Марк Гроссман - Земля родная
Но ничего не происходило. Плавление руды продолжалось. Шихта беспрерывно оседала вниз и таяла. Горновые уже начали готовиться к выпуску шлака. Тогда инженеры и мастера один за другим пошли в будку газовщика. Они молча обходили приборы, подолгу задерживаясь возле них.
Приборы подтверждали, что печь работает нормально. Первым заговорил Степан Задоров:
— А идет ведь, Михаил Григорьевич.
— Куда же ей деваться, — ответил Бугров. — Заставим — пойдет. Но все еще может быть. Домна, товарищи, коварная штука. Всякое бывает. А пока дело идет. Вон смотрите, термопары уже показывают понижение температуры кладки. Так и должно быть, — сдержанно радуется начальник цеха. — Это хорошо! Пусть газ шихту греет, а не стенки печи.
— Вот так бы и шла все время, — тихо, будто про себя, сказал Степан. — Ладно обмозговали.
— Пойдет, дорогой, пойдет! — Бугров хотел даже похлопать по плечу молодого мастера, но вспомнил, что они на рабочем месте и кругом люди, раздумал. Он только сжал руку Задорова повыше локтя и направился к выходу, наказывая: — Если что — звоните мне и технологам.
Домна гудела бодро и радостно.
Шерабурко по-прежнему молчал. В нем боролись разные чувства. Он пытался сразу же уйти домой и не смог: захотелось посмотреть, узнать, как будет вести себя домна при завалке шихты по-новому. Он побаивался, что при такой засыпке середину шихтового столба может «продуть». Значит, не надо вводить это новшество. Но ведь он своими собственными глазами смотрел на приборы и видел, что поток газов идет хорошо, а стенки печи уже не «плачут» от нестерпимой жары, домна будет дольше жить, а это же миллионы!..
Где-то в глубине души прочно сидело сомнение: «Посмотрим еще… Похвали их за новшество, одобри, а вдруг дело не пойдет, вот тогда они же и посмеются: «О, старый, ты тоже…» Нет, уж, лучше подождать».
И Шерабурко ждал. Он молча ходил вокруг печи, смотрел, прислушивался, посапывая.
Когда начальник цеха ушел, Степан Задоров почувствовал себя свободнее и, сверкая глазами, заговорил:
— Ну, Кирилл Афанасьевич, дело-то ведь идет. Теперь можно и дутья добавить. Пусть гудит.
— Смотри не прогуди. Тут вот еще… Ну да поживем — увидим. Пойду. Старуха, небось, заждалась.
Ушел, так и не сказав, в чем он сомневался, чего опасался, что скрывалось под его «тут вот еще»…
А опасался он не зря. Уже перед концом смены, просматривая приборы, Степан увидел, что газ уходит из печи с очень высокой температурой. Это встревожило Задорова. «Улицу отапливать не надо, — вспомнил он слова старого мастера, — это дело солнца, а не доменного газа». Но почему же так тепло улетает?..
Присев к стволу, он быстро нарисовал профиль домны и стал над ним колдовать: то карандашом уплотнял шихту, то сверху вниз прорисовывал в шихтовом столбе узкий канальчик, то перекрывал воздух… Он вспоминал формулы химических реакций, температуру, при которой материалы в печи начинают спекаться, ошлаковываться, вспоминал разные случаи «прогаров» и «продувов», о которых говорили в институте и здесь в цехе, на рапортах…
«Мало я еще знаю, — начал упрекать себя Степан, — не научился по-настоящему регулировать газовый поток. А ведь в домне работает только газ».
По графику пришло время выпускать чугун. Степан бросил бумагу и зашагал к горну. Конечно, горновые могли бы и сами все сделать, они не просили его, но какой же мастер не захочет посмотреть, как идет изготовленная им продукция, да еще опытная, созданная по новой технологии! Каков чугун, много ли его натекло?..
Паровоз с грохотом подкатил ковши и нетерпеливо прогудел: «давай, да-а-вай!..» Горновые пробурили летку, и вдруг огненный поток вырвался из заточения и, излучая нестерпимый жар, озаряя стены и перекрытия, помчался вниз, к ковшам.
Бежит чугун, злится, простреливает воздух огненными стрелами, на концах которых вспыхивают, взрываются и мгновенно исчезают маленькие звездочки.
Стоит Степан Васильевич Задоров, любуется стремительным бегом огненного металла, и кажется ему, что чугуну действительно очень некогда, он спешит убежать отсюда в мартены, затем — на прокатные станы, чтобы преобразиться в различные швеллеры, полосы, уголки, тонкие поющие листы…
Станки, машины, машины, машины… они пашут землю и убирают хлеб, добывают нефть и роют каналы, стригут овец и доят коров… И где только не служит человеку металл! Милый ты, чугунок-чугунище!
