Владимир Костицын - «Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники
Огромная толпа; посадки нет. Ждем час, другой. Начинают посадку: толпа рвется; еле отстраняют безбилетных и то, по-видимому, не всех. Наконец, мы – на палубе. Кое-как находим себе место и садимся на своих чемоданах: больше не на чем. Отходить от мест – опасно: вещи исчезнут моментально. После значительного промедления пароход трогается. Казалось бы, все неблагоприятно. Предстоит бессонная ночь. Ресторан на борту есть, но забит пассажирами, и в нем ничего нет. Мыться – тут же, из-под крана. «Удобства» – такие, что хуже трудно найти. И все-таки мы веселы. Пароход – уже за Москвой: начинаются поля и леса, подмосковные пригорки, иногда с живописными усадьбами или монастырями, а главное, мы – не в Архангельском переулке, дышим чудесным вечерним речным воздухом. Провизия есть: закусываем. Из чемоданов и пальто мастерим что-то вроде постели, где один из нас может спать под бдительным надзором другого. Я настаиваю, чтобы спящим была ты, но ты упираешься.
Немного знакомимся с публикой, которая разнообразна и живописна. Иногда пробегаемся, я или ты, по палубе, чтобы лучше видеть пейзаж или встречные суда. И замечаю, что ты вовсе не так равнодушна к красотам природы, как часто хочешь показать; просто не любишь болтливых излияний и вскриков. С пароходом не все идет гладко. Машина работает с явными перебоями, но все-таки работает. По пути оказываем помощь встречному буксирнику, севшему на мель, и возимся с ним около часа, что дает едущим приятное развлечение. Так наступает ночь; ты прикладываешься на минуточку и засыпаешь; я сижу около и подремываю. Просыпаешься довольно рано, чтобы успеть помыться и сделать все необходимое до пробуждения публики; потом я выполняю ту же программу, и нам удается добыть горячего чаю, что сразу повышает настроение. Восходит солнце. Чудесно, и как чудесно мы себя чувствуем! Расспросами у публики стараемся выяснить, что ждет нас в Коломне, и узнаем огорчительную вещь: поезд из Голутвина до Озер ходит два раза в неделю; иных возможностей нет. Лошадь, чтобы проехать 38 километров, достать можно, но это будет стоить сумму, превышающую наш двухмесячный совместный заработок, и у нас ее нет. Дней [отправления] поездов никто точно не знает. Если поезд ушел вечером накануне, то нам предстоит провести в Коломне несколько дней.
К полудню прибываем в Коломну. Пароход идет дальше, к Рязани. Берег пуст. Сидят несколько праздных людей: «О сон на море – диво сон». Носильщиков нет. Мы обращаемся к одному из праздных людей с просьбой потаскать наши вещи, пока будем ходить по «присутственным» местам. От денег отказывается, но полфунта хлеба охотно берет. Так мы прибываем к местному совету и получаем аудиенцию у председателя. Он, оказывается, хорошо знает нас обоих… по нашим подписям: меня – как управляющего делами Всерокома и Трамота, тебя – как генерального секретаря Трамота. Его не смущает мой мандат, но удивляет твой: «Что же они гоняют ответственного товарища по таким мелким делам? Могли бы написать нам. Озеры от нас зависят. Ну, поскольку вы, товарищи, – тут, я мешать не буду. Только потом известите нас, в каком виде там все нашли». От него мы узнаем, что поезд действительно ушел накануне и нужно ждать три дня. Очень любезно дает нам ордер на комнату в отеле «Третий Интернационал» на улице Маркса и Энгельса и талоны на питание в столовой исполкома, что очень ценно. Обещает к отъезду прислать лошадь, чтобы перевезти нас с багажом из Коломны в Голутвин. Расстаемся друзьями и идем в сопровождении носильщика искать гостиницу.
К сожалению, председатель не сказал нам, как эти улица и гостиница назывались раньше: под новыми именами их никто не знает. Мы уже собираемся вернуться в исполком, когда наше внимание привлекает написанный мелом номер 3 на «Меблированных комнатах Пантелеева». Оказывается, что это действительно там. Выходит старичок, берет ордер, ведет нас в совершенно пустую, с битыми окнами, комнату и заявляет: «Вот, больше у меня ничего нет». – «Все занято?» – «Какое там! А все остальное еще в худшем виде». Я не верю. Иду взглянуть: действительно… Мы уговариваемся с ним, что за некоторую мзду он все-таки даст нам, на чем спать; получаем железную кровать с досками и сверху нечто вроде старых гардин. Не очень уютно, но нас не пугает.
