П. Карев - Экспедиционный корпус
На станции нас ожидал состав товарных вагонов-теплушек. Выстроив людей возле вагонов, ротные командиры скомандовали «смирно». С левого фланга послышалось монотонное пение. Полковой поп шел с хвоста эшелона к голове, кропя вагоны и солдат «святой водицей». При выступлении из казармы он дал каждому из нас по евангелию и строго наказал читать каждый день по два часа с таким расчетом, чтобы прочесть все до Харбина. Там поп обещал проверить каждого солдата, как тот усвоил «священное писание».
Поезд отошел вечером часов в шесть. Полк разместили в четырех эшелонах, следовавших один за другим с небольшими промежутками. Головным двигался наш первый батальон.
В Челябинске нам выдали программы занятий. В них было указано между прочим, что на чтение евангелия ежедневно полагается два часа. Солдаты никак не склонны были заниматься в дороге. Они предпочитали евангельской «премудрости» долгие задушевные разговоры об оставленном доме, о неизвестном будущем, предпочитали песни, пляски, картежную игру.
Но и начальство не проявляло рвения и интереса к занятиям; раздав программы, оно выполнило лишь некоторую формальность.
Однако блюсти дисциплину нуяшо было. И на станции Иннокентьевская (недалеко от Иркутска) командир нашего батальона подполковник Иванов попытался подтянуть солдат. По его приказу на глазах всего эшелона, выстроенного вдоль состава, несколько солдат – любителей картежной игры – получили по шесть пощечин…
С этого времени началось «близкое» знакомство солдат со своими старшими командирами, которые должны были вести их в бой на фронте в далекой Франции. Понятно, что впечатление от этого знакомства было неприятное. Но это оказалось только «цветиками», а «ягодки» были впереди.
На станции Манчжурия эшелон стоял две недели. Китайцы потихоньку от начальства продавали нам спирт. Не видя спиртных напитков с самого начала войны, некоторые любители с жадностью набрасывались на них. В первый же день стоянки многие были пьяны, вечером в вагонах слышались песни, пляски. Спирт развязал языки, то и дело раздавались угрозы по адресу начальства. Офицеры в вагоны не заглядывали. Люди становились смелее и продолжали пить.
Но вот наступило утро. Горнист заиграл подъем. Была подана команда: «Выходи, стройся!» Появился подполковник Иванов со своей свитой. Он приказал нам, старшим вагонов, выйти на пять шагов вперед и потребовал выдать всех, кто ночью пил спирт и ругал офицеров. Это требование Иванов повторил три раза, но мы молчали. Наконец он отсчитал из нашей группы семь человек и в последний раз предложил назвать тех, кто пил. Одни продолжали молчать, другие старались доказать, что у них в вагонах солдаты спирта не пили.
Неизвестно откуда была принесена скамья, п появился фельдфебель с пучком лозы. Стоявшему с правого фланга младшему унтер-офицеру Чннякову Иванов приказал раздеться донага и лечь на скамью. Два подпрапорщика взяли в руки по лозине и принялись поочередно наносить удары Чинякову. Иванов считал. Избиваемый кричал, просил о помиловании, клялся богом и всеми святыми, что спирт у него в вагоне не пили и офицеров не ругали, но крики не остановили гнусного издевательства и положенные тридцать ударов Чцняков получил полностью.
Такая же участь постигла и второго унтер-офицера – Емельянова. Он молча перенес истязание, по окончании порки надел белье и, заскрипев зубами, молча отошел на свое место.
Третьей жертвой был Сидоров. Прежде чем лечь, он подошел к батальонному командиру, вытянулся в струнку и, попросив разрешения говорить, сказал:
– Ваше высокоблагородие! Докладываю вам, как честный солдат русской армии, что у меня в вагоне ни одной капли спирта не было, а также не было ни одного пьяного солдата моего отделения. Это может подтвердить наш взводный командир господин Молчанов.
Иванов обратился к Молчанову, тот подтвердил сказанное Сидоровым. Однако Сидорову все же было приказано лечь на скамью, и он тоже получил тридцать ударов.
Когда был избит последний унтер-офицер, Иванов вызвал взводного Молчанова. Обращаясь к батальону, подполковник сказал:
– Семь мерзавцев получили по тридцать ударов за то, что они не выдали пьяниц и хулиганов, а вот этот негодяй старался защищать одного из мерзавцев. Таким негодяям не должно быть места среди взводных командиров. Такие люди являются внутренними врагами отечества. Он будет разжалован в рядовые. Наказываю его пятьюдесятью ударами.