Когда летку закрыли, на площадке сразу стемнело. Степан очнулся от раздумий, поговорил с обливающимся потом старшим горновым и пошел в будку. Долго смотрел на вздрагивающие стрелки, на выведенные автоматами зигзаги. Смотрел и беспокойно думал. В верхней части домны, на колошнике — четыре огромные трубы. По ним газ из печи уходит, вот в них-то и была очень высокая температура, она-то и волновала Степана.
«Значит, газ со свистом проносится через печь, — думал мастер, — не успевая отдать тепло. Но где же? Возле стенок — руда, этот слой не пропустит. Середина шихтового столба? Да, пожалуй, там же один кокс. Стенки сохраним, а газ упусти — так не пойдет. Чего коксу зря гореть».
И он опять склонился над столом.
«А если засыпать так… Тогда руда вперемежку с коксом будет по всей площади шахтного столба. И давать руды не 15, а 18 тонн. Ведь главная цель — увеличить рудную нагрузку. Слой шихты уплотнится, газопроницаемость будет более равномерной и замедленной. Не так ли, Степа? Факт. — Он бросил карандаш на стол, потер от удовольствия руки. — Тогда раскаленный газ начнет метаться по порам шихты, ища выхода, и станет все сильнее «обтекать» куски кокса и агломерата, растрачивая всю физическую и химическую энергию.
Обрадованный своей догадкой, Степан тут же позвонил начальнику цеха. Тот долго слушал, поддакивая, а потом заявил:
— Согласен. Меняй, это по-инженерному. Пробуй. Но… регулирование газовым потоком сверху — сложная штука. А тут еще такая нагрузка на кокс! Могут быть осложнения. Надо пробовать. Не получится — снова изменим. Не поищешь — не найдешь.
8Шерабурко сегодня вышел в ночь. Только успел принять смену — в будку шагнул начальник цеха Бугров.
— Добрый вечер, — протянул руку мастеру.
— Добрый… Ночь уж, Михайло Григорьевич, — улыбнулся Шерабурко. — Что это начальству не спится?
— В парткоме был.
— Заседали?
— Угу. Там, между прочим, и о вашей печи говорили. — Бугров сел, тяжело дыша. — Фу, черт, одышка. Стареть начинаем, а? Афанасьевич?
— Выходит так. Я-то уж давно старею.
И замолчали, каждый по-своему раздумывая о надвигающейся старости.
…Молчание прервал Бугров. Поглаживая блестевшую лысину, он задумчиво произнес:
— Да, дело идет к старости, а сделано еще так мало… Ну, как печь? Не капризничает?
— Нет, Михайло Григорьевич, ровно идет, а температура-то, поглядите, — 850 градусов! И нагрузочка хороша. Вот цифры: каждая тонна кокса расплавляет 2700 килограммов руды!
— Вот видишь, а ты упорствовал. Время и труд все перетрут. Теперь вы свое обязательство даже перевыполните. Задоров прав. Мы о своих резервах плохо осведомлены, потому и трусим.
— Сплоховал трошки, каюсь. Думал, не так будет, а тут…
— Эх, Кирилл Афанасьевич, — честь кадровиков топчешь. Она ведь десятилетиями создавалась. Надо молодых вести за собой, а ты… — Бугров кинул шапку на стол и зашагал. На Шерабурко не смотрел. Но мастер и без того прятал глаза. Сидел и бурчал:
— Я же не желал худшего. Соображал так: начнет по молодости нажимать, расстроит печь, она и зачахнет. С домной, чертом, возжаться, сами знаете как… Не будет давать чугуна — и все… — Говорил это, а душу совесть жгла: не о том думал тогда, когда ругался со Степаном.
Заботился о спокойном будущем, боялся, что молодежь все резервы выложит… Вот какие у него тогда думки были. Он это хорошо помнит. Сказать бы сейчас, признаться — стыд одолевает, гордость, врожденная шерабуровская гордость не позволяет.
Вот и сидит, склонив голову, говорит, что, мол, ошибся, просчитался и что его обидели.
— А он, Михайло Григорьевич, тоже хорош. Степан-то наш, — продолжал Шерабурко. — Это, говорит, саботаж, исподтишка… Трошки обидно. Я ведь сам вот этими руками в голой степи коммунизм строил.
— Строил? — Бугров резко повернулся и, еще сильнее ссутулившись, все так же держа руки в карманах тужурки, двинулся на Шерабурко: — Строил, говоришь, а теперь? Что, свою норму выполнил и хватит?
— Зачем же, и сейчас строю, да сил уже прежних нет. Был бугай, да изъездился. А они — молодые.
— Но и таким, как ты, в отставку рано еще. Подумаешь полсотни с небольшим прожил и — в старики. Нечего прежде времени стареть. — Бугров надел шапку, собрался было уходить, замешкался, опять присел на стул и заговорил: — Стране чугуна много надо. И тут опыт старой гвардии, знаешь как!.. Теперь надо и во сне о чугуне думать.
