Иван Колышкин - В глубинах полярных морей
Зарядка шла своим чередом. Батареи проветривались с помощью вдувного вентилятора из аккумуляторной ямы в пятом отсеке — иначе было нельзя, так как шахту специальной батарейной вентиляции захлестывало волной, и ее пришлось задраить. Но это никого не смущало — способ проверенный, так делали не раз.
В половине второго ночи один из вахтенных центрального поста электрик старший краснофлотец Бызов произвел замер контрольных элементов и процентного содержания водорода в ямах и трубопроводах. Водорода в
[185]
воздухе содержалось совсем немного. Это не грозило образованием гремучей смеси.
В это же время второй вахтенный — командир отделения трюмных старшина 2-й статьи Алексеев принял сообщение из пятого отсека, что там сильно пахнет кислотой. «Не мешало бы провентилировать отсеки», — подумал старшина. Но как? Для этого надо было прекратить вентилирование батарей, что делать во время их зарядки не полагалось. Но водорода в ямах скопилось чуть-чуть. А что может изменяться за каких-нибудь полчаса? Ровным счетом ничего. Зачем же тогда формально придерживаться инструкции и терпеть в лодке пары кислоты? Так рассуждал Алексеев. И, уверившись в своей правоте, он запросил у находившегося на мостике вахтенного командира лейтенанта Захарова разрешение провентилировать отсеки.
Захаров, не очень разобравшись в существе дела и понадеявшись на опыт старшины, дал «добро».
Прошло двадцать с небольшим минут.
В 1 час 58 минут 14 августа лодку потряс сильный взрыв во втором и третьем отсеках, о котором и рассказывал потом старший краснофлотец Злоказов.
Все, кто могли подняться на ноги, бросились, как по боевой тревоге, на свои места. Переговорные и вентиляционные трубы были немедленно задраены.
Командир БЧ-5 инженер-капитан-лейтенант Большаков со старшиной группы трюмных мичманом Кукушкиным прибежали из дизельного отсека в центральный пост. Вместе с Алексеевым и Бызовым они попытались открыть дверь в третий отсек, где находился командир. Но их попытки не увенчались успехом — дверь заклинило. Второй и третий отсеки молчали, не отвечая на вызовы.
Наступил тяжелый и ответственный момент. Командир и старпом или погибли, или были тяжело ранены. Комиссар и штурман — тоже. Все они вместе с командиром торпедной группы и доктором находились в третьем отсеке. Кому-то требовалось сказать решительное слово, взять в свои руки инициативу, возглавить экипаж.
И таким человеком оказался секретарь партийной организации лодки мичман Егоров. Он первым нашелся в грозной, тревожной обстановке.
— Принимаю на себя обязанности комиссара лодки, — объявил он морякам. — Обязанности командира
[186]
предлагаю принять инженер-капитан-лейтенанту Большакову. Как, товарищ инженер-капитан-лейтенант, не возражаете?
Большаков согласился. Тут же было решено возложить обязанности штурмана на старшего краснофлотца Александрова, штурманского электрика. До войны он окончил мореходное училище и был достаточно сведущ в кораблевождении.
После того, как стало ясно, кто за что отвечает и кто кому подчиняется, действия людей приняли целеустремленный характер. Во-первых, надо было выяснить судьбу тех, кто остался во втором и третьем отсеках. Во-вторых, определить размеры повреждений лодки. В-третьих, решить, как быть дальше, как спасать корабль и самих себя.
По приказанию Большакова два краснофлотца пробрались на носовую часть верхней палубы и открыли верхнюю крышку входного люка в первый отсек. Нижняя крышка была уже отдраена Злоказовым. Сам торпедист лежал без сознания. От свежей струи воздуха он слегка очнулся. В полубессознательном состоянии его вынесли наверх.
В отсек отправилась аварийная партия с надетыми масками изолирующих спасательных аппаратов. Матросы открыли дверь сначала во второй, а потом и в третий отсеки. В свете ручных фонарей они увидели страшную картину: изуродованные трупы, беспорядочно разбросанные груды обломков деревянных переборок и коек. Один из краснофлотцев, не вынесший потрясения, упал в обморок.
Половина экипажа во главе с командиром погибла. В отсеках царил мрак, стоял тяжелый запах дыма и хлора. Лодка могла двигаться только в надводном положении — электроэнергии для подводного хода не было. И, что самое страшное, не было ее и для того, чтобы запустить дизеля, привести в действие радиостанцию и гирокомпас.
