Лариса Кучерова - КГБ в Афганистане
«Слишком мягко стелет, как бы потом не выкинул чего», – философски отметил про себя Шабалин. Как в воду смотрел…
Самолеты с грузами прилетали по заранее разработанному графику. Посадка, разгрузка и тут же на взлет. Такое положение дел не входило в планы духов. В бессильной злобе они обрушили на взлетно-посадочную полосу шквальный огонь. Сначала стреляли как бог на душу положит. Потом стрельба стала более прицельной. Несколько эрэсов достигли цели, повредив три наших самолета. Появились первые раненые и среди разведчиков. Такая неожиданная точность наводила на вполне определенные выводы.
Через несколько дней бойцы привели к Шабалину схваченного с поличным душманского наводчика.
– Чуть позже им удалось взять еще восемь корректировщиков огня. Однако прицельность обстрелов от этого не уменьшалась. С каждым днем «внимание» духов становилось все более навязчивым. Забыв страх, они все ближе и ближе подбирались к аэродрому. К эрэсам присоединились минометы и стрелковое оружие. По ночам моджахеды каким-то образом умудрялись пробираться на аэродром и минировать подъездные пути к взлетно-посадочной полосе. Несколько мин было обезврежено. Но один из наших бэтээров, доставленных на Ан-12 для усиления обороны, все-таки подорвался.
Здесь происходило что-то странное, и Шабалин спинным мозгом чувствовал нависшую над всеми опасность. Оперативное чутье его не обмануло.
По мере заполнения советскими грузами афганских складов отношение командования корпуса и самого генерала к разведчикам становилось все более прохладным. Излияния в вечной любви сменялись натянутыми официальными встречами, количество которых в последнее время заметно сократилось. Все это только подтверждало опасения контрразведчика, а последующие события развеяли и последние его сомнения.
Доставка грузов уже подходила к концу, и разведчики со дня на день должны были покинуть эту негостеприимную землю. Неожиданно неподалеку от аэродрома взлетели на воздух склады с поступившими от советского командования боеприпасами. Сразу после взрывов к разведчикам пожаловал сам Олюми и стал слезно просить о предоставлении дополнительной помощи.
Было очевидно, что генерал специально пытался затянуть время. Только вот зачем?
Ответ пришел неожиданно. Ночью в комнату Шабалина постучали. Опер встал, подошел к двери. На пороге стоял высокий сухощавый капитан МГБ Афганистана. Они не были знакомы, и столь поздний визит мог быть вызван только очень вескими причинами.
На ломаном русском языке капитан рассказал о том, что накануне Олюми провел секретное совещание старших офицеров, на котором оговаривались детали захвата советских разведчиков. День и час были уже назначены. Все должно было произойти сегодня после полудня. Покупатели также были известны: одна из банд, рвавшихся из Пакистана к Кандагару. Даже цена за каждую голову была определена.
Таким образом генерал намеревался оправдаться и перед духами, и перед новой властью, которая придет на смену существующей. В том, что это смена произойдет, уже никто не сомневался.
По каналам спутниковой связи Шабалин срочно, не теряя ни минуты, связался с командующим 40-й армией генералом Громовым, доложил ему о сложившейся ситуации, после этого он переговорил с полковником Мусахановым.
Несмотря на поздний час, из Кабула пошел доклад в Москву.
Через какое-то время Громов пригласил комбата Мауренко и Шабалина к телефону.
– Сохраняйте спокойствие. На рассвете за вами прилетят пять бортов. В первую очередь загрузите весь личный состав. «Первый» (речь шла о Мауренко) и «Шестнадцатый» (Шабалин) улетают с последним бортом.
Технику и средства связи уничтожить…
Чтобы усыпить бдительность Олюми, Мауренко тут же сообщил ему о том, что советское правительство готово выполнить его новую заявку в полном объеме. Поэтому разведчикам придется задержаться еще на несколько дней, и под утро прилетят несколько самолетов, подбросят боеприпасов и продовольствия. Подобные рейсы осуществлялись довольно часто. Сообщение подозрения у генерала не вызвало.
В предрассветной мгле разведчики скрытно покинули свое расположение и выдвинулись в район летного поля. Часовых, охранявших взлетно-посадочную полосу, пришлось нейтрализовать. Оглушенных и связанных афганцев заботливо спрятали в тайниках.
