«Окаянные дни» Ивана Бунина - Капчинский Олег Иванович
Часть четвертая. Одесская чрезвычайка изнутри
«Целый ряд профессиональных преступников стал занимать видные места…»
Бывший товарищ прокурора Одесского окружного суда Павел Онуфриевич Митрофанов осенью 1919 года показывал Особой комиссии по расследованию злодеяний большевиков:
«Целый ряд профессиональных преступников стал занимать видные места… Отбывшие каторжные работы за ограбление в Одессе банкирского дома Кусиса Мильман и Броун были назначены: первый – начальником губернской и городской милиции, а второй – под фамилией Ракитин секретарем исполнительного комитета Совета рабочих депутатов… Преступность, т. е. всякого рода разбойные нападения, грабежи и кражи, значительно понизилась, но не вследствие разумной и энергичной борьбы с преступниками, а вследствие того, что все профессиональные преступники заняли те или иные места в советских учреждениях, производя по распоряжению властей всякого рода реквизиции, обыски, на законном основании отнимали у жителей все, что хотелось, – деньги, драгоценности и т. д., что, конечно, уже преступлением не считалось» [363].
Прошел год, и полностью идентичное обвинение в отношении Броуна и Мильмана вновь было озвучено, но теперь уже не дореволюционным прокурорским работником, а чекистом, хотя и тоже бывшим, а адресатами явились уже не деникинские, а большевистские органы.
В конце 1920 года помощник уполномоченного 2-й группы Одесской губЧК 24-летний Пейсах Аронович Золотусский, лишь немногим более полугода служивший в этом учреждении, начал расследовать дело № 7719 в отношении бывших руководителей двух местных карательных органов – ЧК и милиции и в совсем недалеком прошлом фактически второго лица в исполнительной власти губернии. Чекистское руководство Одессы передало ему присланное из ВУЧК заявление бывшего сотрудника Каменева, которое, в свою очередь, 24 ноября 1920 года из Москвы отправил начальник Секретного отдела ВЧК Тимофей Самсонов с просьбой о расследовании [364].
Михаил Маркович Розенфельд, такой первоначально была его фамилия, родился в Николаеве в бедной семье. Из-за низкого достатка, с одной стороны, и процентной нормы для евреев – с другой, образования никакого не получил. Отец отдал его в обучение часовщику, с надеждой, что, получив такую специальность, он сможет точно «выбиться в люди». Однако часовщика из него не получилось. Михаил покинул отчий дом и отправился на поиски заработка по городам и весям юга Украины, зарабатывая на жизнь распространением печатной продукции. Однако ему явно хотелось в жизни большего, и он решает креститься, надеясь, что переход в православную веру поможет ему в жизни, поскольку, как известно, в царской России основные ограничения происходили не столько по национальному, сколько по религиозному признаку. Однако это ему не особо помогло, более того, своим поступком он оказался «меж двух огней». С одной стороны, отсутствие какого-либо образования, даже начального, лишало его возможности где-либо сделать карьеру, а денег на обучение у него просто не было. С другой стороны, путь назад ему тоже был закрыт, поскольку, перейдя в другое вероисповедание, он окончательно порвал связи со средой своего детства и рассчитывать на помощь еврейского общества ему не приходилось. Не случайно впоследствии в советской анкете, в графе «национальность», он написал «интернационалист», впрочем, в то время он в этом был неуникален, да и за правильностью заполнения этого пункта в то время особо не следили. Однако это все же сыграет некоторую роль в его деятельности, и к тому же весьма своеобразным образом, о чем мы расскажем позднее.