А до вражеского берега насчитывалось каких-нибудь двадцать — двадцать пять миль. Море притихло, видимость была хорошей: ведь август — лучший месяц на Баренцевом море. Все это заставляло торопиться.
Усилиями электрика главного старшины Семенова и мотористов старшин 2-й статьи Черновцева и Новака за-
[187]
дача все же была решена. Собрав все имевшиеся на лодке переносные аккумуляторы, они сумели запустить дизеля.
По магнитному компасу, который после взрыва стал безбожно врать, Александров с грехом пополам проложил курс в базу. Злоказова поставили на ручное управление рулем, в седьмой отсек. На этом посту, кстати сказать, он простоял сутки. Команды на руль передавались с мостика по цепочке, через расставленных по отсекам людей. Лодка жила, она двигалась в направлении к родному дому!
Ранним утром вдруг увидели вражеский самолет. Объявили артиллерийскую тревогу. Моряки стали к орудиям. Но самолет, хотя он и летел близко, видимо, не заметил лодку и вскоре скрылся за горизонтом. Солнце поднималось выше, и Александров, сбегав за секстаном, проложил сомнерову линию. Через час он взял еще серию высот и получил обсервованное место.
Однако плавание без лага, по неисправному магнитному компасу, не могло быть слишком точным. К вечеру справа по курсу открылся берег, который приняли за Рыбачий. Но вдруг в воздухе появился самолет. Снова сыграли артиллерийскую тревогу. Самолет же явно снижался над берегом. Стало ясно, что он садится на аэродром.
Большаков и Захаров, который нес бессменную ходовую вахту, поняли, что это вовсе не Рыбачий, а какой-то участок норвежского побережья. Присмотревшись, они опознали Вардё. Лодка повернула влево, с расчетом выйти к маяку Цып-Наволок.
Расчет оправдался. Вскоре открылся маяк. Когда на траверзе появился наблюдательный пост, расположенный близ Цып-Наволока, с мостика просемафорили на него, сообщив о случившемся. И у входа в Кольский залив «Щ-402» уже встречали корабли с командованием бригады на борту.
Так закончился этот необычайно трудный поход израненной, понесшей тяжелые потери «щуки». Ее спасением мы были обязаны инициативе и решительности секретаря парторганизации Егорова, распорядительности и твердости оставшихся в живых командиров, мужеству и стойкости всех уцелевших моряков.
Вместе с тем этот случай послужил для нас горь-
[188]
ким, но поучительным уроком. Несчастье со всей очевидностью показало, к чему может привести невинное на первый взгляд нарушение правил эксплуатации техники. Случались и раньше такие нарушения, но они не доводили до беды, и это успокоило моряков. На этот раз отступление от правил оказалось роковым. Комиссия, расследовавшая дело, пришла к выводу, что поскольку батареи на лодке были старые, они в конце зарядки выделяли водород особенно интенсивно, и за двадцать минут его концентрация в аккумуляторных ямах превысила допустимый предел. По-видимому, кто-то включил один из рубильников, находящихся в третьем отсеке, в результате возникла искра, и ее оказалось вполне достаточно для взрыва батарей. Девятнадцать членов экипажа во главе с Николаем Гурьевичем Столбовым погибли. Это была ничем не оправданная, до слез обидная потеря. Десять боевых походов и восемь побед было за плечами у замечательного командира капитана 3 ранга Столбова. Умелыми, мужественными, закаленными в боях и походах были и остальные восемнадцать подводников. И погибли они не в схватке с врагом, а в результате нелепой случайности, от несчастья, которого вполне могло и не быть. Что может быть горше этого?!
«Щ-402» поставили в ремонт. Экипаж пополнили новыми людьми. Командиром лодки был назначен капитан 3 ранга Александр Моисеевич Каутский, плававший последнее время старпомом у Шуйского.
Политработники
В октябре в армии и на флоте был упразднен институт военных комиссаров. На тех лодках, где раньше были военкомы, ввели штат заместителей командиров по политической части. Политработникам присваивались командные звания.
На подводном флоте это прошло, пожалуй, не столь ощутимо, как в армии. На лодке иной принцип боевого управления, кроме единоначалия, никогда не был приемлем. Комиссар не мог вмешиваться в командование кораблем. В боевом походе во время поиска, и тем более атаки, командир был полностью самостоятелен в своих решениях. Политическое воспитание экипажа, работа с людьми, их мобилизация на лучшее выполнение боевых
