Илья Габай - Письма из заключения (1970–1972)
Закругляюсь. Только хочу отослать тебя к книге Лихачева «Поэтика древнерус<ской> л<итерату>ры». Я читаю ее трудно, урывками, но с удовольствием. А она как раз о периферийной, малой, но библейской в основном традиции л<литерату>ры.
Я прощаюсь с тобой и желаю тебе, Галке, ребятишкам всего доброго и хорошего. Не забывай, пиши аккуратнее. Обнимаю тебя сердечно и крепко.
Твой Илья.
Не успел сразу же отослать письмо, перечитал его и в очередной раз загрустил: как бегло – потому профанически и косноязычно приходится писать. Тем не менее «шлемоблещущая» и «пурпурнораменная» еще л<итерату>ры не делает, а способ Исайи от нее не отлучает – с этим ты должен согласиться. Пользуюсь случаем еще раз обнять тебя. Скорей бы увидеться!
Елене Гиляровой
16.9.71
Леночка!
Только что написал Марку желчное письмо, наполненное не очень-то меткими и ловкими сарказмами. Мы с ним заспорили по поводу последней статьи Аверинцева в «Вопросах л-ры» – точнее, о понимании этой статьи (точнее еще, о моем понимании его понимания – уточнения до бесконечности: гнилой интеллигизм! Интеллигентный гнилизм!). Читала ли ты эту статью? Она интересна и умна – о непересекаемости античной и восточной (главным образом, библейской) литературных традиций. Аверинцев совершенно прав, по-моему, говоря об этой непересекаемости. Он применяет термины: «литература» – «не литература», оговариваясь, что они не отражают степень талантливости «не литературы» – потому что нет строгой жанровой классификации, авторского права, м.б., и пр. Из этого (как я понял, как понял Марк) последний делает вывод, что «нелитературная» традиция несовременна. Дословно место из его письма: «…В наше время мы можем функционировать только как литераторы; пророки и судьи не держали в уме возможности публиковаться в литературных журналах». Меня это глубочайшим образом задело. Во-первых, я глубоко убежден, что античная литература (в отличие от изобр<азительных> ис<кусст>в и архитектуры) не оказала серьезного влияния на мировой литер. процесс (за исключением разве Эврипида, вообще драматургов; Платон и Аристотель не в счет). Это мемориал и, действительно (прости за хрестоматийность), «недосягаемый образец». Ну, а главное, эта терминология очень условна: нетрудно, при непохожести образных средств, четко различить романическую форму «Иова», хронографическую (или летописную) традицию Книги Царств и Книги судей, ораторский жанр пророков, лирическую завершенность Песни песней – я уж не говорю об общем пути мифотворчества (не миропонимание, конечно, легло в основу мифов) и уж совсем не говорю о самом главном – о выявлении человеческих трагедий и судеб в характерах – Эдипа, Самсона, Одиссея, Иакова, Иосифа, Рахили, Гекубы и т. д. Казалось бы, что мне Гекуба – а вот задело, и второе письмо посвящено этому. Отзовись на все это, мне это как-то важно ‹…›
Гумилева я тоже не очень жалую. Наверно, любимые мною «Слова» и «Шестое чувство» какой-то всплеск его поэзии; все остальное холодно и чужевато для меня – как картины Сомова или Бенуа. Наверное, у меня неточный вкус, но какой есть; не меняться же под старость.
Желаю тебе и твоей семье все, что может пожелать постоянно любящий тебя и вас человек. Пиши, не забывай.
Твой Илья.
Георгию Борисовичу Федорову
20.9.71
Дорогой мой Георгий Борисович!
Коллективное письмо из Карелии имело быть в свое время. За день до этого письма имела место неожиданная и радостная встреча с Г.[151] Так что по Вашей линии у меня имела место более или менее подробная информация и имело быть радужное душевное состояние. Мы все-таки не очень-то много успели поговорить с Г., но он мне все-таки рассказал, что были интересные раскопки, да и рыба карельская тоже может способствовать самый раз. С удовольствием познакомился с рукой Вашего сына. Кажется, что это рука не мальчика, но мужа – и в соответствии с этой радостной констатацией вполне в традиции вздыхаю о реактивных свойствах времени.
