Коллектив авторов - Большая книга семейной мудрости
Музами древние греки именовали живущих на горе Парнас девять богинь – покровительниц искусств и наук. Мифы разного времени называют их то дочерями Зевса, то порождением Земли-Геи и Урана, олицетворявшего небо. Но любая из этих версий подчеркивает особую их важность и для мира богов, и для мира людей. Под покровительством муз находились астрономия, танец, поэзия, музыка. Эти богини олицетворяли собой разные части космоса, уровни музыкального звукоряда… Да и само их общее название – музы – происходит, скорее всего, от древнего слова «мыслящие», то есть они были связаны еще и с древней мудростью мира!
Они были способны помочь человеку, связанному с искусством, обрести вдохновение. Истории о музах напоминают о том, что талант, дарованный человеку свыше, – это еще не все. Иногда талант нуждается в помощи, которую могут оказать только близкие люди художника, искренне его любящие. И неспроста музой называют женщину, способную вдохновить художника на создание произведений, которые, может быть, составят славу мирового искусства!
Мастер и его творение
По словам Леонардо да Винчи, «печальная участь ожидает того, кто наделен талантом, но вместо того, чтобы развивать… свои способности, чрезмерно возносится и предается праздности и самолюбованию». Вечный выбор художника – между «ремеслом от искусства» на потребу публике и неустанной работой над собой! Гоголевский Чартков сделал в итоге неоднозначный выбор. Безымянные персонажи М. Цветаевой творят ради вдохновения как такового…
«Молодой Чартков был художник с талантом, пророчившим многое: вспышками и мгновеньями его кисть отзывалась наблюдательностию, соображением, гибким порывом приблизиться более к природе. „Смотри, брат, – говорил ему не раз его профессор, – у тебя есть талант; грешно будет, если ты его погубишь. Но ты нетерпелив. Тебя одно что-нибудь заманит, одно что-нибудь тебе полюбится – ты им занят, а прочее у тебя дрянь, прочее тебе нипочем, ты уж и глядеть на него не хочешь. Смотри, чтоб из тебя не вышел модный живописец. У тебя и теперь уже что-то начинают слишком бойко кричать краски. Рисунок у тебя не строг, а подчас и вовсе слаб, линия не видна; ты уж гоняешься за модным освещением, за тем, что бьет на первые глаза. Смотри, как раз попадешь в английский род. Берегись; тебя уж начинает свет тянуть; уж я вижу у тебя иной раз на шее щегольской платок, шляпа с лоском… Оно заманчиво, можно пуститься писать модные картинки, портретики за деньги. Да ведь на этом губится, а не развертывается талант. Терпи. Обдумывай всякую работу, брось щегольство – пусть их набирают другие деньги. Твое от тебя не уйдет“.
Профессор был отчасти прав. Иногда хотелось, точно, нашему художнику кутнуть, щегольнуть – словом, кое-где показать свою молодость. Но при всем том он мог взять над собою власть. Временами он мог позабыть все, принявшись за кисть, и отрывался от нее не иначе, как от прекрасного прерванного сна. Вкус его развивался заметно. Еще не понимал он всей глубины Рафаэля, но уже увлекался быстрой, широкой кистью Гвида, останавливался перед портретами Тициана, восхищался фламандцами. Еще потемневший облик, облекающий старые картины, не весь сошел пред ним; но он уже прозревал в них кое-что, хотя внутренно не соглашался с профессором, чтобы старинные мастера так недосягаемо ушли от нас; ему казалось даже, что девятнадцатый век кое в чем значительно их опередил, что подражание природе как-то сделалось теперь ярче, живее, ближе; словом, он думал в этом случае так, как думает молодость, уже постигшая кое-что и чувствующая это в гордом внутреннем сознании».
Н. В. Гоголь, «Портрет»Г. ван Хонтхорст. Концерт на балконе. 1624
В черном небе – слова начертаны,
И ослепли глаза прекрасные…
И не страшно нам ложе смертное,
И не сладко нам ложе страстное.
В поте – пишущий, в поте – пашущий!
Нам знакомо иное рвение:
Легкий огнь, над кудрями пляшущий —
Дуновение – вдохновения!
Л. Альма-Тадема. Коллекционер картин времен Августа. 1867
Истинный творец никогда не останавливается и никогда не бывает доволен собой. Вечный творческий поиск, неудовлетворенность сделанным и радость от предвкушения того, что еще только предстоит сделать – вот особые приметы истинного таланта. А счастье от удачно завершенной картины, симфонии или поэмы обычно очень мимолетно… Об этом – известная восточная притча «Путь художника». И почти о том же самом – «ради чего творит художник?» – стихотворение, адресованное Пушкиным Жуковскому.