События первой русской революции подсказали Михаилу еще один путь в жизни, хотя и небезопасный. Он начинает распространять революционные газеты, в результате чего подвергается репрессиям властей: в 1905, 1908, 1910 годах арестовывается, а в 1912 году административно высылается. В 1908–1913 годах Розенфельд участвует в работе молодежных социал-демократических кружков, а в 1913 году вступает в организацию анархистов-коммунистов, по-прежнему продолжая распространять газеты различных революционных течений. В 1910-е годы ему нередко доводилось читать в социал-демократических газетах статьи, подписанные «Л. Каменев», и он узнал, что под этим псевдонимом скрывается старый партийный работник, его однофамилец Розенфельд. Впоследствии, в 1918 году, при австро-германской оккупации Николаева, Михаил, уже будучи большевиком (с ноября 1917 года), возьмет псевдоним своего высокопоставленного столичного однофамильца и теперь уже однопартийца.
Согласно анкете, заполненной Михаилом Каменевым 14 августа 1920 года для Политуправления Юго-Западного фронта, его послужной список с начала революции выглядел следующим образом [365]:
работник следственной комиссии Совета рабочих депутатов, временный комиссар артиллерийского парка в Николаеве (1917 год);
член секретного отдела, следователь, инспектор Одесской ГЧК (1919 год);
политком полка имени Раковского при 3-й армии (1919 год);
начальник контрразведки; секретарь, следователь, зампред ревтрибунала Южной группы войск;
уполномоченный Особого отдела 12-й армии;
помкоменданта, председатель ревизионной комиссии города Киева;
секретарь, заведующий общим отделом Харьковской губЧК;
начальник организационной части Особого отдела Юго-Западного фронта.
Отметим, что киевский и харьковский периоды службы Каменева приходились на 1920 год.
В том же году, уже в должности члена коллегии Омского губревтрибунала, Каменев направил два письма одинакового содержания, одно – наркому рабоче-крестьянской инспекции, другое – в ЦК РКП(б) Н. Н. Крестинскому. Любопытно, что фамилия наркома, которому было адресовано первое заявление, была не указана. Возможно, Каменев просто не знал, кто руководит этим ведомством; а им был по совместительству нарком по делам национальностей, член Политбюро Иосиф Сталин. Вероятно, в то время в Сибири информации о руководителе Рабкрина можно было сразу и не найти.
Вот что сообщал трибуналец [366]:
«В социалистической инспекции устроились на службу граждане Ракитин (Браун) (точнее, Броун. – O. K.) и, по слухам, гр. Северный (Юзефович); вышеупомянутые граждане были сняты с ответственных постов одесским губнаркомом… Настоящим могу Вас ознакомить, что собой представляют эти мужи для коммунистического строя».
Каменев поведал следующее. В 1919 году, в бытность членом секретного отдела Одесской губчека, он имел беседу с уже хорошо знакомым читателю Красным, который изъявил желание уйти на фронт, поскольку работать здесь невозможно, лучше умереть или вернуться в центр, чем видеть то, что творится в одесских учреждениях. На вопрос, что именно побуждает старого работника идти на такую крайнюю меру, как фронт, Красный привел следующий пример: член исполкома Ракитин и начальник губмилиции Мильман именуют себя бывшими анархистами, что не соответствует действительности, так как совершенный ими несколько лет назад «экс» был никем не санкционирован, то есть носил характер уголовщины, а подтвердить это могут грабители, сидевшие с ними в тюрьме, такие как Меер-Герш Суконник, Михаил Коган и другие.
Ракитин, продолжал Каменев, будучи сыном банкира, преподнес следующий сюрприз для советской власти. В 1918 году при петлюровско-добровольческой власти его отец разошелся со своим компаньоном и выдал ему деловых обязательств на 80 тыс. рублей. После прихода советской власти компаньон отказался платить по этим обязательствам, что закончилось для него арестом и заключением в одну из камер предварительного заключения. Туда приехал Мильман и, угрожая револьвером, требовал уплатить деньги Броуну-старшему. Узнав об этом, Каменев подготовил доклад для для своего отдела. Документы по этому делу имеются у бывшего завугрозыском Одессы Склясского.
