Филип Шенон - Анатомия убийства. Гибель Джона Кеннеди. Тайны расследования
На следующий день Рэнкин, занятый допросом Марины, попросил Нормана Редлика позвонить Маргерит Освальд в Техас. По параллельной линии разговор стенографировал секретарь.
– Миссис Освальд, здравствуйте, – приветствовал ее Редлик, представившись заместителем Рэнкина. – Я звоню вам по причине вашего звонка в Секретную службу.
– Да, – ответила она.
– Вы дали понять, что у вас есть какая-то информация, которой вы готовы поделиться, чтобы мы могли проверить ее во время допроса Марины. Я звоню вам сказать, что вы можете передать эту информацию мне.
Миссис Освальд поспешила выразить свое негодование тем, что ей приходится общаться с такой мелкой сошкой, как Редлик. «Я передам эту информацию только мистеру Рэнкину и никому другому в комиссии. Я устала от того, что меня все время отфутболивают, к вам лично у меня нет претензий. Я буду разговаривать только с мистером Рэнкином, мистером Уорреном или президентом Соединенных Штатов». После того как в Секретной службе не прореагировали на ее звонок, она позвонила на радио и объяснила, что ей хотят заткнуть рот, в то время как она стремится открыть правду об убийстве. «Единственное, что я могу сделать, – это сказать об этом во всеуслышание».
Затем – далеко не в первый раз – она заявила, что ее «жизнь в опасности», после чего понесла бессвязную околесицу о жертвах, которые она принесла ради своих детей и своей страны, и о том, как никто не хочет ее слушать. «Если бы вы знали, что выпадает на долю одинокой женщины, как со мной обращаются, – жаловалась она. – Я хочу иметь право голоса в этом деле, и общественность – американская и международная – хочет, чтобы у меня было право голоса». Затем она мрачно пригрозила: правда о Марине еще не произнесена, и только она знает ее. «Когда моя сноха говорит, я должна это слышать. Я ни в чем ее не обвиняю. Надеюсь, она невиновна, но у меня нет доказательств, что хоть кто-нибудь невиновен».
Несколько минут Редлик слушал, а потом попытался закончить разговор.
– Есть ли у вас еще что-то, что вы хотели бы сообщить?
– Полагаю, на настоящий момент я все сказала. Я сохраню эту важную информацию в своем сердце. Даже не знаю, как долго я могу ее еще утаивать.
Редлик повесил трубку и разыскал Рэнкина, чтобы предупредить его о желании миссис Освальд обнародовать серьезные обвинения в адрес своей снохи. Рэнкин и Редлик быстро сошлись на том, что необходимо немедленно пригласить миссис Освальд в Вашингтон для дачи свидетельских показаний. На следующий день Рэнкин позвонил ей и попросил приехать в понедельник6.
– Что ж, я должна буду позвонить мистеру Лейну и обсудить с ним этот вопрос, – ответила она.
– Вы можете приехать одна или в сопровождении своего адвоката, – сказал Рэнкин.
Не дожидаясь дальнейших вопросов, миссис Освальд пустилась в длинный полубессознательный монолог о лживости своей снохи. Она обвиняла Марину в тщеславии и лени, намекая, что ее муж поделом ее колотил. «Я видела у нее фингал под глазом, – сообщила она. – Я, естественно, не одобряю, когда мужчины бьют своих жен, но бывают случаи, когда, как мне кажется, женщину стоит отколошматить».
Поток ядовитых словоизлияний продолжался, пока миссис Освальд не объявила наконец, в чем будет состоять ее заявление: она обвиняла Марину и ее подругу Рут Пейн в причастности к заговору с целью убийства президента. «Марина и миссис Пейн обе в этом замешаны, – сказал она. – Я всем своим сердцем верю, что Марина и миссис Пейн подставили Ли. В это вовлечено одно высокопоставленное лицо, и я могу вам сказать, что тут замешаны два агента Секретной службы».
У Лейна, говорила она, «есть много документов, свидетельских показаний, данных под присягой, доказывающих, что сын не виновен в убийстве президента Кеннеди».
Рэнкин живо представил себе, какой фурор поднимется в прессе, если такие обвинения станут достоянием общественности: мать Освальда обвиняет его вдову в причастности к заговору. «Нас интересует все, что вам известно», – сказал Рэнкин, пытаясь ее утихомирить. Он попросил ее позвонить ему – за счет комиссии, – когда она соберется с мыслями и решит поехать в Вашингтон. Наутро он послал ей телеграмму с формальным приглашением явиться в Вашингтон в следующий понедельник – все расходы будут оплачены.
