Филип Шенон - Анатомия убийства. Гибель Джона Кеннеди. Тайны расследования
Своей негативной оценки Уоррена как председателя Верховного суда Рассел не переменил, в чем он заверял своих друзей. Вне стен комиссии Рассел продолжал уничижительно называть суд под руководством Уоррена «так называемый Верховный суд»1. Своим коллегам он напоминал, что вошел в состав комиссии не по своей воле, что президент Джонсон приказал ему примкнуть к расследованию и он не мог отмахнуться от этой обязанности.
На первых заседаниях комиссии Рассел держал себя с Уорреном вежливо и почтительно, по мнению других членов комиссии, он давал Уоррену мудрые советы, в особенности в отношении столкновений с Гувером и ФБР. По поводу некоторых решений, касающихся организации работы комиссии, Рассел предпочитал отмалчиваться – например, о приглашении в штат молодых радикально мыслящих юристов-северян. «По какой-то причине Уоррен напичкал свой штат крайними либералами», – писал Рассел в своем дневнике в январе. Жаловался он и на то, что комиссия, не проконсультировавшись с ним, наняла Уильяма Коулмена, «негра-юриста» из Филадельфии2.
К середине зимы силы Рассела иссякли, и комиссия была тому лишь одной из причин. Как он и предсказывал президенту Джонсону, в 1964 году ему пришлось с головой погрузиться в работу Сената, причем в основном из-за самого Джонсона. Рассел стоял во главе усилий ряда конгрессменов заблокировать билль о гражданских правах, присланный Джонсоном на Капитолийский холм в первые дни его президентства. Стремясь прослыть главным борцом за права граждан, Джонсон изображал свои инициативы как достойное продолжение дела Кеннеди. 10 февраля Палата представителей приняла Закон о гражданских правах 1964 года – знаковый документ администрации Джонсона, поставивший вне закона большинство форм дискриминации, основанной на расовых, религиозных или гендерных принципах. Проект закона был направлен в Сенат, где Рассел предпринял попытку остановить его – и потерпел поражение. (Только благодаря давним отношениям между Расселом и Джонсоном их дружба почти не пострадала.)
Наконец на исходе февраля его напряжение достигло предельной точки, и он решил покинуть комиссию. Рассел сел писать заявление об уходе3. Последней каплей, говорил он, было то, что комиссия не уведомила его о времени допроса Роберта Освальда, брата Ли. Рассел пропустил первые два дня допроса в четверг и пятницу, 20 и 21 февраля. А утром в субботу он прочитал в газетах, что допрос продолжится и в выходные. О внеурочном заседании в субботу его сотрудники в Сенате уведомлены не были, но вряд ли журналисты могли перепутать. Он оделся и отправился в свой кабинет в Сенате, располагавшийся в нескольких минутах хода от офиса комиссии, и попросил своего помощника позвонить и узнать, начался ли допрос. Озадаченный сотрудник перезвонил ему и сказал, что, видимо, комиссия не работает – никто не подходит к телефону. Рассел отправился домой, раздраженный тем, что напрасно прервал свой выходной.
Он впал в еще большую ярость, когда выяснилось, что допрос Роберта Освальда все-таки состоялся в субботу утром, но, поскольку были выходные, в приемной не было секретарей, которые могли бы ответить на звонок.
В заявлении об уходе Рассел изложил этот инцидент: «По-моему, нет никакого смысла требовать от кого бы то ни было работы в комиссии, которая не ставит в известность всех своих членов о времени заседаний и о том, каких свидетелей она должна заслушать». Далее он продолжал так: «Поскольку у меня нет возможности присутствовать на большинстве заседаний и одновременно исполнять мои обязанности в качестве законотворца, я вынужден требовать от Вас принять мое заявление об уходе и освободить меня от этой работы. Спешу заверить Вас в моем желании во всем служить Вам, Вашей администрации и нашей стране».
Закончив писать, Рассел чуть поостыл и решил повременить с отправкой заявления. Черновик сохранился в его бумагах.
Слух о его недовольстве работой комиссии достиг председателя Верховного суда, который уже на протяжении многих недель был обеспокоен отсутствием Рассела на заседаниях. Его не было на допросах Марины и Маргерит Освальд, а теперь он пропустил и допрос Роберта Освальда. «Единственным, кто не приходил регулярно, был Дик Рассел, – говорил Уоррен позднее. – И меня это беспокоило»4. Но еще больше его беспокоила вероятность того, что Рассел может попытаться под каким-нибудь предлогом уйти из комиссии. Если Рассел вздумает уйти, «может создаться впечатление, что в комиссии есть разногласия»5.
