Семен Либерман - Дела и люди(На совесткой стройке)
Глава тринадцатая КАПИТАЛИСТЫ ПРИЕЗЖАЮТ В РОССИЮ
В течение десяти лет - от 1918 до 1927 года - вопрос об иностранных «концессиях» в ССССР был предметом обсуждения и в Советской России, и в Европе, и в Америке; он возбуждал всеобщее внимание, ему порой отводилось одно из первых мест в деле политической и хозяйственной стабилизации европейского Запада. Концессиям посвящались длинные столбцы в газетах, о них читались доклады и контрдоклады в научных учреждениях, и все государственные деятели того времени, от Ленина до Ллойд-Джорджа, делали по поводу них пространные заявления. Если сравнить всю эту шумиху с практическими результатами - картина получается странная. В итоге концессии почти ничего не дали. Вот уж подлинно: гора родила мышь. За период с 1921 по 1928 г. советская власть получила 2400 концессионных предложений, заключено же было всего 178 договоров, считая в том числе 3 договора о технической помощи. На 1 октября 1928 г. в России сохранилось лишь 68 концессионных предприятий, с капиталом в 61 миллион рублей и 20.000 служащих и рабочих. Ленин, в отличие от большинства своих ближайших сотрудников, был очень серьезным и образованным экономистом. В 90-ых годах прошлого столетия он принимал участие в борьбе между народниками и марксистами. Русскую интеллигенцию разделяли страстные споры о грядущих экономических судьбах России: суждено ли ей, подобно другим странам, пойти по пути капиталистического развития, или же наличие крестьянской общины позволит России перейти непосредственно к строительству социалистических форм жизни? Ленин в этом споре защищал взгляды русских марксистов, которые не верили в социалистическую миссию крестьянства и ожидали победы социализма лишь в результате классовой борьбы пролетариата, рост и подъем которого обусловлен был развитием промышленности и капитализма в России. Ленин написал множество статей, а также большой научный труд («Развитие капитализма в России»), , в доказательство исторической неизбежности русского капитализма. Ставши, через четверть века, вождем Октябрьского переворота, Ленин оказался в противоречивом положении: революционная стихия тянула к молниеносной ликвидации капитализма, вопреки всем теориям. Будучи скорее политическим деятелем, чем ученым, Ленин совершал теперь ломку капитализма такими темпами и такими мерами, которые он сам, за десять-двадцать лет до того, счел бы безумием. Он стоял во главе революции, но подчинялся, в то же время, ее стихийным импульсам. В деловых вопросах, однако, он не мог забыть всего, что знал и понимал: он предвидел в России, и под коммунистической властью, известное развитие капиталистического хозяйства - он называл это «государственным капитализмом» - и готов был создать возможности для такого развития. Не раз, в своих речах и статьях 1920-22 гг., он, стараясь рассеять недоумения и побороть протесты своих сторонников, возвращался к этому вопросу и доказывал, как велика будет польза для России от привлечения иностранных капиталов. Но для Ленина, все же, на первом месте стояли соображения политические. Он видел в концессиях, и даже в предварительных переговорах о будущих концессиях, приманку для «мирового капитала», которая сможет победить враждебность его к Советской России. Предоставление концессий должно было разбить враждебное единство капиталистического окружения и создать в ряде стран влиятельные группы капиталистов, заинтересованные в мирных отношениях с Москвой, ибо война означала бы для них потерю их вложений. Во всем этом была большая доля военной хитрости, которую Ленин считал необходимой во взаимоотношениях «рабочего государства» с государствами капиталистическими. В годы англо-французской интервенции, в самый разгар «военного коммунизма», , 23 сентября 1919 года, Ленин, в известном письме «Американским рабочим», уже говорил о своей готовности предоставить концессии «в случае заключения мира». Когда же интервенция была ликвидирована, а отношения с Западом все же оставались враждебными, Ленин провел через Совнарком декрет о концессиях. Решено было даже выработать список будущих концессий, своего рода прейскурант для мировой буржуазии. Заграничные представители советского правительства во всех столицах Европы не переставали вести переговоры о концессиях, заверяя соискателей в возможности спокойной работы в советском государстве и обещая им большие выгоды в случае вложения капитала в русское хозяйство. Однако, концессионная кампания в конечном итоге определялась политическими целями. Бывали случаи, когда уже совершенно готовый концессионный договор в последнюю минуту отправлялся в корзину… из-за недружелюбного отношения