Немного устроившись, идем обедать в столовую исполкома. Обед – не вкусный, но питательный и все-таки лучше, чем у тети Мани. Публика очень интересная: по большей части – живая, бурная молодежь, не очень хорошо знающая, что надо делать, но решительно берущаяся за перестройку. Внимание наше привлекают несколько молодых людей полувоенного типа с револьверами. В них есть что-то ковбойское; оказывается – сотрудники местной Чека; они громко рассказывают об обысках и арестах: не очень конспиративно. После обеда мы проходим через оканчивающийся рынок и покупаем молока и земляники. Относим и отправляемся бродить по городу, который живописен: высокий берег Москвы и Оки, старые монастыри, старые стены. Сейчас все это запущено, но город имел прошлое и хранит его следы. Находим приятную круговую прогулку. Наконец, в очень усталом виде и хорошем настроении возвращаемся в «Третий Интернационал» и сразу засыпаем.[329]
Мы проснулись рано и весело. Погода стояла солнечная. Утренний завтрак состоял из чая и молока с ягодами. Делать было абсолютно нечего. Мы отправились бродить по городу и за городом. Нормально пообедали в той же столовке, нормально поужинали у себя в комнате и нормально легли спать. Спали хорошо. Наступил третий день пребывания в Коломне и вместе с тем день нашего отъезда. Несколько усилились скука и нетерпение: мы еле дождались появления вечером исполкомовского экипажа. Видя нашу торопливость, возница улыбнулся: «Куда вы спешите? Поезд – уже у платформы, но отходит только с восходом солнца. Еще насидитесь».
Действительно, у неосвещенной платформы стояло несколько теплушек: это и был поезд до Озер. Не было никого – ни публики, ни персонала. Мы внесли наши вещи, посидели на них, потом вышли побегать по платформе, чтобы согреться. Ночь была свежей, как и полагается в июне в нашем климате; луны не было. Мы тихо прохаживались, сидели, опять прохаживались. К полуночи начали появляться другие пассажиры, которые подсаживались в теплушки. Около часа ночи раздались возгласы: «Облава!», и часть пассажиров бросилась бежать, а за ними погнались прыткие молодые люди в военном и с карабинами за плечами. Тех, кто не бежал, не трогали и не опрашивали. Часам к двум пришел проводник, а в три поезд медленно двинулся. Уже светлело. Я не буду утверждать, что машинист ходил в лес по грибы, но потратил три часа на 38 километров пути.
Проезжая через Карасево, я с любопытством искал глазами наше Аниково: его не оказалось, оно было сожжено со всеми постройками. Вот мы – и на конечной станции Озеры. Там почти никого нет, а те, кто есть, не знают, где Бабурино, и указывают неопределенно на лес. Так как мы не известили о нашем приезде, то должны сами каким-то путем устроить доставку наших персон и, в особенности, багажа. Кто-то надоумливает нас поместиться на дороге, идущей из Озер в село Горы и проходящей через Бабурино. Действительно, после четверти часа ожидания мы подряжаем проезжающего крестьянина подвезти нас до Бабурино: плата натурой – хлебом. Дорога через лес изумительна: даже при свете можно двадцать раз сломить шею. Рытвины, ухабы, ямы, рвы, пни, неожиданные колдобины с грязью, да какой – густой, глубокой, вековой. Дорога изумительна и в другом смысле: лес весь состоит из великолепных высоких стройных сосен.
Выезжаем на довольно обширное открытое пространство, засеянное озимыми и яровыми и окруженное со всех сторон лесом. Показывая на группу строений, наш возница говорит: «Вот вам Бабурино. Где вас нужно высаживать?» Я усматриваю деревянный дом с весьма затейливой резьбой и мезонином, обладающим четырьмя резными балконами, и говорю тебе: «Насколько я знаю мамин вкус, это – ее дом». Так оно и оказалось. Нас встретили с радостью все – родители, чада и домочадцы; налицо были папа, мама, мамина сестра и моя тетушка Надежда Васильевна, моя сестра Нина, мой троюродный брат и мамин племянник Эдуард Карлович, прикрепившийся к фортуне моих родителей, а также песик Томик, скромный по размерам, но сидящий на цепи, и кошка Катя, лошадь, коровы, козы, овцы, крольчихи с детьми, куры и петухи. И я сразу увидел, что мои страхи были неосновательны: ты сразу и очень понравилась маме и всем, и тебе все очень понравились.
Нас повели в мезонин с четырьмя балконами – наше помещение. «Тут нет мебели, – сказал Эдуард Карлович. – Погодите, все будет». Он принес топор, доски, и вот в два счета появилась платформа на стойках, принявшая матрац, простыни, одеяла, подушки. Также возникли стол туалетный, стол у постели, стол для занятий посередине комнаты и маленькие переносные скамеечки. Ты с удивлением и восхищением смотрела на это творчество и была очень довольна результатами. Мама сейчас же увела тебя вниз на кухню – мыться: в этом отношении ваши взгляды совершенно совпадали. Папа и Нина занялись книгами, которые я привез. Как только мы помылись, нас позвали в столовую, где на столе я увидел те самые пышные лепешки, секрет которых мама привезла из Тульской губернии, и молоко, сливки, сливочное масло, самодельные сыры – все очень вкусное, все без ограничений. После завтрака мы пошли отдохнуть и спали часа три. Мама, подвижная и энергичная, не терпела покоя: она разбудила нас и повела гулять.[330]
