Семен Либерман - Дела и люди(На совесткой стройке)
* * *
В качестве руководителя лесного ведомства, мне приходилось иметь особенно много дела с будущими концессионерами и их русскими представителями. Среди всевозможного рода концессий, которые Россия могла предоставить в то время, лесные концессии занимали первое место, и они-то и привлекали больше всего внимание внешнего мира. Фактически, почти всякая концессия была в то время связана, в той или иной форме, с лесными эксплоатациями. С другой стороны, Ленин, по-видимому, считал нужным знать мое мнение о сделанных советскому правительству предложениях, и поэтому большинство концессионных дел проходило через мой кабинет.
Интересны были настроения русских интеллигентов, подчас крупных адвокатов и общественных деятелей, которые являлись ко мне в качестве представителей концессионеров. Они свободно излагали мне свои взгляды. Одни из них надеялись, что Россия, предоставив иностранному капиталу в широких размерах промышленные концессии, использует этот путь, чтоб вырваться из тисков коммунизма, и, таким образом, концессии будут содействовать преодолению советского строя. Другие находили, что концессии необходимы для того, чтоб установить контакт с внешним миром и не дать стране задохнуться. За предоставление концессий стояли не только коммунисты, но и все другие русские партии, от крайних правых до самых левых. Если высказывались сомнения, иногда даже категорическое отрицание, то это были голоса не из кругов коммунистических или социалистических, а из среды беспартийных интеллигентов - специалистов-экономистов, профессоров, членов разных научных комитетов и т. п. Эти люди больше всего опасались, что концессии приведут страну к полному порабощению иностранным капиталом: последнее будет для России, мол, еще более унизительно, чем все, бывшее до сих пор. Настроенные в таком духе интеллигенты обвиняли коммунистов, в связи с концессионной политикой Ленина, в недостатке патриотизма.
Конечно, - говорили они, - им безразлично, что будет с Россией, а нам впоследствии все это придется расхлебывать!
У коммунистов - это было очень интересно наблюдать - тоже был своеобразный патриотизм, но иих тактика определялась их оценкой перспектив дальнейшего развития событий.
- Нам безразлично, - говорили они, - много или мало даем мы сейчас капиталистам, ибо в конце концов мы их же перехитрим. В данный момент мы получим их деньги и их мозги, а потом все достанется нам, ибо мировая революция на носу!
Впрочем, возражения против концессий раздавались еще и из кругов профессиональных союзов, в том числе и со стороны некоторых профсоюзных коммунистов. Они говорили совершенно открыто:
- Как же это так? Мы только что выгнали собственных капиталистов, а теперь нам преподносят иностранный капитал, который будет нас эксплоатировать, под защитой своих дипломатов, еще больше, чем старые хозяева. Им возражал один из коммунистических экономистов, В. П. Милютин:
- Ленин сказал, что нам, коммунистам, приходится платить за обучение; мы предпочитаем платить иностранцам, ибо за деньги мы всегда сможем освободиться от них, едва только мы сделаемся достаточно сильными. А, кроме того, мы можем себе позволить дать им все, чего они просят: ведь через несколько лет в Европе произойдет социальная революция, и тогда все, что они принесли, достанется нам без всякой оплаты.
Хотя эта точка зрения Ленина и была известна соискателям концессий, последние перефразировали ее по-своему:«советский режим, мол, все равно долго не просуществует, а мы зато будем первыми, занявшими капиталистические позиции в России».
Вообще же, большинство коммунистов относилось очень настороженно к идее привлечения иностранного капитала в Россию, но перспектива быстрой индустриализации страны побеждала их сомнения. Многие из них уже видели, как Россия преобразуется американскими темпами в индустриальное государство. Все они держались того взгляда, что советская власть должна опираться на рабочих, а не на крестьян, и поэтому готовы были на самые большие жертвы ради преобразования мужицкой Руси в промышленную Советскую страну.
Когда было решено, что Москва примет участие на конференции в Генуе, где должен был обсуждаться вопрос о том, как примирить революционную Россию с капиталистическим миром, Ленин подчеркивал большое демонстративное значение этой конференции. Он заявил, что это будет та трибуна, откуда Советы - через головы капиталистов - смогут обратиться с призывом к колеблющейся части рабочего класса. В то же время Ленин считал, что буржуазию можно привлечь конкретными делами, а не какой-либо пропагандой. Ей нужно предложить приманку, как бы кусочек сыра, положенный в мышеловку: этой приманкой должны были быть концессии. Ленин полагал, что капиталистический мир набросится на эту приманку, и этим путем удастся вбить клин в солидарность капиталистических стран в их отношении к Советской России.
