Хяртан Флёгстад - У-3
Потом они уехали. Остались только несчастные кошечки, которые долго бродили по дому на легких лапках, хвост торчком, изливая горе и жалобу на отсутствие пищи на своем режущем слух родном языке. Тем временем дом поступил в распоряжение местных властей для вселения нуждающихся в жилплощади. Похвальный образец социальной справедливости. Первые нуждающиеся уже стояли у ворот со своими пожитками — и обнаружили, что дом пуст. Кошечки успели его покинуть, возвратясь к природе и приступив к новому существованию в качестве простых, невзыскательных лесных четвероногих. Однако пахучая память о них хранилась в стенах, потолках и полах еще долго после того, как хозяйка обратилась в пепел, над которым свершили христианский обряд, и первые нуждающиеся благополучно разместились в доме. Она не выветрилась еще и тогда, когда Констанца, и Авг., и маленький Алфик Хеллот, жертвы жилищного кризиса, существовавшего и до опустошений мировой войны, явились в дом, принюхиваясь, поднялись со своим скарбом по скрипучей винтовой лестнице мимо нашей двери и заняли отведенные им две комнаты.
Откуда они пришли?
Известно, что начало всякой жизни — в океане, но Констанца побывала также в глухом горном селении, где она родилась и выросла. Зато Авг. Хеллот явился прямо с моря и ступил на землю по примеру наших далеких общих предков. Мысленно вижу, как Авг. Хеллот, словно некая доисторическая амфибия, поднимается из того, что в те времена еще называлось народными глубинами, и, ступив на сушу в каком-нибудь далеком, изобилующем пороками портовом городе с бездной ждущих вмешательства недостатков, входит в политику, в историю, с льнущей к ногам, подобно ручному псу, тощей морской котомкой, которая составляет все его имущество.
Но сейчас они уже разобрали котомку Авг. Хеллота и расписной сундучок с приданым Констанцы и расположились этажом выше нас. Картинки на стене, цветы на подоконнике, ноги под собственным столом.
Вокруг стола: Констанца, Алф и Авг. Хеллот. Плюс Марвель Осс. Я стою на лестнице за дверью. Слышу их разговор. Больше того: я их вижу. Через два слоя зеленой краски, деревянную стену со звукоизоляцией и обои в крупный цветок вижу, как они сидят за кухонным столом в бывшей спальне вымершей двоюродной бабки из династии Хюсэен. Со временем я кое-как разобрался в этом явлении, но в тот первый раз зрелище четверых людей за цветастыми обоями меня малость озадачило, я бы даже сказал — напугало, хотя, по существу, я не увидел ничего примечательного, напротив — это была самая обыкновенная будничная семейная картина, где первым рот открыл гость, Марвель Осс. И спросил:
— Видали когда-нибудь десять тысяч крон?
— Видали? Или имели?
— Видали. Собственными глазами.
— Случалось — на расстоянии тысячи метров.
— Тогда глядите!
И Марвель Осс, открыв бумажник, отсчитывает:
— Тысяча. Две тысячи, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять тысяч крон!
Последняя бумажка шлепается на стол, точно козырной туз. Десять тысяч крон, никакого сомнения. Каждая бумажка сложена пополам, ее надо тщательно развертывать, словно лист географической карты. Выложенные вплотную друг к другу, они покрывают весь кухонный стол. Образуя совместно карту всего нашего общества с его людьми, кораблями, дорогами, карту, на которой видно все — от сокровенных побуждений за нашими поступками до крайних последствий.
— Вот перед вами десять тысяч, — говорит Марвель Осс.
— Не слушайте вы его, — наставляет Констанца своих мужчин. — Кто видел одну, тот видел их все.
Обед у нее готов, и она распоряжается:
— Убирай свои бумажки, чтоб я могла поставить на стол то, что впрямь чего-то стоит!
На глазах у нас Марвель Ос складывает свою карту общества. И похоже, что мысль о вечерней смене заставляет его спешить: обычно ведь он не уйдет, не подкрепившись. Авг. Хеллот провожает его в коридор. Меня они не видят, не видит даже Марвель Осс, спускаясь мимо меня по лестнице и выходя из дома. На улице зима уже перебросила свою крутую дугу от желтой изморози дрожащих листьев через перехватывающую дух белую стужу снегов, и теперь она тает здесь, у нашего конца дуги, уходя в черную землю весны. Не эта ли участь ждет и Марвеля Осса с его десятью тысячами? Но долго размышлять над этим мне не приходится, потому что из комнаты доносится голос, который, прокашлявшись, произносит:
— Ешьте, дети, в наших руках умножается.