Однажды в некоем государстве проводились состязания художников. Мастера собрались со всей страны и представили строгим судьям великое множество замечательных произведений. Несколько дней продолжался отбор. И когда состязание уже было почти завершено, судьи пришли в растерянность: две самые замечательные картины собрали поровну «голосов». Они обе были великолепны, художники вложили в них всю свою душу. Замысел, композиция, цвет – все было на высоте.
Видя недоумение арбитров, вперед вышел знаменитый мудрец, тоже присутствовавший на состязании художников. Он сказал:
– Да, нелегко пришлось сегодня судьям.
Я тоже впервые вижу, чтобы в одном состязании участвовали сразу два таких замечательных мастера! Ваши картины поистине великолепны! Давайте поступим так. Пусть сами художники оценят достоинства и недостатки своих полотен, может быть, тогда судьям будет проще вынести решение?
– У моей картины нет недостатков! – гордо заявил автор первой картины. – Я считаю, что мне удалось достичь идеала!
– А ты как думаешь? – обратился мудрец ко второму художнику. – Тоже считаешь, что создал непревзойденный шедевр?
– Нет, – задумчиво ответил тот, глядя на свое творение. – Несмотря на то что картина закончена, я вижу в ней несколько недостатков!
– Ты победил! – радостно сказал ему мудрец.
Публика недоуменно зашушукалась, а художник, который был доволен своей работой, недовольно воскликнул:
– Почему это он победил? Он сам признал, что у его картины куча недостатков! Победить должен я!
– Нет, – ответил мудрец. – Вы оба достигли очень многого, и ваши работы поистине потрясают воображение. Но ты слишком упоен своим искусством и считаешь, что учиться тебе больше нечему. А твой соперник знает, что истинный художник никогда не удовлетворен сделанным… Его путь продолжается, а твой уже окончен. Вернее, ты сам завершил его.
«Путь художника», восточная притчаКогда, к мечтательному миру
Стремясь возвышенной душой,
Ты держишь на коленях лиру
Нетерпеливою рукой;
Когда сменяются виденья
Перед тобой в волшебной мгле,
И быстрый холод вдохновенья
Власы подъемлет на челе, —
Ты прав, творишь ты для немногих,
Не для завистливых судей,
Не для сбирателей убогих
Чужих суждений и вестей,
Но для друзей таланта строгих,
Священной истины друзей.
Не всякого полюбит счастье,
Не все родились для венцов.
Блажен, кто знает сладострастье
Высоких мыслей и стихов!
Кто наслаждение прекрасным
В прекрасный получил удел
И твой восторг уразумел
Восторгом пламенным и ясным!
Л. К. Плахов. В бондарной мастерской. Серед. XIX в.
Всегда ли найдут воплощение природные способности? Ведь, как известно, внешние обстоятельства подчас оказываются сильнее нас… Но герою Джека Лондона, напротив, помогло желание вырваться из привычной среды и первое серьезное чувство к очаровательной девушке «из высшего общества». Начав с чтения книг, написанных другими, он принялся писать сам.
«Мартин снова принялся за своих „Ловцов жемчуга“ и, вероятно, очень скоро бы кончил их, если бы его не отвлекало желание писать стихи. Это были любовные стихи, вдохновительницей которых являлась Руфь. Но ни одного стихотворения он не мог закончить. Нельзя было овладеть в короткий срок благородным искусством поэзии. Ритм, метр, общая структура стиха сами по себе представляли достаточные сложности, но, помимо всего этого, было еще нечто неуловимое, что он находил в стихах великих поэтов, но чего никак не мог вложить в свои собственные. Это был неуловимый дух поэзии, который никак не давался ему. Мартину он представлялся каким-то сиянием, вьющимся огненным туманом, который всегда разлетался при приближении к нему, и в лучшем случае удавалось поймать лишь клочья, сложить отдельные красивые строки, которые звучали в его мозгу как музыка или проносились перед глазами призрачными видениями. Это было мучительно. Прекрасные чувства просились на язык, а выходили прозаические, обыденные фразы. Мартин вслух читал себе свои стихи. Метр шествовал по всем правилам, с рифмами и с ритмом дело тоже обстояло благополучно, но не было, увы, ни огня, ни возвышенного вдохновения. Он никак не мог понять, отчего это происходит, и временами, приходя в отчаяние, возвращался к своему рассказу. Проза была более послушным инструментом.
