Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 13. Запечатленная тайна
Вблизи Селигера поднимают на плоту парус и флаг с эмблемой – «птичьи птенцы в ладони у человека», и путешествие начинается.
Несколько лет назад я писал об этой удивительной экспедиции, снаряжаемой в 717-й московской школе учителем и наставником ребятишек Николаем Николаевичем Щербаковым. Что изменилось с тех пор? Ничего, к счастью, не изменилось! Все тот же плот, прежний на плоту Адмирал (он же Ник-Ник), маршрут по Волге, по лучшей, самой живописной части ее, все тот же. Постепенно меняется лишь команда. Кончая школу, уходят «старики-плотогоны». И каждый год появляются десять – пятнадцать «салаг» – мальчишек тринадцати лет, которых (пусть не пугаются мамы) «крестят» в самом начале похода – бросают в Волгу с плота. И начинается жизнь, о которой потом в письмах уже взрослые люди признаются наставнику-Адмиралу: «Плот – это лучшее, что было в моей школьной жизни».
И это легко понять. Школа многому учит. Но везде ли учат юного гражданина не бояться воды, темноты, тесноты, дождя, комаров? Везде ли учат, как ставить палатку, управлять лодкой, чинить в походе одежду и обувь, готовить еду на костре, дежурить ночью, ориентироваться в лесу, сообща преодолевать препятствия, находить хорошую для питья воду, знать в лесу основные хотя бы породы деревьев, знать, что съедобно, узнавать птиц и зверей? Нет, этому школа чаще всего, к сожаленью, не учит. Уже взрослые люди, столкнувшись с несложными неизбежными испытаниями, с горечью сознают: «Это не проходили».
На плоту же как раз все это «проходят». Да нет, «проходить» это было бы скучно, неинтересно. На плоту живут, как и полагается жить в походе. Тут все интересно и увлекательно. Тут есть где себя проявить, отличиться, но можно заработать, конечно, и «чистку бачка» из-под каши (суровое наказанье!), и вахту возле костра в самое трудное время – с часа ночи до четырех. Но при чистке бачка можно увидеть, как собирается к берегу мелкая рыба, как пикируют на воду чайки. А к костру ночью неслышно приходит еж, летают какие-то странные птицы, ухают совы… Даже двухдневное путешествие в детстве иной человек помнит всю жизнь. Тут же сорок пять дней с заботами, играми, приключениями. А некоторые плавают на плоту три-четыре лета подряд. Такое везение в детстве!..
Неделю назад, получив телеграмму: «Стали лагерем у Зубцова…», я не смог удержаться и поехал на Волгу глянуть на плот, повидаться с его Адмиралом и всей командой.
Застал я команду на шестом по счету причале у местечка Попова Заводь. Трещали кузнечики. Шмели собирали в приволжских травах летние сладости. Плотогоны во главе с Адмиралом паслись по-над Волгой в малинниках. Часть команды ушла на разведку ручьев и лесных муравейников. Трое мальчишек возились с приборами, измеряли скорость течения Волги. Трое дежурных готовили ужин. Возле костра сидела мамаша одного из мальчишек. (Приехала специально увидеть: жив ли, здоров ли отрок?) Сын чистил картошку, демонстрируя маме уменье, какого дома не наблюдалось.
Вечером перед ужином все искупались. Потом гомонили возле огня, обсуждали происшествия дня, ударяя по животам, вспоминали пастьбу в малиннике, показали гостю целый картуз стреляных гильз, найденных в окопе над Волгой.
А в одиннадцать дежурный дернул веревку до блеска натертого колокола, и сразу же лагерь притих. У костра осталась смена дежурных и потевший над дневником-бортжурналом плота «летописец». На вопросы о приключениях «летописец» почти с наслажденьем сказал: «Приключения?.. Были…» И показал запись 7 июля. В этот день на трудном участке пути сломалась мачта, сломалось рулевое весло, но самое главное, дежурные зеванули грузовой плотик. Ночью его унесло. Искали плотик и тянули вверх по теченью много часов. «Во! И все в один день, – сказал «летописец». – А сегодня – малина! Ну ели. Ну заболел у Моршанина Гошки живот. Ну гильзы еще нашли… Записывать нечего». «Летописец», простившись, полез в палатку…
Не «Кон-Тики» и не «Ра», но Гек и Том Сойер такого плота не имели.
Далеко за полночь сидели мы у воды с самим Адмиралом. У Николая Николаевича это двадцать восьмая летняя вахта. Вздохнул:
– Наверное, последняя – годы, фронт за плечами, семья внимания требует. И хоть очень люблю я эту компанию – тяжело! Их тридцать. И беру всяких: и «легких», и «трудных», был бы лишь пропуск – «умею плавать!» Одни матери молят: возьми ради бога, другие трясутся: а вдруг какой случай? Я же двадцать восьмое лето живу с ними так, как будто случаи эти вовсе не существуют. И даже ни полслова кому-нибудь об ответственности…
По тихим водам.
Николай Николаевич помолчал, зная, что собеседник вполне понимает и меру его ответственности, и все, что связано с почти отцовскими заботами об этой любознательной, еще не окрепшей как следует ни телом, ни умом ребятне.