Гибкие лозины со свистом опускались на вздрагивающее тело Молчанова. После двадцати пяти ударов он потерял сознание, но палачи аккуратно выполнили приказ, закончив порку на пятидесятом ударе.
Оставив полумертвого, истекавшего кровью Молчанова лежать на скамье, Иванов скомандовал батальону: «По вагонам, бегом». Мы сорвались с мест,-словно тысячи чертей двинулись на нас. Через минуту возле состава не осталось ни одного человека, кроме Молчанова. Только когда полковой врач отдал распоряжение, пострадавший был внесен в вагон и приведен в сознание.
Избиение рядовых солдат на станции Иннокентьевская и зверская расправа с унтер-офицерами на станции Манчжурия еще больше озлобили людей против офицеров.
Далее нас привезли в Харбин, где мы стояли пять суток. Здесь было гораздо теплее, чем в Сибири, и солдаты прогуливались по станции. Водка и спирт в Харбине продавались свободно. Пьянствовали многие офицеры. Не отставали и солдаты. По ночам из вагонов летели пустые бутылки, и на месте стоянки образовалась куча битого стекла.
Где-то в городе солдаты избили любимца Иванова – фельдфебеля четвертой роты Гука, прославившегося мордобойством. В другом месте досталось поручику Бибикову. Солдаты вырвали у него шашку н поломали ее. Несмотря на принятые Ивановым меры, установить личность солдат, избивших Бибикова и Гука, не удалось.
На другой день после отъезда из Харбина эшелон прибыл на станцию Куа Чен-цзы. Здесь было много японских солдат, которые встретили нас любезно, угощали сигаретами и мандаринами. Нас пересадили в японский поезд. Длинные товарные вагоны типа американских оказались неприспособленными к перевозке людей, и нам пришлось располагаться на полу на цыновках.
Во время проезда от станции Куа Чен-цзы до порта Дайрен наши офицеры были вежливы, не ругались, иногда даже перекидывались с нами несколькими словами. Кормили лучше. Начальство старалось показать японцам, что у него все гладко. Не раз японские офицеры в сопровождении русских осматривали наши вагоны. Все японцы говорили по-русски.
Наконец нас привезли в порт Дайрен. Утомительный путь закончился. Последние километры поезд шел тихо вдоль берега. Солдаты сбились в дверях, всматриваясь в бушующие волны Желтого моря. Многие из нас, в том числе и я, первый раз в жизни видели море.
На месте остановки поезда нас ожидал японский почетный караул. Японский военный оркестр заиграл марш. По команде ротных командиров мы выскочили из вагонов п выстроились. С правого фланга показалась группа русских и японских офицеров во главе с полковником Дьяконовым и японским генерал- губернатором.
Маленький, с выпяченными вперед желтыми зубами, генерал- губернатор долго стоял на правом фланге полка перед развернутым полковым знаменем, которое держал знаменщик Василий Сабанцев. Голова Сабанцева была на одном уровне с древком знамени, и трудно было понять, на что смотрит генерал – на знамя или на знаменщика. Богатырская фигура Сабанцева, рост которого равнялся трем аршинам и двум вершкам, удивляла всех. Японский генерал был ошеломлен.
Подойдя вплотную к Сабанцеву, он приподнялся на носки и долго глядел на подбородок вытянувшегося в струнку знаменщика, при этом генерал так запрокинул голову, что его фуражка еле-еле держалась на голове, а поднявшийся вверх козырек фуражки был на одном уровне с поясным ремнем Сабанцева.
Осмотрев подбородок Сабанцева, генерал, постепенно опуская вниз голову, тщательно начал осматривать руки и шинель знаменщика, которая была сшита в Самаре по особому заказу, так как ни одна готовая шинель с военных складов Сабанцеву не годилась.
Дольше всего генерал смотрел на ступни ног знаменщика. А на эти ноги действительно стоило посмотреть. Длина следа у Сабанцева, без всякого преувеличения, была равна девяти вершкам, или сорока сантиметрам. Сапоги для него также были сшиты по специальному заказу. Хозяйственной части полка было немало хлопот. Прежде чем сшпть сапоги, пришлось делать специальные колодки, так как ни одни колодки у самарских сапожников и в магазинах города не подходили.
Осмотрев сапогп, генерал покачал от удивления головой и рассмеялся. Он снова приподнялся на носки и, вытянув вверх руку, хотел потрепать подбородок русского великана. Но не тут-то было. Вытянутая рука японца лишь пальцем могла касаться второй сверху пуговицы на шинели знаменщика, и, несмотря на все попытки, генерал не мог достать до подбородка Сабанцева.
