Николаус Вахсман - История нацистских концлагерей
Политический солдат без остатка отдавал себя исполнению взятых на себя обязательств. Люди, составлявшие костяк эсэсовского лагерного сообщества, большую часть свободного времени проводили вместе, не покидая территории лагеря. Их встречи происходили, как правило, в лагерной столовой СС, там собирались, чтобы отметить то или иное событие или торжество. В Дахау эсэсовцы проводили досуг в плавательном бассейне, в кегельбане или на теннисных кортах; при лагере имелось даже нечто вроде заповедника с дикими животными. Высшие должностные лица встречались за пределами лагерной территории. Большинство из них были люди женатые, семейные, некоторые имели по двое-трое детей – еще одна составляющая и отличительная черта присущей СС маскулинности, – а их семьи нередко компактно проживали в поселках неподалеку от лагерей. Таким образом, личная жизнь и исполнение служебных обязанностей лагерных эсэсовцев сливались воедино в одном и том же социуме[658].
Главной составляющей их жизни было насилие. Именно оно и служило тем самым «духом сплоченности», цементирующим личный состав лагерей СС, лагерных профессионалов, ибо ежедневная общая практика злодеяний сближала их, превращая из просто коллег по службе в соучастников преступлений[659]. И пресловутый «дух сплоченности» был настолько силен в эсэсовцах, что распространялся и за пределы лагерей, нередко приводя к ссорам и даже стычкам с жителями близлежащих населенных пунктов. Один из самых громких случаев – произошедший в апреле 1938 года в Дахау инцидент, когда один из эсэсовцев насмерть заколол церемониальным кинжалом двоих рабочих, судя по всему в результате ссоры по поводу формы и золотого партийного значка[660].
Насилие как сущность лагерного духа пропитало всех без исключения эсэсовских лагерных профессионалов. В дополнение к наказаниям заключенных в рамках исполнения служебных обязанностей они практиковали и множество других форм насилия, начиная с заурядного рукоприкладства. Для заключенного концлагеря первая пощечина служила оскорбительным напоминанием о его статусе раба. Пощечины вообще широко использовались немцами в воспитательных целях, дабы дисциплинировать младших и подчиненных. Причиной тому была относительная безобидность этого вида физической расправы, в отличие от других[661]. Удары дубинками оставляли следы, то есть речь могла идти о телесных повреждениях; еще серьезнее могли быть последствия от внезапных ночных рейдов по баракам, когда эсэсовцы-охранники с криками набрасывались на узников, и нередко дело доходило даже до зверских избиений[662].
В отличие от ставших в концлагерях рутиной побоев, убийства в середине 1930-х годов все еще оставались явлением довольно редким. В 1937 году, в среднем, в каждом из больших лагерей СС (Дахау, Заксенхаузен и Бухенвальд), где число заключенных доходило приблизительно до 2300 человек в каждом, ежемесячно погибало от 40 до 50 заключенных[663]. В целом, вероятно, около 300 заключенных погибли в концентрационных лагерях с 1934 по 1937 год, в большинстве случаев речь шла о доведении до самоубийства эсэсовцами или же о совершенных ими убийствах[664].
Акты насилия были вполне простительным и объяснимым деянием среди лагерных эсэсовцев, поскольку, по их мнению, оправдывались (как и в первых лагерях) необходимостью удерживать преступников в узде. Правда, идею об опасных преступниках было куда труднее внушить в середине и конце 1930-х годов, когда Третий рейх был вполне стабилен. Но администрация эсэсовских лагерей упорно вдалбливала это в головы всех с целью не дать потушить пожар ненависти. Охранники-новички постоянно получали идеологические наставления на этот счет. В лекциях, листовках и директивах эсэсовское командование живописало заключенных как опаснейших врагов, которым ни в коем случае нельзя было ни доверять, ни оставлять их в покое, ни испытывать к ним сочувствие. И эти идеи чаще всего срабатывали – отчасти потому, что концентрационные лагеря были укомплектованы добровольцами из числа убежденных национал-социалистов, отчасти потому, что заключенные приобрели стереотипный облик арестанта, посаженного за решетку преступника – наголо обритые головы, полосатая тюремная роба. Ненависть эсэсовцев к заключенным усилилась настолько, что, как писал Рудольф Хёсс, была «непостижима для посторонних»[665]. И все же не все удары дубинками или затрещины были продиктованы именно жгучей ненавистью. Очень часто эсэсовцы-охранники прибегали к ним из чисто практических соображений, например для поддержания дисциплины, а иногда и просто от скуки[666]. Но каким бы ни был повод, все случаи побоев и рукоприкладства проистекали из глубочайшего презрения к жертвам.