к Москве того или иного правительства. Это произошло, например, с известной концессией Уркарта. В связи со слухами об открывающихся возможностях для работы иностранного капитала в России, в Москву стали прибывать различные представители европейского капиталистического мира. Пионерами были, как всегда в подобных случаях, капиталисты с авантюристическими наклонностями; они скоро заполнили две больших московских гостиницы -«Метрополь» и «Насиональ». Много было людей, которые в военное время очень нажились, но с окончанием войны потеряли источник доходов, как, например, владельцы оружейных заводов и т. д.; были и разорившиеся во время войны предприниматели, например пароходовладельцы - все они искали нового приложения для ссвоих сил и капиталов и рассчитывали, что Россия может стать для них источником обогащения. Немало было также и политиков, служителей искусства; был даже один содержатель большого ночного увеселительного заведения, который приехал с поручением от крупных фирм, искавших концессию на платину, золото и вообще на всяческое сырье, которым Россия так богата. Многие приезжали в Москву, заручившись предварительно рекомендацией видных европейских коммунистов или известных политических деятелей, оказавших большевизму в дореволюционное время те или иные услуги. Эти концессионеры попадали иногда в довольно щекотливое положение по отношению к своим собственным странам, большинство которых проводило политику бойкота Советской России и весьма неодобрительно смотрело на банкиров, промышленников и т. д., добивавшихся сотрудничества с Москвой. Поэтому, приезжая в Россию, будущие концессионеры часто просили нас держать переговоры втайне. Однако, говорили они, если концессия будет им дана, то они не побоятся объявить об этом открыто, несмотря на то, что капиталистический мир может подвергнуть их за это остракизму. Они на это, де, идут, ибо «есть ради чего рисковать». Многим из приезжих удавалось установить связи с русскими адвокатами, интеллигентами, экономистами, которых они принимали на службу в качестве работников своих предприятий в будущем, а в настоящем - в качестве ходатаев по делу о получениии концессий. Чека, которая вообще очень внимательно и неодобрительно следила за сношениями иностранцев с русскими гражданами, в данном случае, в связях с концессионерами не только не видела ничего предосудительного, но даже поощряла их, так как появление каждого предложения о концессиях считалось прорывом капиталистической блокады. С другой же стороны, Чека таким путем получала информацию о внешнем мире и знакомилась с настроениями его представителей. Не надо думать, однако, что в первый период лишь авантюристы и прожектеры интересовались концессионной политикой ленинского правительства. В то время как московские гостиницы приютили, действительно, довольно разношерстных «дельцов», в столицах Европы более солидные представители капиталистического мира также серьезно заинтересовались новыми возможностями и открывающимися перспективами в Советской России. Мне пришлось в этом убедиться воочию; когда я оказался за границей в 1920 и 21 гг., т. е. на заре советской концессионной политики. К нам в Лондон явился однажды (это было, кажется, в 1921 году) Ф., человек с мировым именем, один из крупнейших представителей и фактических создателей голландской электрической промышленности. Он также добивался встречи с Красиным. При свидании с последним Ф. сказал ему: - Мне деньги не нужны, да и новые дела меня мало интересуют. Но я внук Карла Маркса, того человека, идеи которого воодушевляют вождей русской революции. Поэтому я хочу быть первым строителем большого электрического завода в России и предлагаю построить завод электрических лампочек. Я ознакомился с ленинским планом электрификации России, и я убежден, что страна, которая так хорошо поняла значение электричества для судеб человечества, не погибнет, а будет развиваться и процветать. На Красина, который и сам, в качестве инженера-электротехника, разделял увлечение Ленина электрификацией, и речь и предложение Ф. произвели сильное впечатление. Сейчас же начался обмен телеграммами с Лениным, и в течение нескольких месяцев, и в Москве, и в Лондоне, все видные советские работники с гордостью говорили о том, что один из представителей капитала той страны, которая ни за что не желала признать советскую власть, добивается теперь концессии на постройку электрических заводов в России. Впрочем, из предложения Ф. так ничего и не получилось. Насколько мне помнится, какие-то немецкие фирмы, хотя и не связанные родственными узами с Марксом, добились этой концессии раньше Ф., сделав более выгодные предложения советскому правительству.
