Иван Колышкин - В глубинах полярных морей
«Тирпиц» приходился «Бисмарку» братом-близнецом. И Николай Александрович Лунин вполне отдавал себе отчет, что даже самым успешным залпом едва ли отправит его на дно. Но повредить «Тирпица», вывести его из строя значило уберечь союзный конвой от страшной угрозы. Мало того, это значило надолго лишить надводные силы гитлеровцев на Севере их ядра и тем самым до некоторой степени изменить всю ситуацию на театре. Потому-то его решение атаковать линкор было абсолютно правильным.
Для уверенного залпа по «Тирпицу» требовалось прорвать охранение, поднырнув под эсминцы. И Лунин начал маневрировать, выходя в атаку. Эскадра шла противолодочным зигзагом, поэтому надо было систематически наблюдать за ее движением. Несмотря на риск быть обнаруженным, Николай Александрович пятнадцать раз поднимал перископ, подправляя после этого свой курс.
В 17.36 корабли повернули на 90 градусов влево. «К-21» оказалась на контркурсе с линкором. Лунин начал ворочать вправо, чтобы лечь на боевой курс и выпустить по «Тирпицу» носовой залп.
Напряжение в лодке достигло предела. Каждый понимал значение происходящего. Еще никому из североморцев не приходилось прорывать столь мощного охранения, а стало быть, и подвергаться столь большой опас-
[177]
ности. Никому не доводилось выходить в атаку по крупному боевому кораблю. Все в этой обстановке было неожиданно новым, необычным. И людям с трудом верилось, что все протекает вот так запросто, вполне благополучно.
Курсовой угол «Тирпица» достиг 55 градусов. До залпа оставалось три минуты. «Скорей бы, скорей бы…» — стучали сердца подводников. Но тут, приподняв перископ, Лунин изменился в лице. К рею линкора легко взлетели сигнальные флаги — хорошо, что профессионально натренированный морской глаз командира сумел запечатлеть эту как будто бы незначительную деталь. Флажное сочетание могло означать одно: очередной поворот на новый курс. Но на какой?
— Лишь бы не влево! — пробормотал Николай Александрович. Поворот влево мог сорвать всю атаку. Снова приподнял он перископ и не сумел сдержать улыбки. Эскадра повернула вправо. Возможность атаковать не была потеряна. Но курсовой угол линкора, хотя корабль и приблизился к лодке, стал очень острым — градусов 5–7. При таком курсовом угле цели стрельба не могла быть успешной. Начинать длительный маневр для выхода в новую точку залпа Лунин не рискнул — ведь эскадра могла снова начать поворот. Он решил изменить взаиморасположение кораблей кратчайшим путем, приведя линкор на кормовой залп. Правда, в корме было четыре, а не шесть, как в носу, аппаратов, но обстоятельства вынуждали идти на этот тактический проигрыш.
В 18.01 с дистанции семнадцати кабельтовых лодка выпустила по «Тирпицу» четыре торпеды с интервалом в четыре секунды. Тут же Лунин увел лодку в сторону и на глубину. Над головой молотили винтами воду миноносцы — их шум хорошо слышал гидроакустик.
Через 2 минуты 15 секунд во всех отсеках лодки хорошо различили два взрыва. Вздох облегчения вырвался у людей.
Охранение не обнаружило лодку после атаки. Лишь спустя шестнадцать минут где-то в стороне трижды раздался глухой протяжный грохот.
Когда в 19.09 «К-21» всплыла под перископ, горизонт был чист. Лунин приказал старшине радистов Горбунову передать командованию донесение об атаке «Тирпица».
На следующие сутки наша разведывательная авиа-
[178]
ция обнаружила эскадру у норвежских берегов. Она возвращалась домой, отказавшись от попытки нанести удар по конвою. Вскоре «Тирпиц», по разведданным англичан, был поставлен в ремонт…
На какие бы приказы Гитлера ни ссылался теперь Фридрих Руге, тогда нам ясно было одно: не мог командующий немецкой эскадрой идти навстречу серьезному бою, после того как линкор подвергся торпедной атаке и нависла угроза новых торпедных ударов.
«К-21» сделала то, что не решились или не захотели сделать англичане: она стала на пути главных сил противника, заставила их повернуть назад и тем самым спасла от окончательного разгрома конвой PQ-17. Наш союзник, обычно столь щепетильный в вопросах морской чести, оказался явно не на высоте. Ведь защита всеми силами и мерами охраняемых транспортов составляет суть любой конвойной операции. И решение бросить без боя транспорты на произвол судьбы трудно назвать мягче, чем недобросовестное, независимо от мотивов, которыми оно продиктовано.
