник здесь еще в доисторические времена, но успешно дожил до наших дней. Внутри оказалась одна огромная, в ширину всего здания, зала с множеством стеклянных окон и огромным, шириной почти 2 метра, занимавшим почти всю залу столом. Это был единственный предмет мебели, предназначенный для самых различных целей. Для обеда его с одной стороны на половину ширины накрыли ковром, на котором уже разложили различные яства и большие тонкие лепешки. Лепешки эти были не только продуктами питания, они выполняли еще функции импровизированных тарелок, салфеток, и ими же подчищали столовую посуду. Для нас, иностранцев, в зал были внесены стулья, и как только мы уселись, старый князь и его сыновья залезли на стол и уселись перед своими хлебными тарелками, поджав под себя ноги. Нам были поданы нормальные столовые приборы, хозяева же дома ели по восточной традиции исключительно руками. Поданная еда была очень вкусной, особенно нежным был шашлык из бараньего филе. Я думаю, если бы его подали в лучшем берлинском ресторане, он произвел бы самую настоящую сенсацию. Во время еды кахетинским периодически наполнялись полые рога буйвола, и за чье бы здоровье ни поднимался рог с вином, каждый должен был выпить свой до дна. Это было тяжело и для нас, европейцев, непривычно. Поэтому долго выдержать мы не смогли. И вскоре, как только наступила ночь, мы узнали еще об одном назначении стола. Именно на столе и нам, и хозяевам постелили постели.
Встали мы ранним утром и сразу отправились в путь все выше по склону большой цепи Кавказа. Наши лошади быстро и не выказывая усталости несли нас по скалистой дороге. Когда начало темнеть, мы уже были почти у цели. На красивом горном хребте между двумя сливавшимися ручьями мы устроили бивуак или, вернее сказать, устроились на бивуаке. Под кронами огромных деревьев мы разбили лагерь. У нас под ногами лежала вся Кахетия, опоясанная возвышавшимися уже за ее пределами горными массивами. С удивительным мастерством и сноровкой спутники князя соорудили на месте нашей стоянки из веток небольшую хижину, в которой приятно было лежать и, отдыхая, обозревать окрестности. Вскоре была приготовлена трапеза, которую мы вкушали также лежа. После этого князья и их спутники расположились прямо перед нами и начали свой традиционный питейный бой, наполняя рога чем-то вроде глинтвейна, изготовленного из лучшего кахетинского вина. Каждый из них считал, видимо, своим долгом лично произнести, в очень льстивых и приятных словах, тост за здоровье мое и моего брата Отто. И было видно, что они искренне надеются, что мы тоже когда-нибудь осушим свои рога уже за них. Князья говорили исключительно по-грузински, переводчик переводил нам их слова на русский. Наших немецких ответов не понимал никто, чем не преминул с риском для жизни воспользоваться иронично настроенный Отто. Он выступил с ответной речью, которую произнес по-немецки в очень вежливой манере, поистине елейным голосом, плавно и важно жестикулируя, подражая всем своим поведением выступавшим до него. Речь его была принята очень хорошо, но, я думаю, если бы кто-нибудь смог перевести князю ее смысл, то на этом наша с Отто жизнь была бы прервана верным острым княжеским кинжалом. Поэтому мы не пытались сделать его слова для окружающих более понятными, ограничиваясь уважительной и хвалебной мимикой и жестами.
Видимо, по причине свежего воздуха и здоровой пищи на следующее утро мы проснулись совершенно бодрыми и здоровыми, не испытывая никаких неприятных последствий от вчерашнего кутежа. Осмотрев месторождение, мы нашли его действительно очень богатым, но не готовым к разработке из-за чрезвычайной труднодоступности. Доехать сюда было еще можно, но говорить о какой-то промышленной разработке и эксплуатации – совершенно нереально. После такого заключения наш отряд немедленно отправился в обратный путь. Уже к заходу солнца мы вновь прибыли к дому на столбах, под гостеприимной крышей которого провели еще одну ночь. На следующее утро мы распрощались с князьями и отправились через Кахетинскую долину, надеясь доехать прямо до Кедабека. Поскольку в долине орудовало множество разбойничьих банд, местный исправник приставил к нам нескольких охранников, которые сами были отъявленными головорезами и подозревались в грабежах. Под их гостеприимной защитой мы по здешним, свято соблюдавшимся обычаям могли чувствовать себя в полнейшей безопасности.
Немалую трудность доставила нам переправа через быструю и бурную Куру, к левому берегу которой мы подошли уже в полдень. Тут мы нашли всего одну маленькую лодочку, без руля и весел, которые, впрочем, все равно мало чем могли помочь, учитывая высокую скорость и мощь течения. Способ, которым воспользовались для переправы наши провожатые, был очень интересен, остроумен, и я потом рекомендовал главному почтмейстеру рассказать о нем в описании работы древней почты. Двух наших лучших лошадей ввели в реку как можно дальше, пока их копыта не начали отрываться от дна. Двое татар ухватили их за хвосты и уселись на нос лодки. Пущенные вплавь лошади быстро перетянули лодку с татарами и несколькими пассажирами на другой берег, после чего вернулись за новой партией, которую перевозили уже другие лошади. Последними переправлялись татары. Они просто ввели своих лошадей в воду и, держась за их хвосты, перебрались к нам вплавь.
