Фрэнк Абигнейл - Поймай меня, если сможешь. Реальная история самого неуловимого мошенника за всю историю преступлений
Я не дегустатор, но, отведав хороших вин, решил других никогда не пробовать. Однако жители Монпелье пьют больше вина, чем каких-либо других напитков. Ни обед, ни ужин без вина не подают. Я видел даже, как вино употребляют за завтраком.
От Армана я узнал, что на самом деле к скверной репутации Лангедока как производителя качественных вин Господь отнюдь не причастен. Почти сто лет назад, сказал он, насекомое филлоксера сгубило все виноградники Франции, нанеся виноделию почти смертоносный удар.
– Слыхал я, что эта напасть попала во Францию, прицепившись к корням лоз, импортированных из Америки, – сообщил Арман. – Но не ведаю, правда ли это.
Однако, рассказал мне Арман, ему достоверно известно, что изрядная часть виноградных лоз Франции пошла от американских корней, невосприимчивых к этой виноградной козявке, к которым привили французские лозы. И, втихомолку поделился он со мной, когда я завоевал его доверие, американцы и прочие нации потребляют, пожалуй, куда больше лангедокских вин, чем думают.
Почти ежедневно, проинформировал он меня, автоцистерны, наполненные дешевыми винами Лангедока, катят на север, в великие винные провинции, где их груз смешивают с изысканными винами Бургундии и Бордо.
– Называют это купажом, вроде как воду подливают в виски, – заметил Арман. – По-моему, это нечестно.
«Монпелье – самое подходящее место, чтобы учиться виноделию», – сказал он.
– У нас есть Университет виноделия Франции, прямо туточки, в нашем городе, – горделиво доложил он. – Вы можете пойти туда учиться.
Университет я так и не посетил. Не питая вкуса к вину, хоть и пью по социальным поводам, я не чувствовал тяги приобретать о нем познания. Меня вполне удовлетворили крохи и обрывки сведений, почерпнутых у Армана. Он был хорошим преподавателем – никогда не устраивал экзаменов и не выставлял отметок.
Найти себе занятие мне было трудновато. Тунеядство – тяжкий труд. Я много времени проводил за рулем, разъезжая по окрестностям. Ездил на побережье и проводил пару дней, исследуя песчаные дюны. Или доезжал до испанской границы и часами совершал пешие походы по подножью Пиренеев. Время от времени навещал виноградник Армана или какого-нибудь другого виноградаря. В конце первого месяца съездил в деревушку, где жила моя родня, и три дня провел у дедушки с бабушкой. Бабушка регулярно переписывалась с моей матерью и знала обо всем, что творится дома. Новости мне пришлось выуживать у нее очень деликатно, потому что я не хотел, чтобы она знала, что я стал изгоем. Мать была в полном здравии, как и мои сестры и братья. Отец по-прежнему ухаживал за матерью, что бабушка находила забавным. Очевидно, мать сказала бабушке, что я путешествую по миру «автостопом», отыскивая свой путь и пытаясь определиться с будущим, и во время побывки я это впечатление всячески подкреплял.
Я не сказал дедушке и бабушке, что живу в Монпелье, вместо того поведав, что держу путь в Испанию с мыслью поступить в один из испанских университетов. За время пребывания в Монпелье я посетил их и во второй раз, заявив, что не нашел испанского колледжа, отвечающего моим запросам, и теперь возвращаюсь в Италию, чтобы ознакомиться с тамошними университетами.
Освоившись в Монпелье, я и в самом деле начал подумывать о возвращении к учебе. Монпелье – центр одного из двух десятков учебных округов Франции, обладающий маленьким, но достойным государственным университетом, расположенным в городе. Посетив его кампус, я узнал, что для иностранцев доступно несколько курсов, хотя и ни один из них не преподают на английском. Впрочем, для меня это не было преградой, потому что французский, перенятый у матери, был моим вторым языком.
Найти себе занятие мне было трудновато. Тунеядство – тяжкий труд.
Я также начал подумывать о том, чтобы найти работу или открыть какой-нибудь малый бизнес – скажем, магазин канцтоваров, потому что от своей праздной, роскошной жизни я размяк и заплыл жирком. Моя тучность бросилась в глаза даже Арману.
– Труд писателя не очень-то утомителен, а, Робе́р? – сказал он, похлопав меня по животику. – Почему бы тебе не прийти поработать на меня на винограднике? Я уж сделаю тебя стройным и крепким.
Предложение я отклонил. Физический труд не для меня. И заняться физкультурой я себя заставить не мог.
Я все еще вертел в голове идею поступить в университет или найти какую-нибудь полезную работу, когда оба варианта отпали. Прожив в Монпелье четыре месяца, я познал горькую истину: когда ищейкам помогают, лису не укрыться нигде.
