Андрей Азов - Поверженные буквалисты. Из истории художественного перевода в СССР в 1920–1960-е годы
Всякий непредубежденный человек видит, что в смысле точной передачи оригинала я не погрешил ничуть.
Мною добавлено: «в стихах». Но в выноске к этой строфе Байрон приводит (неточно и в искаженной транслитерации) по русски стишок Суворова, посланный Екатерине после взятия Туртукая; дальше, в песне IX, когда Жуан доставляет императрице донесение Суворова, несколько раз говорится, что оно – в стихах. Это надо было обосновать здесь. При этом, если взять отдельно цитируемую реляцию Суворова («Слава богу и царице! Я в твердыне Измаила»), то перед нами – четырехстопный хорей, – как и в двустишии о Туртукае («Слава богу, слава вам! Туртукай взят и я там»), вправленный мною в ямбические строки.
Можно ли при этом говорить, что я «вовсе не задумываюсь», чтобы «должным образом» перевести то, что относится к Суворову (234, 1, 1)?
При этом победитель Зоила Кашкин умалчивает, что у Козлова здесь стоит:
Суворов победил, затмив собой Тимура.
Лишь пальбы умолкли громы,
Он написал кровавою рукой…
Императрице первый рапорт свой.
Дальше (после слов…these are the most tremendous words – «это были самые ужасные слова») – упоминается о пророке Данииле, истолковавшем на пиру у Валтасара таинственные письмена, и говорится:
…the prophet wrote no farce on
The fate of nations; but this Russ so witty
Could rhyme, like Nero, o’er a burning city. (VIII, 134).
Дословно:
Пророк написал не фарс о
Судьбе народов; но этот русский столь остроумный,
Смог рифмовать, подобно Нерону, над пылающим городом.
В моем переводе:
И Даниил-пророк в преддверьи лихолетий
Не ухмылялся, нет. А русский острячок
Средь пепла, как Нерон, сумел сложить стишок.
Негодующая ирония Байрона очевидна. Даниил написал не farce, следовательно Суворов написал farce. So witty – «столь остроумный» – разве ирония не передана словом «острячок» (слово «остряк» само по себе не иронично)? Rhyme – «рифмовать», но и «рифмачить»: rhymer – «рифмоплет»; этот оттенок иронии передан словом «стишок». Вдобавок, приводя, как упоминалось, в выноске строки Суворова, Байрон говорит, что это a kind of couplet, «род куплета».
Почему же Кашкин так обижается за «острячка» и за «стишок» (233,1,1)? Тут же легкий «передерг»: Кашкин упоминает «глупый стишок». Это выражение есть, но не здесь, и в другом контексте. А именно:
Her next amusement was more fanciful;
She smiled at mad Suwarrow’s rhymes, who threw
Into a Russian couplet rather dull
The whole gazette of thousands whom he slew.
Her third was feminine enough to annul
The shudder which runs naturally through
Our veins, when things calld sovereigns think it best
To kill, and generals turn it into jest.
Подчеркнуто везде мною.
Дословный перевод:
Ее второе удовольствие было более воздушным;
Она улыбнулась сумасшедшим рифмам Суворова, который вместил
В русский куплет, несомненно глупый[129]
Целую газету о тысячах, убитых им.
Третье [удовольствие] было достаточно женским, чтобы уничтожить
Дрожь, которая естественно пробегает по
Нашим жилам, когда обстоятельства побуждают государей находить, что прекрасно[130]
Убивать, а генералов – превращать это в посмешище.
Я перевожу:
Затем, по вкусу ей стишок пришелся глупый
Суворова, кто смог в коротенький куплет
Вложить известие, что где то грудой трупы
Лежат, чем заменил полдюжины газет.
Затем ей, женщине, приятно было щупы
Сломить у дрожи той, пронзающей хребет,
Когда вообразим разгул убийств кромешный.
Что повод дал вождю для выходки потешной.
Я готов признать, что выражение «щупы» по отношению к дрожи – малоудачно (хотя это слово существует, – см. словарь Ушакова). Но мы видим, что в оригинале есть и «сумасшедший стишок», и «глупый куплет», и «посмешище», и «тысячи трупов», и «убийство считаемое прекрасным».
Как же смеет Кашкин утверждать, что ничего этого нет (233, 1, 2), и что я «исказил» в подозрительных целях образ Суворова?
Дальше.
Не wrote this Polar melody and set it,
Duly accompanied by shrieks and groans,
Which few will sing, I trust, but none forget it —
For I will teach, if possible the stones
To rise against earth’s tyrants. Never let it Be said that we still truckle unto thrones;
But ye – our children’s children! think how we
Show’d what things were before the world was free! (VIII, 135)
Дословно:
Он написал эту полярную мелодию и отослал[131] ее
Под аккомпанемент криков и стонов, —
Которую немногие будут петь, я уверен, но никто не забудет,
Ибо я научу, если возможно, камни
Восставать против земных тиранов. Да не будет никогда
Сказано, что мы раболепствовали перед тронами.