Атака Лунина была тщательнейшим образом разобрана командованием бригады. Действия его были признаны вполне правильными, отвечающими обстановке. Все мы отдали должную дань его беззаветной боевой дерзости и изумительной выдержке — качествам, которые привели к успеху в этом трудном бою, А «К-21» вскоре после этого стала Краснознаменной.
Вот какие события виделись нам за пятистрочным сообщением Совинформбюро о торпедировании «Тирпица».
Новый командир
В операции по прикрытию PQ-17 участвовали многие лодки. Выходил и я с Видяевым на «Щ-422».
Тут, видимо, требуется пояснить, как Видяев стал командиром четыреста двадцать второй «щуки».
В июне, возвратившись из похода с Шуйским, я с изумлением узнал, что, пока мы были в море, Малышева отстранили от командования лодкой и осудили за трусость.
До сих пор мне нелегко отдать себе отчет, что случилось с этим командиром. В январском походе он, по моим наблюдениям, без опаски вел поиск и атаки, не
[179]
проявлял растерянности, когда лодка камнем летела вниз под аккомпанемент взрывов глубинных бомб.
Но после Малышев несколько раз выходил в море и возвращался с неизрасходованными торпедами, хотя, судя по всему, израсходовать он их мог — «Щ-422» имела встречи с противником. Комиссар лодки старший политрук Дубик, превосходно знавший командира, не мог отрицать, что его действия при встречах с врагом носили печать чрезмерной, трудно объяснимой осторожности.
В июне Малышев вышел в море с новым комиссаром — старшим политруком Табенкиным. Через несколько дней Табенкин дал радиограмму в базу с просьбой отозвать лодку ввиду явной трусости командира.
Оказывается, на лодке вышел из строя гирокомпас. Малышев, в прошлом дивизионный штурман, взялся самолично ввести его в строй. Но после ремонта компас пришел в безнадежное состояние.
На суде Малышев, говорят, признался, что испортил компас нарочно, страшась предстоящего похода. Но всех подробностей выяснить мне не удалось. Еще до моего возвращения из похода, во время воздушного налета на главную базу, бомба попала в помещение, где содержались арестованные. Малышев погиб.
Как объяснить все случившееся? Может быть, обвинение, предъявленное Малышеву, было поспешным и недостаточно обоснованным. Но повод к этому он, безусловно, дал сам. Я не имею никаких оснований сомневаться в мнении людей, которым бросалась в глаза его чрезмерная осторожность, или робость, или нерешительность в действиях, или трусость — суть здесь в объективных поступках, а не в субъективном их определении.
Остается предположить, что январский поход с его свирепыми бомбежками, ставившими лодку на грань гибели, морально надломил Малышева. Гибель же «М-175» и следующих за ней лодок была тем окончательным психологическим толчком, который пробудил у этого недостаточно твердого человека неодолимое чувство боязни.
Впечатление, которое произвели на подводников первые боевые потери, не следует преуменьшать. И если естественно, что подавляющее большинство из них сумело отлить свои чувства в сплав ненависти к врагу, то не удивительно, что в крупном коллективе все же нашелся человек, душу которого разъела ржавчина страха.
[180]
…Так Видяев, числившийся после гибели «Щ-421» в резерве и тосковавший по морю на бесчисленных дежурствах по бригаде, вновь получил корабль.
Мы вышли из Полярного 6 июля, после ленинской атаки по «Тирпицу», когда задачи, поставленные перед подводниками, были, по сути дела, исчерпаны. Поэтому поход оказался безрезультатным. Встреч с боевыми кораблями мы не имели. Зато самолеты досаждали нам изрядно. То и дело приходилось срочно погружаться, чтобы избежать атак с воздуха.
За время плавания случился лишь один достойный упоминания эпизод.
Лодка шла в надводном положении. Погода и видимость не затрудняли наблюдения. Обстановка на море была вполне спокойной. Вдруг вахтенный командир крикнул с мостика:
— Внизу! Доложите комдиву и командиру лодки: просьба выйти наверх!
Эта «просьба» на флоте носит весьма категоричный характер. Дело в том, что Корабельный устав предусматривает единственную формулу вызова командира на мостик: «Просьба выйти наверх». Понятно, пользуются ею не для того, чтобы пригласить командира полюбоваться красивым пейзажем. «Просьба выйти наверх» — это значит вахтенный командир или не может самостоятельно разобраться в обстановке, или не в силах предотвратить неминуемую гибель корабля. В любом случае слова вызова остаются одни и те же. Только интонация может быть разной. И командир, конечно, по такой «просьбе» пулей вылетает наверх, не ожидая ничего хорошего.