Это Авг. Хеллот садится за стол. Я не берусь точно определить, в какой разряд отнести его присказку: то ли это социалистический призыв, то ли кощунственный вариант библейского завета. И можно ли равнять призыв с заветом в этом случае. И сидящие за столом не спрашивают его. Они накладывают на тарелки. И едят.
Я стучусь в дверь. Три рта перестают жевать, Алфик, Констанца и Авг. Хеллот поднимают глаза от тарелок. На столе всё сытные блюда. Картофельные клецки, баранина, свинина, сардельки, сухие хлебцы. Они и первого куска не проглотили, а я уже отворил дверь. Тем самым я, как поймет зоркий читатель, выхожу на сцену в этом спектакле, покинуть который могу, фигурально выражаясь, только после демократического голосования в парламенте по меньшей мере одной страны или обязательного постановления транснациональных органов.
Словом, я пришел, чтобы остаться. Делаю шаг вперед и закрываю за собой дверь. Трое за кухонным столом видят белокурого курносого мальчугана с кудряшками и с розовыми чулками ниже коротких штанишек.
— Огонь! — кричу я, глядя на Алфика.
Алфик реагирует молниеносно. Его вилка и нож со звоном падают на пол. Он целится в меня указательными пальцами. Остальные пальцы прижаты к ладони, большой — под второй фалангой среднего.
— Бах-бах! — отвечает Алфик и сдувает с кончиков указательных пальцев незримый пороховой дым.
После чего опускает их вниз и не спеша засовывает «револьверы» на место под кожаный пояс.
— Ты убит!
Я убит. Я готов. Персон убит.
Но я получил от своей мамы часы, которые не идут. Большим и указательным пальцами правой руки сжимаю головку заводного винта дамских часиков.
— Ребячество! — фыркаю я и принимаюсь заводить сорванную пружину.
— Алфик! — произносит Авг. Хеллот, напуская на себя строгость. — Подними с пола вилку! И нож.
Констанца смотрит на гостя, который, стоя посреди кухни, упорно заводит часы, остановившиеся раз и навсегда.
— Персон, — спокойно говорит она. — Что там у тебя в карманах?
Алфик тоже явно заметил, что у меня в карманах что-то есть. Что они набиты до отказа. Оттопыриваются. Даже шевелятся.
— Глядите!
Чтобы я да не захотел показать, что там у меня? Оставив в покое часы, засовываю обе руки в карманы и достаю по доброму комку черной земли. И не только земли. Комки полны червей. Стоя на солнечном прямоугольнике посреди кухни, я показываю две пригоршни черной земли и красных дождевых червей. Они копошатся, ползают, корчатся на моих ладонях. Авг. Хеллот вынужден отвернуться, чтобы его не вырвало на мясо, картошку, свинину и растопленное масло. Ему «тошнится», как говорят у нас, и я не стану подбирать достойный синоним, и без того ясно, что черви на моих ладонях плохо уживаются с его аппетитом.
— Да! — хрипло выпаливает он в ответ на вопрос, с которым я, собственно, явился: «Можно Алфику пойти со мной рыбу ловить?» — Валяйте!
Нас не надо уговаривать. Мы уходим. Алфик и я. Алфик и Персон.
Персон. Коротко и ясно. Без имени. Многие, кто не догадывается сразу, что речь идет о псевдониме (или подпольной кличке, если вводить конспирацию прямо с этой страницы), видят в этой фамилии указание на то, что по отцовской линии я во втором колене потомок раллара, как некогда шведы называли сезонных рабочих. Но, во-первых, у меня нет отца, во-вторых, во мне нет ничего от беспечного шабашника. Я не драчун и не хулиган, не живчик и не горлохват, образно выражаясь. В глазах большинства я серьезный тихий мальчуган, который собирает марки французских колоний, а сверх того откладывает монетки, чтобы накопить на атласы и географические книги. Слыву до того тихим и непредприимчивым, что кое-кто, несомненно, считает этого мальчишку Персона придурковатым. А моя способность внезапно выдать какую-нибудь мудреную реплику, наверно, многих склоняет еще больше сомневаться в моих умственных способностях.
Меня мало трогает, что люди говорят. Перебираю пинцетом марки, которые присылает мне сводный брат Хуго; судя по этим маркам, он без конца заходит со своим судном во французские колонии в Западной Африке. А откладываемые мной монетки поступают от троюродной сестры Тюрид. Вот такие у меня всемогущие семнадцатилетние родственники: один — младший матрос на норвежских и датских пароходах, другая — младшая продавщица в галантерейной лавке.
Купив наконец на накопленные денежки атлас, я не слышу похвалы.