Но вы, дети наших детей, подумайте, как мы
Рисовали положение вещей, прежде чем мир стал свободен.
В моем переводе:
Полярный тот романс игривого пошиба,
Написанный под вопль, под гром, под лязг ножа,
Споют немногие, но все запомнят, – ибо
Я камни научу искусству мятежа!
Убийству деспотов! Пусть трон стоит как глыба, —
Мы не ползли к нему, бледнея и дрожа!
Глядите, правнуки, как обстояло дело,
Пока Свобода мир не обняла всецело!
Судите, «искажен» ли здесь «социальный смысл» (231, 2, 5)? Имеется ли здесь ИОС (232, 1, 1 и 4)?
Ах, да! В оригинале нет «игривого пошиба»! Верно, нет. Ну, а какого же пошиба были, по Байрону, стихи Суворова? Мы видели «фарс», «сумасшедшие стихи», «глупый куплет», «превращение ужасов в посмешище». Что это – возвышенный пошиб? торжественный? задушевный? Переводчик стихов в своих неизбежных надставках обязан лишь придерживаться духа и манеры оригинала, говорить то, что мог быв данном случае сказать автор. Например, Мицкевич в «Будрысах» говорит «Весела как молодая кошечка»; Пушкин переводит: «Весела, что котенок у печки». И пусть мне докажут, что моя здесь надставка противоречит байроновской характеристике!… Дальше, – о Суворове говорится:
…the greatest chief
That ever peopled hell with heroes slain
Or plunged a province or a realm in grief. (VII, 68)
Дословно:
величайший вождь
Из всех, кто когда либо населяли ад убитыми героями
Или погружали провинции и королевства в скорбь.
В моем переводе:
Славнейший из вождей, что населяли ад Героями и в мир несли с любой победой Мрак и отчаянье – столетия подряд.
Действительно, это место переведено несколько вольно. Но гораздо менее вольно, чем это интерпретирует Кашкин (233, 1, поел, абз.):
У Байрона просто (!) утверждается, что Суворов повергает в печаль завоеванные провинцию или королевство.
Прежде всего grief – не «печаль», а более сильное слова для того же или сходного понятия. Затем, Суворов не завоевывал никаких королевств, так что Байрон, знавший историю (не в пример иным кандидатам наук), не мог этого утверждать, даже «просто». А главное, данная характеристика относится ко всем завоевателям, величайшим из которых назван Суворов. А среди этих завоевателей мыслятся и Аттила, и Чингиз-хан, и Тимур. Что же, когда Тимур и Чингиз истребляли миллионное население Мерва и громоздили пирамиды из человечьих голов, то соответственные провинции охватывала только «печаль»? Такая ли большая беда приписать им «мрак и отчаянье»? Так что и здесь Кашкин не мог не «примыслить кое что от себя».
Дальше. Возьмем «центральную» (по Кашкину) строфу о Суворове, которую он приводит в отрывке (232, 2, 5) и полностью (234, 2, 9):
Suwarrow chiefly was on the alert,
Surveying, drilling, ordering, jesting, pondering;
For the man was, we safely may assert,
A thing to wonder at beyond most wondering;
Hero, buffoon, half-demon and half-dirt,
Praying, instructing, desolating, plundering;
Now Mars, now Momus, and when bent to storm
A fortress, Harlequin in uniform. (VII, 55)
Дословно:
Суворов всё время (букв, «преимущественно») был настороже,
Наблюдая, обучая, приказывая, дурачась, размышляя.
Ибо этот человек был, мы с уверенностью можем сказать,
Существом удивительным превыше всякого удивления;
Герой, шут, полу-демон, полу-прах,
Молившийся, наставлявший, опустошавший, захватывавший,
Попеременно Марс и Мом, а когда шло дело о штурме
Крепости, – арлекин в мундире.
В моем переводе:
Суворов начеку все время был; притом
Учил и наблюдал, приказывал, смеялся,
Шутил и взвешивал, всех убеждая в том,
Что чудом из чудес он не напрасно звался.
Да, полудемоном, героем и шутом,
Молясь, уча, громя и руша, он являлся
Двуликой особью: он – Марс и Мом – один,
А перед штурмом был – в мундире арлекин.
Как видим, в этом переводе текст оригинала дан почти со 100 % бережливостью. Опущено half-dirt (букв, «полугрязь»), так как я до конца не уяснил себе здесь мысли Байрона (напомню замечание Пушкина о том, что Байрон сам не всегда мог объяснить значение той или иной своей строки). Соколовский перевел это место произвольно: «полупростак»; Ларош – с грубой неточностью: «moitie demon, moitie ange»; Козлов вообще всё смазал. Добавлено «двуликой особью» в пояснение противопоставления Марса и Мома, несовместимость коих не всем очевидна.