Уоррен направил Рэнкина в офис Рассела в Сенате, чтобы он убедил его остаться в комиссии. Рэнкину пришлось выслушать от Рассела длинный перечень жалоб. «Он говорил со мной совершенно откровенно», – вспоминал Рэнкин. Рассел говорил, что он так загружен в Сенате, что едва находит время перед сном, чтобы прочесть расшифровки слушаний, проводимых комиссией, не говоря уже о том, чтобы присутствовать на них лично.
Он заверил Рэнкина, что не хотел своей отставкой поставить комиссию в неудобное положение. Он планировал выступить с заявлением, в котором он объяснил бы, что уходит не из-за несогласия с руководящей ролью Уоррена или с ходом расследования, а просто потому, что у него нет времени.
Рэнкин воззвал к его рассудительности: «Я сказал, что, если он уйдет из комиссии, народ, вся страна могут неправильно это интерпретировать, вне зависимости от того, что он скажет». После чего Рэнкин высказал предложение – прежде одобренное Уорреном, – нанять юриста, основной обязанностью которого будет держать Рассела в курсе событий.
С большой неохотой Рассел согласился. «Ну хорошо, если вы это сделаете, я останусь», – сказал он Рэнкину.
Расселу предложили самому выбрать себе юриста, и его выбор пал на Альфреду Скоби, 41-летнюю женщину-правоведа, специалиста по апелляционному суду штата Джорджия. Скоби была юристом без степени. Ей удалось сдать экзамен в коллегии адвокатов, не учась в школе права. Право она изучила самостоятельно, помогая мужу готовиться к его экзамену6. В марте Скоби переехала в Вашингтон и оказалась единственной женщиной-юристом в штате комиссии. Ее присутствие означало, что Рассел окончательно перестал появляться в офисе комиссии. Она стала его глазами и ушами.
В ту зиму недовольство работой комиссии стал проявлять еще один гордый южанин, Леон Хьюберт, бывший окружной прокурор Нового Орлеана, в комиссии он занимался расследованием дела Джека Руби. Он говорил своим коллегам, что не может понять, почему Уоррен и Рэнкин не проявляют никакого интереса к весьма любопытным находкам, которые то и дело обнаруживали он и его подчиненный Берт Гриффин.
Суд по делу Джека Руби, начавшийся в Далласе 7 февраля, превратился в постыдный спектакль, которого город так боялся. Сотни журналистов, съехавшихся в Даллас со всех концов страны, склоняли на все лады город и его руководителей. Репортер журнала The New Republic Мюррей Кемптон признавался, что испытывает сочувствие к Джеку Руби – еще одной «несчастной» жертве этого «захолустного», жестокого города. «Руби оказался бледным человеком с лысиной на затылке; он сидит в зале суда, желто-зеленые стены которого придают его коже болезненный зеленоватый оттенок, – писал Кемптон. – Мы смотрим на Джека Руби и видим полную беспомощность Далласа. Город не только не смог защитить Джона Ф. Кеннеди от того, что с ним сделали, защитить его убийцу Ли Освальда от того, что впоследствии сделали с ним, – он не смог защитить и Джека Руби от его собственных действий. И Руби оказался в ловушке»7.
Самый позорный момент для правоохранительных учреждений города наступил через две недели после начала суда, когда семеро заключенных городской тюрьмы, вооруженных пугачом, сделанным из мыла и гуталина, попытались совершить побег. По крайней мере, двум удалось проскользнуть мимо зала суда, где шел процесс по делу Руби. Внешние телевизионные камеры зафиксировали некоторые моменты бегства из тюрьмы и последовавшую за этим паническую эвакуацию людей из здания суда8. Для журналистов это было свежим напоминанием о несостоятельности правоохранительных органов, которые позволили Руби беспрепятственно миновать кордон из десятков полицейских и убить Освальда.
Адвокатом Руби был Мелвин Белли, талантливый, охочий до шумихи в прессе юрист из Сан-Франциско, известный всей стране как «король гражданских тяжб», из-за того что ему удалось заработать десятки миллионов долларов на делах о причинении физического вреда9. Белли попытался вывести суд над Руби за пределы Далласа, а когда ему отказали, решил превратить слушания в суд над целым городом. Белли заявлял, что «олигархи» Далласа, нефтяники и банкиры, уже вынесли обвинительный приговор Руби: они приговорили его к смерти, дабы отомстить за то, что он оскорбил город убийством Освальда. По мнению Белли, махровый антисемитизм был еще одной причиной ненависти Далласа к Руби – Якову Рубинштейну, который некогда изменил свое имя и был пятым из восьми детей польского эмигранта в Чикаго.