Кстати о времени. Именно до этого места я и дошел в трудночитаемой, но интересной книге Лихачева «Поэтика древнерусской л-ры». Мне казалось, что это будут самые глубокие философические места работы (до этого я читал ее с большим интересом), но почему-то именно они, эти места, и начали злить. Может, потому, что здесь начинается знакомый материал, и наблюдения на знакомом материале как-то теряют ощущение глубины; иной раз возникает впечатление даже досужести. А вот «Слово…» и «Задонщину» он сравнивает весьма убедительно, уж как хотите, но убедительнее зиминских доводов (я их помню по «Вопросам литературы»). Последние мои письма к 2–3 ребятам были насыщены разбором последней статьи Аверинцева в «Вопросах л-ры» (№ 8). Читали ль Вы? (прозвучало по-пушкински: «Слыхали ль Вы?»). Почитайте, пожалуйста, ежели не успели еще, мне не терпится с Вами поговорить на эти не очень, наверно, актуальные, но для меня что-то животрепещущие темы Античности и библеизма. Еще интересная статья – в последнем нумере «Вопросов литературы» – об истоках антиномий современного (буржуазного, конечно) сознания. Она многое мне объяснила в вопросах, занимавших меня в последние годы: об отсутствии альтернативы религии и о причинах постоянно возрождающегося внимания к ней. Автор критически разбирает все виды материализма (позитивизма), начиная с Просвещения. Несколько иначе, чем сэр Рассел, он объясняет сущность романтического мышления – словом, статья ко времени.
В заключение – еще пару строк об Испании. Строй тамошний существует, как известно, 35 лет. Еще лет пятнадцать, самое малое, он будет гнить и отмирать. Очень, очень, очень заманчивая возможность для историков-оптимистов написать: «Фашистский строй просуществовал всего 50 лет; сменилось всего 2–3 поколения»… и т. д. Такие дела!
Низко кланяюсь Вашей молчаливой жене, дочери ея и сыну ея и крепко вас всех целую. Пишите почаще, ладно?
Ваш Илья.
Юлию Киму
27.9.71
Юлик, здравствуй, голубчик!
Неделя вся была такая замороченная – и выморочная, – что я никому не сумел ответить. Тебе, впрочем, задержал не катастрофически, отнюдь, и бог простит мне несколько дней, друзья, полагаю, тем более ‹…›
Витя[152] опять канул в Лету. Последнее его письмо было и проникновенным, и откровенным – в той мере, в какой это позволяет наша, совсем недолгая, близость. Я как-то воочию понимаю, что он должен чувствовать, – не приведи бог! Вообще-то все мы в том или ином варианте и в той или иной степени чуть ли не вечно пребываем в этом состоянии без вины виноватости; у Вити, очевидно, – хуже некуда, да он и сам пишет об этом. Но меня все не покидает мысль, которую я уже неоднократно высказывал, – что Надьке страшно подумать как худо: бабий лагерь и бабья тюрьма в моем представлении чистый ад. Хорошо бы, если б все кончилось более или менее хорошо.
В нашей ситуации есть одна опасность: если з а х о т я т продлить – продлят за милую душу. Наложить на уста печать совершенно невозможно, а толковать каждое слово вкривь и вкось будут обязательно, если захотят только толковать ‹…›
О смерти Н.С. Хрущева я прочитал в газетах. Гера написал мне подробности – по слухам – его похорон. Отношение у меня очень сложное: при всех благоглупостях он продолжает пребывать в памяти как значок, символьчик радужных надежд. Ну вот и похоронен, а продолжать символизировать охоты нет – и без того невесело ‹…›
Пиши. Целую тебя.
Илья.
Много чего хочется написать, но накопил-таки писем за неделю. Так что еще раз прости, брат, великодушно, прояви третью добродетель.
Илья.
Герцену Копылову
27.9.71
Дорогой Гера!
Я в самом деле не ответил тебе на новосибирское письмо: неопределенность адреса давала мне желательную в то время отсрочку.
Я хочу еще и еще раз поблагодарить тебя за такой неожиданный приезд. Жаль, что, как водится, наше свидание оборвалось неожиданно: после того как мы простились, я, конечно же, понял, что нужно было спросить сперва о том, потом об этом ‹…›
Эвелин Во у меня есть, но руки пока до него не дошли. Между прочим, я даже был уверен почему-то, что он – это она, да еще старинная довольно писательница. «Незабвенную» я читал, помню сейчас слабо – только впечатление: мрачное и недоуменное. Все надо перечитывать; сперва все читать, потом все перечитывать. Откуда же брать время?
Отчет о заседании вашего Литобъединения прочел с интересом. Повеселился? Нет, не думаю, – все-таки это невеселая стихия наукообразия. Главное, в уверенности в этом праве – выносить решение: наука все-таки, против нее не попрешь. Меня радует твое отношение к этому.
В размазне литгазетовских «дискуссий» и «проблем» нет-нет да мелькнет какая-нибудь интересная мыслишка. Там с недавних пор говорят об опасности обеднения эмоционального мира, связывая это с научно-технической революцией. Ну вот, один из читателей спрашивает: а собственно какая революция? Есть ли она? И если есть, ну и что же? Аналогичные ломки были и в прошлом – например, Возрождение, но это отнюдь не повлекло за собой ломки человеческой природы. Эта мысль показалась мне занятной, но потом я подумал: копья все-таки ломают не одни журналисты, и если озабоченность высказывают сами корифеи, то что-то за всем этим есть. Об опасностях и о структурных изменениях вообще-то пишут в последнее время все журналы – литературные и художественные, общественные и политические – а понять никак не удается: все почти так убедительны, так научны.