Стремясь закалить своих подопечных, как выразился Теодор Эйке, их в приказном порядке заставляли присутствовать при телесных наказаниях заключенных. В первый раз Рудольф Хёсс, по его словам, был потрясен криками, но потом мало-помалу привык к ним, как и его сослуживцы, кое-кто из них даже наслаждался страданиями «врагов»[667]. Лагерные профессионалы из СС были, разумеется, не только пассивными наблюдателями. Некоторые даже проходили особые курсы специалистов по методике пыток[668]. Но большинство личного состава охраны постигало пыточную науку на местах, на ходу подучиваясь у более опытных коллег и начальников[669]. Последние остававшиеся сомнения заливались шнапсом, еще более распалявшим их больное воображение; кое-кто напивался до бесчувствия, и временами дело доходило до бытового травматизма[670].
Насилие не только объединило самых ярых фанатиков из числа лагерных эсэсовцев, оно стимулировало их карьерный рост. В сообществе, основанном на почитании политического солдата, жестокость создавала ценный социальный капитал. Амбициозные эсэсовцы понимали, что репутация не знающего пощады охранника не останется не замеченной начальством и тем самым улучшит перспективы повышения в звании или должности. Это было одной из причин, почему блокфюреры сами напрашивались в исполнители телесных наказаний. Но и старшие офицеры никак не желали отстать от них. «Я не мог просить блокфюреров совершить большее, чем я сам, – так под присягой заявил раппортфюрер Заксенхаузена. – Вот поэтому я лично избивал заключенных кулаками и пинал ногами». Ради поддержки авторитета лагерные эсэсовцы вынуждены были вновь и вновь подтверждать способность к насилию, и так постоянно. В отличие от заключенных, отчаянно пытавшихся быть тише воды и ниже травы – следуя общему правилу «не высовываться», – эсэсовцы, напротив, всячески пытались перещеголять друг друга по части жестокости, зачастую превращая процедуры наказания в грандиозные шоу одно другого бесчеловечнее[671]. В итоге насилие для преступников-эсэсовцев не превращалось в самоцель[672]. Тут рождалось некое взрывоопасное соединение идеологических и ситуативных факторов.
Ну а те из охранников, кому так и не удалось пройти экзамен на насилие, сами становились объектами отвратительных подначек. В полном соответствии с критериями Эйке им отводилась роль «слабаков» и «баб». Таких надлежало «перековать». Рудольф Хёсс, со своей стороны, был страшно напуган подобными перспективами. «Я хотел пользоваться дурной славой, чтобы не считаться мягким». А так называемых слабаков быстро списывали в неудачники, которых понижали в должностях. «Ибо «Мертвая голова» наказывает тех, кто отклоняется от нашего предписанного курса», – писал Эйке в своем неподражаемом стиле. Стремление Эйке изъять слишком уж «мягких» охранников означало пожертвовать некоторыми из своих подчиненных, впрочем, как любому коменданту любого другого крупного концентрационного лагеря СС[673].
Школа Дахау
Когда Генрих Гиммлер подыскивал нового коменданта Дахау на замену Теодору Эйке, он заинтересовался одним из своих давних последователей. Родившийся в 1890 году Генрих Дойбель вернулся из плена после Первой мировой войны с грудью в орденах и сумел получить место таможенного инспектора. Но истинной его страстью, однако, была и оставалась политика, причем крайне правого толка. Дойбель вступил в ряды в ту пора еще весьма малочисленных СС в 1926 году, получив служебное удостоверение СС под номером 186, и быстро зашагал по ступенькам служебной лестницы. К 1934 году оберфюрер Дойбель командовал полком австрийских эсэсовцев, расквартированным на территории лагеря Дахау. Как ветеран Первой мировой войны и фанатично настроенный эсэсовец, с сильным характером, которому и тщеславия было не занимать, Дойбель представлялся вполне достойным кандидатом на смену Эйке, чтобы вступить в должность коменданта Дахау. Это было в декабре 1934 года[674]. Подобное назначение в целом было типичным, вполне в духе импровизационной кадровой политики ранней фазы развития концентрационных лагерей, когда так называемые старые борцы, часть которых оказалась не у дел, были вознаграждены постами за вступление в числе первых в ряды СС и НСДАП, вовремя уловив тенденцию и без долгих раздумий[675].
