Элвин Москоу - Столкновение в океане
— А не стали вы тогда проявлять беспокойства по поводу отсутствия видимости огней судна? — спросил Ундервуд.
— Очень часто судовые огни бывают видны только с расстояния четырех или пяти миль, — сказал Карстенс. — Когда другое судно оказалось на расстоянии менее четырех миль, я стал беспокоиться, но я был уверен, что вскоре увижу его и успею сделать соответствующий маневр для расхождения левым бортом.
Юрист итальянской пароходной компании стремился доказать, что «Стокгольм» приближался к туману, вахтенному штурману должно было быть об этом известно, и он должен был снизить скорость.
Но Карстенс настаивал, что это могла быть всего лишь одна небольшая полоса тумана слева от него, никаких признаков сплошного тумана вблизи его судна не было. Он смотрел вверх, на топовые огни своего судна, полагая увидеть следы тумана или дымки на свету, но безрезультатно. Уже в который раз штурман принимался доказывать, что инерционные и маневренные качества «Стокгольма» давали возможность остановить судно с полного хода в пределах расстояния менее одной мили, поэтому он стал ожидать и изменил курс лишь после того, как увидел огни другого судна своими собственными глазами.
Ундервуд подробнейшим образом допрашивал Карстстенса относительно курса «Стокгольма»: каким образом он изменил его с 87 на 91°, чтобы компенсировать воздействие течений. Он заставил Карстенса начертить сделанную им прокладку радиолокационных наблюдений за приближавшимся итальянским лайнером. Карстенс объяснил, что впервые увидел «Андреа Дориа» визуально, когда тот находился на расстоянии от 1,8 до 1,9 мили, примерно на 20° слева. После этого он изменил курс «Стокгольма» приблизительно на 22° вправо, чтобы увеличить дистанцию расхождения и дать другому судну возможность лучше увидеть красный огонь, горевший на левом борту шведского лайнера.
Резким контрастом язвительному полутону протестов адвокатов, их пререканий по поводу используемой терминологии, монотонному журчанию перевода и однообразно повторявшимся напоминаниям о необходимости отвечать «да» или «нет», в зале суда прозвучал голос Ундервуда:
— Я полагаю, свидетель, вы сочли необходимым показать более отчетливо свой красный огонь потому, что «Андреа Дориа» фактически находился у вас точно прямо по носу или чуть-чуть справа! Не так ли?
До того, как вопрос был переведен, на ноги вскочил адвокат шведской стороны Гейт:
— Минуточку, — заступился он, — я бы попросил напомнить адвокату не кричать на свидетеля или переводчика. Совершенно нет никакой необходимости повышать голос.
Председательствовавший особый заседатель Марк Маклей бесстрастно провозгласил:
— Вопрос не снимается. Мистер Ундервуд соответственно предупреждается.
— Постараюсь умерить свой пыл, — с готовностью согласился Ундервуд.
Тут взяли слово другие адвокаты, с нетерпением ожидавшие своей очереди.
— Я не нахожу, —сказал Леонард Маттисон, представлявший интересы грузоотправителей, которые предъявили иск за гибель на борту «Андреа Дориа» груза, — что тон или поведение мистера Ундервуда являются в данном случае неподобающими.
Вскипев, Гейт стал доказывать, что поступок Ундервуда, повысившего голос на свидетеля, «не был уместным или подобающим». Тогда представлявший нескольких пассажиров Раймонд Грин едко заметил:
— Просто удивительно, как это в течение всех четырех дней мистер Гейт вскакивает со своими замечаниями в самый неподходящий момент.
Председательствовавший отклонил ходатайство адвоката о том, чтобы Гейт заявлял свои протесты после того, как свидетель даст ответ на поставленный вопрос.
— Согласно существующей процедуре, — заявил председательствовавший, — ходатайство об отклонении вопроса должно быть сделано до ответа на него.
С места поднялся Гейт. Брови его дергались, но голос был совершенно спокойным.
— Позвольте сказать всего лишь два слова в ответ на замечание мистера Грина. Если мне не изменяет память, мистер Ундервуд только что повысил голос уже вторично. Впервые это случилось на второй день разбирательства. Тогда я протеста не заявлял, полагая, что на первый раз это можно оставить без внимания. Но я отметил для себя и решил заявить протест, если это повторится. Так оно и было. От меня не зависит, делаю ли я свои замечания в подходящий или неподходящий момент.
Последнее слово было за адвокатом итальянской пароходной компании:
— Поскольку предметом обсуждения является мой проступок, я бы хотел сказать, что если я и повысил дважды голос, то, полагаю несмотря на это, мое поведение было безупречным.
