Николаус Вахсман - История нацистских концлагерей
Миры заключенных
Вследствие координации эсэсовцами лагерей и их попыток унифицировать их к середине 1930-х годов возникла некая стандартизированная система концентрационных лагерей. Выработался определенный стереотипный облик лагеря СС – их структура, штат, а также социальный фон личного состава эсэсовской охраны стали обнаруживать явное сходство. Эсэсовцы ввели для узников и единообразную форменную одежду. Явное сходство просматривалось и в среде заключенных: к 1936 году большинство заключенных мужского пола, начиная с прибытия в лагерь, остригались наголо (и далее в текущем порядке примерно раз в неделю)[687]. Позже, приблизительно с 1938 года, для них ввели форменную одежду. Вместо прежнего разнобоя первых лет узников облачали в одинаковые куртки и брюки в широкую полоску, так называемую зебру, в сине-белую полоску летом, в сине-серую зимой, с номерами каждого заключенного на груди. В небольших первых лагерях охранники нередко обращались к заключенным по фамилии; в крупных концлагерях конца 1930-х годов заключенные вместо фамилий выкликались по номерам[688].
Вновь прибывшие нередко терялись в море на первый взгляд совершенно неотличимых собратьев. Но, присмотревшись, начинали замечать, что узники поделены на различные группы, что существует определенная их иерархия. Одежда одних заключенных была опрятнее, жили они в лучших условиях, и – что главное – они часто носили на груди знаки так называемых капо[689]. Имелись и особые разноцветные значки для обозначения категории заключенного. Введенные впервые в некоторых из первых лагерей, такие знаки различия были стандартизированы приблизительно в 1937–1938 годах, когда эсэсовцы стали размещать разноцветные треугольники на форменных брюках и куртках для определения, к какой из групп относится узник, а группы различались по виду (предположительно) совершенных ими преступлений[690]. Цвет треугольника оказывал определяющее влияние на жизнь заключенных лагерей, соперничая по значимости разве что с полом, ибо с мужчинами и женщинами в лагерях обращались по-разному.
Лагерная рутина
Невзирая на кажущееся однообразие, ни один день в концентрационных лагерях не походил на предыдущий. В зависимости от лагеря, времени года и конкретного года постоянно менялись графики распорядка дня. Кроме того, эсэсовцы, единственные распорядители лагерным временем, отнюдь не стремились к тому, чтобы жизнь заключенных вошла в некое русло привычности и предсказуемости, и поэтому предпочитали держать узников в состоянии перманентной неизвестности. Пробуждаясь по утрам, заключенный не знал, какие именно издевательства и злодеяния готовит день грядущий, но понимал, что ежедневная рутина в любой момент может быть нарушена очередной прихотью лагерных СС[691]. И все же процесс унификации лагерей неизбежно выражался в некоем устоявшемся порядке. Во всех лагерях дни подразделялись на отличные друг от друга временные периоды, отмечаемые воем сирен или перезвоном колокола, – еще один элемент, заимствованный от упорядоченного армейского или тюремного бытия[692].
День в концентрационном лагере для мужчин начинался очень рано, еще затемно; в летний период подъем был около 4 часов утра или даже еще раньше. Заключенные ополаскивали лицо водой, наскоро проглатывали завтрак (хлеб или кашу, запивая жидким чаем или суррогатным кофе), торопливо мыли оловянные чашки и тарелки, убирали их в шкафчики и переходили к заправке коек. Покончив с этим, они покидали отведенные им отсеки и направлялись на следующий ритуал – утреннюю перекличку, следуя «молчаливо, размеренно и по-военному быстро», как и предписывалось директивой коменданта лагеря Бухенвальд от 1937 года. Ослабевших и больных заключенных поддерживали товарищи, ибо на лагерную перекличку обязаны были являться все без исключения заключенные независимо от состояния здоровья (кроме помещенных в лагерный лазарет). Как только все заключенные были в сборе, эсэсовцы проводили общую поверку; если в процессе ее случались какие-то недоразумения, например не удавалось сразу установить количественный состав узников, весь лагерь иногда часами простаивал до прояснения всех обстоятельств. В ходе переклички эсэсовские офицеры делали объявления по громкоговорителям насчет предстоящих занятий по образу и подобию военных, например строевая подготовка, а блокфюреры раздавали наказания за неопрятный внешний вид, грязную обувь и тому подобные проступки. Наконец, заключенных после разделения на рабочие группы ускоренным маршем гнали на работы, часто за пределы лагеря[693].