Миссис Освальд сообщила репортерам в Форт-Уэрте, как она рада, что едет в Вашингтон и как много ей нужно сделать, чтобы подготовиться. Она начала собирать документы – письма, телефонные счета, пожелтевшие газетные вырезки, – которые, как она считала, докажут невиновность ее сына.
В понедельник утром, 10 февраля, она прибыла в здание Организации ветеранов зарубежных войн в сопровождении Лейна и Джона Ф. Дойла, вашингтонского адвоката, нанятого комиссией в качестве ее официального представителя, которого рекомендовала местная коллегия адвокатов. К большому облегчению комиссии, миссис Освальд согласилась принять услуги Дойла, и это означало, что Лейн терял право присутствовать на допросе7.
Конгрессмен Форд вспоминал, что присутствие миссис Освальд «начало ощущаться, как только она переступила порог конференц-зала». Поначалу она произвела на него сильное впечатление. «Если бы я увидел ее на улице, я бы сказал: “Вот сильная и целеустремленная женщина”». Ему запомнилось, что в руках она сжимала «огромную черную сумку, которая, как оказалось, исполняла роль сейфа с документами. Она была битком набита письмами и газетными вырезками»8.
В начале допроса Уоррен пообещал ей быть справедливым.
– Я собираюсь попросить вас для начала рассказать все, что вы знаете в отношении этого дела, так, как вам удобно, полностью располагая своим временем, – начал Уоррен.
– Да, Ваша честь, – ответила она, – я очень хотела бы это сделать.
С этими словами она начала долгий, почти непрерывный монолог, продолжавшийся три дня. На вопросы она, как правило, отвечала невпопад. В ее речи то и дело всплывала фраза: «А вот это важно». Казалось, пробил ее звездный час. Ее сыновья знали, что она всегда об этом мечтала, – и вот наконец перед ней внимательная аудитория, состоящая из людей, облеченных властью, и среди них председатель Верховного суда США, который обязан выслушать ее до конца. Им «оставалось только сидеть смирно и слушать все, что она говорила», хотя ее показания представляли собой «путаницу, граничащую с бессвязным бредом», рассказывал Форд. Позднее он пришел к выводу, что она была попросту «чокнутой».
Маргерит Освальд подробно рассказала о себе и своих сыновьях и только потом перешла к обвинительной части своего выступления: ее сноха была замешана в заговоре с целью убийства президента, и к этому заговору были причастны два агента Секретной службы, охранявшие ее после убийства.
– Секретная служба состоит в заговоре? С кем же? – недоверчиво переспросил Уоррен.
Миссис Освальд:
– С Мариной и миссис Пейн – этими двумя женщинами. Ли подставили, и весьма вероятно, что эти два агента из Секретной службы тоже были причастны.
Рэнкин:
– В каком заговоре участвовали эти два человека?
Миссис Освальд:
– Убийство президента Кеннеди.
Рэнкин:
– Вы полагаете, что двое агентов Секретной службы, Марина и миссис Пейн участвовали в этом заговоре?
Миссис Освальд:
– Да, я так считаю.
Доказательства, говорила она, будут найдены в подробностях финансовых соглашений Марины о продаже ее автобиографии, ибо все выглядит так, будто она знала заранее о вознаграждении, о журнальных обложках, о книжных контрактах, если ее муж будет обвинен в убийстве президента. «У Марины все будет тип-топ, у нее уже все тип-топ, в финансовом отношении и не только».
Тут она вновь скатилась на жалобы. «А я никто, – воскликнула она. – Что со мной станется? У меня нет дохода. Я потеряла работу. Никто обо мне не подумал».
Рэнкин вновь спросил ее, какими доказательствами заговора она располагала.
– Сэр, у меня нет доказательств, – наконец призналась она, – у меня нет доказательств заговора агентов. У меня нет доказательств, что мой сын невиновен. У меня нет доказательств.
Рэнкин:
– У вас нет доказательств заговора?
Миссис Освальд:
– Никаких доказательств чего бы то ни было.
У Рэнкина могло сложиться впечатление, что он вот-вот услышит что-то важное, но через несколько минут миссис Освальд вновь принялась сыпать обвинениями в адрес Марины.
Форд рассказывал, что уходил с заседания без сил, несмотря на то что польза от этого дознания все же была. «Теперь у комиссии было отчетливое понимание непрочности отношений между членами этого семейства», что могло объяснить, почему Освальд с детства пребывал в таком тревожном состоянии, говорил Форд. Освальды были «разрозненной семьей»: узы, которые связывали этих людей, были обусловлены лишь «фактом рождения, не имеющим особого значения».