— Продолжаем заседание, — провозгласил председательствующий с судейского кресла.
— Я бы хотел услышать ответ на мой вопрос, — сказал Ундервуд.
Секретарь суда, стенографировавший протокол заседания, повторил вопрос:
— Правда ли, что «Андреа Дориа» находился точно прямо по носу или немного справа по курсу «Стокгольма» перед тем, как Карстенс совершил первое изменение курса вправо?
— Нет, — категорически отклонил Карстенс. Карстенс показал, что после первого изменения курса
на двадцать с лишним градусов он прекратил наблюдения за «Андреа Дориа», будучи вынужденным подойти к зазвонившему телефону. Когда он увидел, что итальянский лайнер изменил свой курс влево, было уже поздно. Тогда он скомандовал положить руль право на борт и дать полный ход назад.
— А вы не подсчитывали, на каком расстоянии позади кормы «Андреа Дориа» прошло бы ваше судно, если бы не перекладывали руля вообще? — спросил Ундервуд.
— Я не подсчитывал, но подумал об этом, — осторожно ответил Карстенс, — я бы не прошел за кормой, а врезался бы прямо в него.
Вернувшись затем к показаниям Карстенса по поводу трех определений места судна по радиопеленгам в 22 часа 04 минуты, в 22 часа 30 минут и около 23 часов, причем впервые эхосигнал «Андреа Дориа» был обнаружен третьим штурманом на экране радиолокатора вслед за последним пеленгованием, Ундервуд подчеркнул явную несуразность расчетов Карстенса. Получается, что он увидел эхосигнал судна всего за девять минут до столкновения, которое, как он сам определил, произошло в тот вечер в 23 часа 09 минут.
— Имея скорость хода восемнадцать узлов, какое расстояние прошел бы «Стокгольм» за девять минут? — спросил юрист.
— Он прошел бы… две и семь десятых мили, — в уме подсчитал Карстенс.
— Если за девять минут до столкновения расстояние до «Андреа Дориа» было десять миль и «Стокгольм» за это время прошел две и семь десятых мили, то выходит, что «Андреа Дориа» должен был соответственно успеть пройти семь и три десятых мили? Не так ли?
— Совершенно верно, — сказал Карстенс, — но, насколько я понял заданный вопрос, вы исходите из предположения, что двадцать три ноль-ноль — точно установленное время, я же говорил, что было около двадцати трех часов.
Не обращая внимания на ответ, Ундервуд продолжал развивать свою точку зрения. Получается, если принять расчеты третьего штурмана, будто «Андреа Дориа» шел со скоростью 47 узлов, но это невероятно.
Карстенс признал, что сказать в точности, который час был тогда, он не может и что 23 часа, вероятно, еще не пробило, но он настаивал на том, что приступил к прокладке курса «Андреа Дориа», когда тот находился на расстоянии десяти миль.
Предположим, что расстояние было действительно десять миль. Тогда, принимая во внимание приблизительную скорость обоих судов («Стокгольма» 18 узлов и «Андреа Дориа» 22 узла), Карстенс должен был обнаружить итальянское судно на радиолокаторе за пятнадцать минут до столкновения. Однако, — Ундервуд, собственно, и намеревался это доказать, — если допустить, что время было все же 23 часа, то Карстенс должен был впервые увидеть «Андреа Дориа» на радиолокаторе с расстояния всего лишь шести миль.
Показания Карстенса были подтверждены тремя матросами подчиненной ему ходовой вахты на мостике. Впередсмотрящий в «вороньем гнезде» Стен Иоганссон, вахтенный матрос Ингемар Бьёркман и стоявший у руля Педер Ларсен показали, что никакого тумана они не видели и что Карстенс действительно вел прокладку курса «Андреа Дориа». Все трое рассказали, как у них на глазах судно, шедшее слева от «Стокгольма», как раз перед самым столкновением пошло на пересечение его курса. Ларсен даже признал справедливость показаний Карстенса по поводу своего невнимательного отношения к компасу. Он заявил, что действительно больше смотрел на штурмана, наблюдавшего за радиолокатором справа от штурвала, чем на компас, который был слева.
В середине допроса Ларсена морскому праву пришлось даже столкнуться с уголовщиной. Давая показания на датском языке, что было сущим наказанием для трех переводчиков, Ларсен сначала решительно отказался ответить на вопрос, подвергался ли он когда-нибудь тюремному заключению. Но затем признал, что в 1955 году отбывал срок из-за «неприятности с девчонкой». Но больше он не захотел сказать ничего. Когда возникший вопрос был доведен до сведения судьи Уэлша, он вынес решение, что все это не имеет никакого отношения к причине столкновения.