Принудительный труд занимал большую часть дневных часов заключенных, лишь ненадолго он прерывался на обед[694]. Обед был скудным, как правило нечто вроде овощного рагу с хлебом. Заболевания пищеварительного тракта были повсеместным явлением, как и голод, некоторые заключенные стремительно теряли в весе. Но в целом еда была хоть и относительно, но все же терпима. С точки зрения тех заключенных, чье пребывание в концлагере пришлось на военные годы, рационы были воистину царскими уже хотя бы потому, что узникам разрешалось увеличивать их. Хотя родственникам теперь запрещалось отправлять продуктовые посылки (как и посылки вообще), они могли передавать заключенным небольшие денежные суммы, что позволяло приобретать в эсэсовских столовых дополнительные продукты питания. Узник Дахау, получавший 4 рейхсмарки в неделю в 1938 году, мог на эти деньги купить 170 граммов сливочного масла, 170 граммов булочек, банку сельди или сардин, немного искусственного меда, кое-что для личного пользования – мыло, шнурки, зубную пасту, несколько кусочков сахару и две пачки сигарет (заключенным разрешалось курить после еды, кроме того, сигареты служили в лагере своего рода неофициальной валютой)[695].
После возвращения всех работавших за территорией лагеря проходила вечерняя перекличка. Это мероприятие внушало заключенным особый страх. Обессиленных, их могли продержать стоя по стойке смирно и независимо от погоды сколько угодно, до тех пор пока эсэсовцы не пересчитают всех. Эсэсовцам-охранникам нравилось затягивать муки заключенных, их заставляли петь или смотреть на исполнение телесных наказаний. В конце концов перекличка заканчивалась, и заключенные расходились по отсекам на ужин, где съедали еще немного супа или другой скудной пищи. После ужина иногда их заставляли снова работать в составе групп или же выполнять хозработы по бараку, или они приводили в порядок одежду. Но им все же полагалось и свободное время. Беседы между собой были официально запрещены большую часть дня, но в свободное время позволялось общаться; кто-то углублялся в чтение нацистских газет (купленных за свои же деньги). В 8–9 часов вечера заключенных по сигналу сгоняли в барачные отсеки. Некоторые еще несколько минут могли почитать, но после сирены свет в бараках гасили – отбой. С этого времени никому из заключенных не позволялось выходить из кубрика под угрозой смертной казни. Люди проваливались в неглубокий поверхностный лагерный сон до утренней побудки[696].
Большинство заключенных с нетерпением ждали воскресенья, хотя иногда их гнали на работы и в этот день, но работы не затягивались допоздна. И в выходные дни эсэсовские охранники регламентировали распорядок дня в бараках. Иногда по воскресеньям затягивались переклички, и узники снова вынуждены были часами стоять навытяжку, а потом до блеска надраивать полы в кубриках. По громкоговорителю звучали речи нацистских фюреров или допущенная администрацией для прослушивания заключенными музыка (иногда ее транслировали по вечерам и в будние дни). В некоторых случаях заключенные слушали выступления лагерного оркестра. После учреждения первого официального оркестра заключенных лагеря Эстервеген в 1935 году подобные музыкальные коллективы стали создаваться и в других концентрационных лагерях. Их главная функция состояла в том, чтобы они регулярно выступали перед эсэсовцами и заключенными[697]. На первых порах и в лагерях, как и в обычных тюрьмах, по воскресеньям проводились богослужения. Даже в Дахау эсэсовцы первое время позволяли местному священнику служить мессу на плацу для перекличек. Но из-за усугублявшегося конфликта между нацистами и церковью в середине 1930-х годов лагерная администрация запретила подобные мероприятия, а Гиммлер в конце концов и вовсе наложил на них запрет[698].
Несмотря ни на что, всемогущество эсэсовцев в концентрационных лагерях так и не стало абсолютным. Хотя некоторые охранники терпеть не могли, когда заключенные бьют баклуши, уменьшение численности охранников по воскресеньям означало некое послабление для узников. Иногда им разрешалось играть в спортивные игры, устраивать состязания за пределами бараков, но чаще всего заключенные оставались в своих отсеках-кубриках, играли в настольные игры или читали. Первоначально некоторым узникам позволяли держать свои собственные книги, хотя впоследствии это правило было отменено. Когда Ганса Литтена в 1937 году перевели из Лихтенбурга в Бухенвальд, он вынужден был отослать домой все до единой книги. «Представляешь, что это для меня означает», – в отчаянии писал он матери. С тех пор Литтен вынужден был полагаться лишь на убогие фонды концлагерной библиотеки, такие библиотеки появились в 1933 году, иногда даже финансировались, разумеется за счет заключенных. Хоть все полки были забиты пропагандистскими трактатами, библиотека Бухенвальда насчитывала к осени 1939 года около 6 тысяч томов, среди которых иногда удавалось отыскать нечто ценное и полезное[699].