Так как главные концессии были лесные, то я был в первую же очередь вызван к Ленину, и он поручил мне составить карту лесных угодий, которые Советская Россия готова отдать в концессию. При этом он мне предложил руководствоваться следующими принципами: 1) Участки эти должны быть подальше от населенных центров. 2) Они должны быть разбросаны, как квадраты на шахматной доске, вперемежку с совхозами; таким путем факт лучших условий труда в совхозах будет действовать разлагающе на капиталистические предприятия, а эти последние, в свою очередь, так как дело у них поставлено лучше, смогут служить примером хорошей организации производства для совхозов. 3) Участки, идущие в концессию, должны отводиться подальше от железных дорог и водных путей или же там, где водные пути недостаточно расчищены. Тогда капиталисты вынуждены будут осуществлять различные мероприятия, чтобы создать более благоприятные условия для своей работы. Эти улучшения дадут возможность втянуть в эксплоатацию ряд других лесных областей, где потом можно будет создать и советскую промышленность.
Когда карта была составлена, Ленин поручил Милютину написать к ней объяснительную записку. Кроме того, была отпечатана на нескольких иностранных языках книжка с изложением всех тех возможностей приложения иностранного капитала, которые советская власть готова была на известных условиях предоставить.
Капиталистический мир, действительно, - как я писал выше - вначале набросился на эти предложения, предполагая, что это первый шаг к сдаче советских позиций и что это будет тот «троянский конь», при помощи которого капитализм сможет быть восстановлен в России. Некоторые капиталисты шли так далеко, что истолковывали эту политику советской власти как «спуск на тормозах» коммунизма к капитализму… и вскоре все московские гостиницы наполнились приезжими соискателями.
На самом же деле, года через два определилось, что эта концессионная политика была только одним из маневров советской власти.
* * *
Несколько концессионных предприятий, созданных в период НЭП'а, поставили в дальнейшем перед московским правительством ряд сложных проблем: ведь в них был иностранный капитал, а рабочими были советские граждане. Концессионеры, естественно, стремились выговорить себе максимальные права при минимальном вмешательстве Советского государства в их дела. Советские же органы, наоборот, старались обеспечить себе возможность контроля и защиты труда. Вокруг этого шла борьба в продолжение всех переговоров с иностранными капиталистическими группами.
Среди концессионных предложений одним из самых грандиозных и интересных был норвежский проект «Великого Северного Пути», наделавший немало шуму. Он сводился к следующему. Через северные менее заселенные лесные районы России должны быть проведены железнодорожные и водные пути при помощи иностранного капитала. По обеим сторонам дороги концессионерам предоставляется двадцативерстная полоса для эксплоатации лесов, сооружения лесопильных заводов и других промышленных предприятий. Лес, вывозимый потом за границу, должен пойти частью в погашение вложенного иностранцами капитала. Все эти предприятия должны были получить своеобразную «внутреннюю автономию», так как предполагалось, что они будут работать на капиталистических основаниях.
Искателями этой концессии были два брата-норвежца, пароходовладельцы В. Во время первой великой войны они очень разбогатели, фирма их имела мировую репутацию, их пароходы по ценности возросли в шесть раз; после войны они почувствовали, что необходимо найти новые области для приложения своей энергии и своего капитала.
Они явились в Москву, как представители того нейтрального капитала маленькой Норвегии, который, по их словам, не был агрессивен, не был связан с «большой» политикой Антанты, а потому должен был быть приемлем для Советов. Кроме того, они указывали на то, что и рабочая партия Норвегии (незадолго до того вышедшая из Второго Интернационала и склонная к вхождению в Третий) также очень расположена к коммунистической России; вдобавок, знаменитый Фритьоф Нансен весьма доброжелательно относится к этому начинанию и готов в будущем дать ему свой «патронаж» (имя Нансена было чрезвычайно популярно в России, он был в расцвете своей славы полярного пионера-исследователя великого северного пути). Представителем этих норвежцев в Москве оказался инженер Воблый, брат известного экономиста, профессора Воблого - зятя не менее знаменитого правого депутата Шульгина. Воблому удалось заинтересовать меньшевика В. Громана, известного статистика, и однажды утром я был приглашен на дом к Громану, где нашел и Воблого. Мне был изложен весь проект, с указанием на то, что этим путем изолированная Россия вновь прорубит себе окно в Европу и что Норвегия, оказавшая столько услуг Англии во время войны, несомненно использует свое влияние на Великобританию для урегулирования ее политических взаимоотношений с Советской Россией.