Я регулярно ездил на закупки на маленький (по американским стандартам) рыночек в окрестностях Монпелье, в рекомендованную Арманом бакалею. Я наведывался туда дважды в неделю, чтобы пополнить свои запасы или когда мне требовалось что-то специфическое. Тот раз был одной из моих плановых вылазок за покупками, и продавец как раз укладывал мою бакалею в пакет, когда я спохватился, что не взял молоко. Попросив паренька отложить мои продукты в сторонку (за мной стояла очередь), я отправился за молоком. Возвращаясь, я как раз обходил стеллаж с консервами, когда увидел четверых человек у кассы, где уже не было ни кассира, ни покупателей.
У одного в руках был дробовик, у другого что-то вроде короткоствольного автомата, а еще двое держали пистолеты. Первым делом мне пришло в голову, что это бандиты, грабящие магазин, а работники и покупатели лежат на полу.
Но стоило мне развернуться, чтобы укрыться за полками, как один из них гаркнул:
– Абигнейл!
Нырнув за полки, я тут же наткнулся на троих жандармов в мундирах. Все они направили свои пистолеты на меня. Потом начали сходиться со всех сторон – люди в форме, люди в штатском, – и все целились в меня из пистолетов, дробовиков, автоматов и винтовок. В ушах у меня выстрелами загрохотали приказы:
– Руки вверх!
– Руки на голову!
– К полкам, расставить руки и ноги!
– Лицом на пол!
Я поднял руки, не зная, какому из приказов повиноваться, но чертовски не хотел, чтобы меня подстрелили. А некоторые из блюстителей порядка обращались с оружием так, что перепугали меня. Фактически говоря, они пугали и коллег-полицейских.
– Ради бога, не стреляйте! – крикнул я. – Пусть кто-то один говорит, что делать, и я сделаю!
Высокий тощий мужчина с аскетическими чертами направил на меня пистолет, рявкнув:
– На пол, лицом вниз!
Я исполнил приказание, причем мне помогли несколько отнюдь не ласковых рук. Грубые ладони завернули мне руки за спину, а другие столь же безжалостные туго сомкнули стальные браслеты вокруг моих запястий.
Меня бесцеремонно вздернули на ноги и в окружении детективов Sûreté[33], агентов Интерпола, жандармов и бог весть каких еще легавых повлекли из магазина, грубо втолкнув на заднее сиденье седана без опознавательных знаков. Не могу сказать, что французские полицейские прибегают к жесткости, но обращаются они с подозреваемыми не в меру жестко. Меня отвезли прямиком в полицейское отделение Монпелье. По пути никто не обмолвился ни словом.
Я чертовски не хотел, чтобы меня подстрелили.
В участке аскетичный детектив и двое других офицеров, тоже агентов Sûreté, ввели меня в тесную комнатку. Французским полицейским дана большая свобода в обращении с преступниками, особенно при допросах подозреваемых. Они сразу перешли к сути дела, не трудясь зачитать мне права, которые даны преступнику. По-моему, у жуликов во Франции нет вообще никаких прав.
– Меня зовут Марсель Гастон, я из Sûreté, – отрывисто бросил тощий. – А вы Фрэнк Абигнейл, не так ли?
– Я Роберт Монджо, – с негодованием возразил я. – Я писатель из Калифорнии, американец. Боюсь, вы, джентльмены, совершили очень серьезную ошибку.
Гастон наотмашь дал мне резкую, болезненную затрещину.
– Большинство совершаемых мной ошибок, мсье, серьезные, но в данном случае я ошибки не совершил. Вы Фрэнк Абигнейл.
– Я Роберт Монджо, – упорствовал я, вглядываясь в их лица в поисках хоть намека на сомнения.
Один из других агентов Sûreté выступил вперед, стиснув кулаки, но Гастон, протянув руку, остановил его, не сводя с меня пристального взгляда. А потом развел руками.
– Мы могли бы выбить признание, но это не потребуется. Времени у меня хоть отбавляй, Абигнейл, но я не намерен тратить его на тебя. Мы можем продержать тебя до Судного дня или хотя бы до той поры, когда разыщем свидетелей, способных тебя опознать. А пока, если ты не намерен идти на сотрудничество, я суну тебя в камеру с банальными пьянчугами и мелкими преступниками. Ты можешь торчать там неделю, две недели, месяц – мне без разницы. Однако ни кормить, ни поить тебя не будут, пока не сознаешься. Почему бы тебе не открыть нам то, что мы хотим знать, прямо сейчас? Мы знаем, кто ты. Мы знаем, что ты натворил. Ты только делаешь себе хуже.
И еще одно, Абигнейл. Если ты заставишь нас пуститься во все тяжкие, чтобы раздобыть сведения, которые можешь дать прямо сейчас, я тебе этого не забуду. И последствия ты запомнишь на всю жизнь, уж это я тебе обещаю.