– Но знаю, как это нужно! И каждый год соглашаюсь. Не могу отказать… Первый раз мы плыли в этих местах в 1953-м. На бакенах были тогда керосиновые лампы, ходили тут колесные пароходы «Добролюбов» и «Чернышевский», на маленьких речках, впадающих в Волгу, было много водяных мельниц, и много стояло деревенек по берегам. Сколько воды утекло! Первым моим «морякам» по сорок уже. Уже своих ребятишек растят. Один пишет: «Возьмите, Николай Николаевич, сорванца. Сладу с ним нету». Вот ведь какая вера в наш плот…
Утром была побудка все тем же гулко звучащим колоколом. Ранняя, в шесть часов. Зарядка, завтрак, мытье посуды. И вот уже лагеря как не бывало, только примятые травы на берегу. Парус на плоту поднят. Все на плоту уместились. И движется плот. За ним поодаль – грузовой плотик с тремя пассажирами…
Я успеваю подняться на высокий, лесом поросший берег. Успеваю помахать картузом и крикнуть: «Счастливо!» Услышали! Ответно прозвучал колокол, и закачался на высоком штоке флажок с эмблемою «солнце и птенцы на ладони»…
В самом начале августа плот прибывает на конечную остановку. Приедут к Волге родители ребятишек. Будет прощальный костер. Николай Николаевич, как всегда волнуясь, сбивчиво скажет речь у костра. И разъедутся ребятишки от Волги, загорелые и беспечные. Чувство большой благодарности придет к ним позже, когда узнают, что почем в этой жизни, когда сами станут отцами, когда поймут, как это важно – мужчине расти мужчиной.
Фото автора. 7 августа 1981 г.
Ельня
Маленький городок на Смоленщине отмечает славную дату своей истории. Тут в 41-м году в жестоких боях родилась советская гвардия.
* * *Кружочек Ельни вы найдете на карте юго-восточней Смоленска. Обратите внимание: Ельня – перекресток дорог и место, откуда берут начало многие реки. Синие хвостики убегают от Ельни на карте в разные стороны. Десна и Остер текут на юг, Хмара – на запад, Устром и Волость – на северо-запад, Ужа – на север, Угра – на восток. Ельня стоит в центре возвышенности. Верховые болота соседствуют тут с холмами. Густая зелень низин оттеняется желтизною ржаных и овсяных полей. Лесов, вопреки ожиданию (Ельня!), немного. Леса кудрявые, невысокие – ольха, береза, осина. Но Ельня не зря имела на гербе три ели. Город родился в гуще еловых боров. Главным богатством края были «леса и глина». На шумные ярмарки в Ельню съезжались колесники, бондари, гончары, лыкодеры. Ель затрещала под топором, как только легла через Ельню рельсовая дорога. Старожилы еще помнят лесопромышленников Левыко и Сухино, «ставивших бочки вина мужикам» и гнавших здешнюю ель в степные районы, на Орел и Козлов.
Памятник рождению гвардии…
Леса валили и после войны. Маленький город война спалила, сровняла с землей. Лес рубили на местные нужды и для лежавшего в пепле Смоленска. Так постепенно лесная Ельня стала городом полевым.
Городок этот древний (упомянут впервые в 1150 году), но искать старины тут не следует. Война поглотила и камень, и дерево. От Ельни осталось лишь место, где заново («начинали с землянок») был выстроен городок. Роль архитектора в этой застройке – «не до жиру, быть бы живу» – была очень скромной. «Мы вторые за Ленинградом: посмотрите, улицы все – по линейке», – улыбнулся мой провожатый.
И все-таки есть в городке милая прелесть небогатого, глуховатого, однако прочно обжитого и щедро озелененного места. Единственный пятиэтажный дом выглядит тут небоскребом. Все остальные постройки укутаны липами, тополями, кленами и березами. Вдоль улиц посажен шиповник. За заборами во дворе желтеют подсолнухи, синеют капуста, головки мака, пахнет укропом, помидорной ботвой, смолою от накаленных солнцем колотых дров. С забора тебя провожает глазами ленивый, не понимающий, что живет не в деревне, а в городе, кот.
По части «окружающей среды» все тут пока что благополучно. Ельня варит сыры, шьет из хлопковой ткани рубашонки и ползунки для детишек, снабжает поредевшее гужевое хозяйство России телегами и санями. Все вместе взятое производство не отравляет воздух, не загрязняет текущую через город Десну, не создает шума, однако ничего почти не дает в коммунальный кошель городка. И местные власти находятся на распутье: заманчиво залучить, посадить в городке какое-нибудь предприятие – будут места для работы, будут городские удобства. Но, наезжая в соседние городки, власти не могут не видеть: за удобства в домах заплатить придется «средою». И пока что обозный завод (200 рабочих, в год – 8500 телег) – основное предприятие Ельни, которого местный музей почему-то стыдится: на стендах представлена вся городская продукция, исключая телегу. А между тем заводик из семнадцати ему подобных на самом хорошем счету в государстве – «низкая себестоимость изделий, сносное качество, умение сделать телегу по любому заказу». Директор завода назвал мне больше десятка фильмов, в которых снимались повозки прежних времен либо целый обоз из телег, специально сработанных в Ельне…
