Лев Квин - Улица Королевы Вильгельмины: Повесть о странностях времени
Следующим утром я был вызван к редактору газеты полковнику Леониду Васильевичу Смирнову. Он-то как раз был из тех, кто понимал.
— Что за злодейство! — с молнией во взгляде вопрошал он, многообещающе постукивая очками в руке по злополучному «подразделению».
— По... полковник Корсаков! «Иначе, говорит, не подпишу газету».
— А-а, Корсаков! Так мне сразу и следовало подумать... Надя! — уже на ходу бросил секретарю-машинистке. — Я к начальнику политотдела армии.
Мне больше ни слова.
Но я, мучаясь и от сознания содеянного злодейства и от ожидания кары за него, топтался у редакторской двери. Ожидал возвращения Смирнова.
И вот он идет, большой, нахмуренный, злой.
— Ну что, капитан, переживаешь? Переживай, переживай, все правильно! Такова наша реальность... Заходи, не топчись! Полы недавно красили, а ты опять дырку сапогами провертишь, — распахнул дверь, пропуская меня. — Ну что тебе сказать? Тут два аспекта. Аспект первый: влетело Корсакову по третье число. Начполитотдела поставил его по стойке «смирно» и орал: «Последний раз!» Это уже, наверное, десятый «последний раз», — Смирнов ругнулся. — Понимаешь, у меня в соседях живет начальник тыла. Хреновый такой мужичонка, хоть и с большими звездами. Представляешь, жену тайком лупит да еще рот ей зажимает, чтобы орала не слишком громко. Так вот, у него пес. Хрен его знает, каких кровей, похоже мешанин. Но злой, дьявол! И он, этот герой перед овцой, пса своего подзуживает, натравливает тайком на людей. Бросится с лаем на проходящего паренька, порвет штаны, Герой перед овцой поругает пса: ну, безобразник, ну, я тебе дам! Больше того, отцу мальчишки за штаны заплатит, сколько положено. А потом пса втихомолку нахваливает: «Молодец, сукин сын, не давай чужим проходу!» И косточку сахарную в награду кинет. Вот так и у нас — это уже второй аспект. Поставили оказавшегося за штатом политработника Корсакова на цензуру и приказали: «Воли им не давать!» Тот и старается. Его ведь, бедолагу, давно пенсия дожидается, только волею начальника политотдела и держится пока на плаву. Перестарается — не беда. Поставят по стойке «смирно» в присутствии простака редактора Смирнова, вот как сейчас, поругают. А потом, когда Смирнов, удовлетворенный, удалится, похвалят: «Молодец, бдительность проявляешь! И то, что в данном случае перебдил — не велика беда. А вот недобдишь хоть раз, тогда, считай, каюк. На пенсию выскочишь пробкой, да еще и без партбилета. Так что бди, бди!» Вот Корсаков и бдит... И особо не переживай, капитан. Твоей вины тут нет. Конечно, с опытным газетчиком Корсакову еще схватиться пришлось бы и, может быть, отступить. А с новенькими он храбрец! Так что переживать брось, а на ус себе все-таки мотай!
Так состоялось мое первое знакомство с «земляками-литовцами ».
Говорят, подобные случаи с «подразделением Игоревым» происходили и в некоторых других армейских газетах и даже вошли в обойму классических анекдотов о служебной ретивости военных цензоров.
А через несколько лет, когда я демобилизовался из армии и приехал на Алтай, в газету «Молодежь Алтая», конфликт с цензором повторился, хотя я уже и на ус порядком намотал и опыта в газетном деле поднабрался.
Опять случилось так, что я был дежурным по газете. Видно, во многих редакциях традиция: новичков в первую очередь ставить на линию огня, пусть обстреливаются.
Редакция помещалась в здании крайкома комсомола, по улице Горького. А типография далеко от нее, на Короленко, там, где высилась в гордом одиночестве длинная двухэтажная бревенчатая изба «Алтайской правды». В той высотной избе помещались и наша корректорская, и прочие технические службы. Там же восседал и цензор. Это мы так говорили «цензор». А вообще-то известно, что никакой цензуры, а следовательно, и цензоров у нас, в Советском Союзе, и в помине не было. «Лито», «литературный отдел», Какая еще там цензура?..
У меня зазвонил телефон.
— Кто говорит?
— Это Чебышев, завлит. Я вашу газету не залитирую, пока безобразие из номера не уберете.
— Что вы имеете в виду? «Слово о полку Игореве»? — съехидничал я для собственного удовольствия, вспомнив про самое-самое первое свое дежурство.
— Какой там еще полк?.. У вас верстка четвертой полосы на столе? Возьмите в руки.
— Ну« взял.
— Ответы на кроссворд из предыдущего номера.
— Вижу.
— Номер восемнадцать. «Зенит»... Вот этот «Зенит» и убирайте.
— Почему?
— А вы что, не знаете, по какому ведомству проходит футбольная команда «Зенит»? Это же авиазаводы!
— В кроссворде читателям предлагается определить популярную советскую футбольную команду из пяти букв и вписать ее на определенное место. Ни слова здесь нет ни о заводах, ни о чем-либо подобном.
— А народ не знает, чья команда «Зенит»? Вы, может, и не знаете, а ваши читатели отлично разбираются в футбольных командах.
— Ну и что?
— А то, что «Молодежь Алтая» — орган краевой комсомольской организации, — стал разъяснять завлит мне, неразумному. — Прочитает про «Зенит» тот, кому не положено, и смекнет сразу: ага, значит, у них на Алтае авиазавод завелся. Так-с! Ставим галочку, посылаем шифровочку.
— Но ведь у нас нет никаких авиазаводов.
— А он подумает — есть.
— Ну и пусть себе думает. Дезинформация. Введем врага в заблуждение.
И тут последовал ответ, который я запомнил на всю жизнь. «Литовец», завлит, цензор сказал сурово и властно:
— А МЫ НИКОГО НЕ ИМЕЕМ ПРАВА ВВОДИТЬ В ЗАБЛУЖДЕНИЕ. Вычеркивайте, иначе я не подпишу номер. И поторопитесь, нет у меня времени ждать.
Я подумал и вычеркнул. Номер восемнадцать исчез из кроссворда безвозвратно.
Почему я не стал упираться и спорить? А потому, что в том же номере мы допустили куда более серьезный ляп, исправление которого действительно задержало бы выход газеты. Его-то бдительный цензор, озабоченный тем, как бы не ввести в заблуждение противника, пока еще, к счастью, не заметил.
Как раз в это время шло выдвижение кандидатов в депутаты Верховного Совета. Наш фотокорреспондент по заданию редакции сделал двухколонный снимок под рубрику «Наши кандидаты». Прямо на зрителя мчалось крупным планом стадо упитанных жизнерадостных поросят. И лишь далеко-далеко за свиньями, на самом краю снимка, угадывалась, как в тумане, крошечная фигурка, очевидно свинарка. Разумеется, она и была кандидатом в депутаты, а не крупные жирные свинтусы на переднем крае. Но поди-ка докажи! Тем более, что рубрика называется не «Наш кандидат», а «Наши кандидаты».
Так вот, рассуждал я, если затеять спор о «Зените», разозленный цензор начнет по новой придирчиво разглядывать газету и наткнется на фотоляп. И тогда уже не только переверстка, но и всякие другие пакости обеспечены. Поэтому лучше пожертвовать малым и не нарываться на крупные неприятности.
Номер газеты благополучно выродился на свет божий. Все обошлось. Ни исчезновения «Зенита», ни ляпсуса с многочисленными жирными кандидатами в депутаты никто не заметил.
В 1957 году я резко оттолкнулся ногами от каменистого, но надежного газетного берега и перешел на самостоятельное плавание в безбрежном литературном океане. У меня уже вышли первые книги в издательствах Москвы, Новосибирска, Барнаула, и я, имея за плечами богатый жизненный опыт, решил испытать судьбу, полагаясь только на собственные силы. В это же примерно время меня приняли на двухгодичные Высшие литературные курсы Союза писателей СССР.
Здесь, общаясь с лихой сотней молодых и уже не очень молодых писателей, я, пользуясь советом Леонида Васильевича Смирнова, продолжал «мотать на ус». Не для того чтобы обходить все существующие запреты и злостно выдавать империалистам военные и государственные тайны в своих книгах, а чтобы успешнее противостоять благоглупостям и каверзным проделкам формалистов и начетчиков, которых в органах цензуры... нет — тьфу-тьфу — не цензуры! — цензуры у нас по-прежнему не существовало, — которых в литотдельских органах развелось видимо-невидимо и которые пытались все мало-мальски свежее в литературе загнать под густую тень своих инструкций и распоряжений. Их любимым вопросом теперь стало:
— А где такое уже публиковалось?
Не понимали, что если «такое» уже опубликовано, то новая подобная публикация есть не что иное, как плагиат, литературное воровство, или, в лучшем случае, тупое бездарное подражательство.
Общаясь каждодневно на Высших литературных курсах, писатели с разных концов страны узнавали друг от друга о новых тенденциях, которые стали отчетливо проявляться в каждодневной борьбе литотдельцев за серость в литературе.
Почти повсеместно в лито пришли новые люди, не такие дремучие, как прежде, многие — с образованием. И хотя задача их оставалась прежней — не допускать в печать и тени вольнодумства, они по мере возможности старались эту неблагородную работу делать не собственными руками, а перекладывать ее на другие плечи. Отчасти таким тенденциям, сам того не желая, способствовал и Главлит, требуя от своих сотрудников на местах более тесного сотрудничества с партийными органами.