…Пять бортов Ан-12, пилотируемых летчиками военно-транспортного полка из узбекского города Мары, появились над кандагарским аэродромом ровно в четыре утра. Самолеты шли плотно. Один за одним. Приземлялись, максимально замедляли движение и открывали люк. Разведчики загружались прямо на ходу. Машины тут же шли на взлет.
Шабалин с Мауренко запрыгивали в «Антон»[21] последними.
Небо заметно посветлело. Аэродром затих и опустел. И только студеный зимний ветер, словно голый дьявол, в бессильной злобе бесновался на летном поле, заметая следы выскользнувших из западни шурави…
«Боевым награждается орденом»Награды, тем более боевые, положено обмывать – это аксиома, не подлежащая обсуждению.
В 650-м ОРБ разработали свой ритуал, обязательным атрибутом которого была песня Михаила Муромова «Боевым награждается орденом». Без нее не обходилось ни одно награждение. Там, в Афганистане, Шабалин прошел через него пять раз. Пять! Два ордена Красной Звезды, афганский орден Звезды II степени, медаль «За отвагу», медаль «За боевые заслуги»…
«Высока, высока над землей синева – это мирное небо над Родиной. Но простые и строгие слышим слова: «Боевым награждается орденом», – звучал из динамика знакомый голос популярного в Союзе певца. Потрескивала заигранная кассета. Ордена и медали складывали в каску, заливали водкой или разведенным спиртом, что случалось значительно чаще. Из нее пили только награжденные, передавая из рук в руки, пока не осушат до дна, пока не почувствуют на губах горечь металла.
Пили стоя. Молча цепляли вилкой куски тушенки из банки и зажевывали обжигающую, перехватывающую дыхание водку. Каска медленно передвигалась по кругу. Сильные шершавые ладони бережно подносили ее к губам. Мурашки по коже, ком предательски подкатывал к горлу. А музыка неслась дальше, рвала душу, оголяла нервы…
«…Это значит, что где-то в ночной тишине злые пули надрывно свистят.
И что в этой борьбе, как на всякой войне, жизнь и смерть снова рядом стоят…»
Разные, непохожие друг на друга мужики, с лихвой хлебнувшие на этой войне и горечи, и боли, и кровавых слез. Они делили друг с другом последнюю сигарету, последний глоток воды, последнюю обойму. Накрывали бандитские караваны, вжимались в горные склоны под шквальным огнем духов и, ревя благим матом, врывались в пекло рукопашного боя. Примерзали к стылым камням и сдирали кожу о раскаленную броню. Они гнили в тифозных палатах, хоронили своих сослуживцев, переживали тяжесть потерь и радость побед, бессильную злобу и бешеную ярость…
Они жили одной судьбой, имя которой – разведка.
Кабулиада
Стылое февральское солнце едва пробивалось сквозь грязную муть чужого озлобленного неба. Но люди, копошившиеся внизу на ребристой бетонке кабульского аэродрома рядом с недавно приземлившимся самолетом, мало задумывались о скудости красок раскинувшегося над ними хмурого ощетинившегося пространства.
Молодые, крепко сбитые мужики были целиком поглощены своими делами. Одни, только что выгрузившиеся из самолета, хлопотали над своим багажом и разминали затекшие в полете ноги. Собираясь в группу, они с нескрываемым интересом следили за теми, кто тут же загружался в доставившую их «тушку», которая, по слухам, была личным авиалайнером самого Андропова. Другие, улетающие без лишней суеты, быстро и проворно грузили свой багаж, помогали заносить в салон раненых, успевая при этом переброситься скупыми, но емкими фразами с прилетевшими.
Наконец посадка закончилась. Самолет медленно вырулил на взлетную полосу, набрав обороты, оторвался от земли и взял курс на Ташкент. Капитан Сергей Борич, боец отряда специального назначения КГБ СССР «Зенит-2», откинулся на спинку удобного кресла и, закрыв глаза, пытался заснуть. Ленивый гул турбин успокаивал. Но на душе было муторно. Рядом на носилках лежали раненые, вид которых то и дело возвращал его на несколько месяцев назад, в самую гущу кабульских событий. Вспоминать об этом сейчас не хотелось. В конце концов, каждый человек в свой собственный день рождения имеет право думать о чем-то светлом и приятном.
Сергей Эрикович Борич
У Борича же был не просто день рождения, а юбилей. Тридцать лет! И не его вина, что встречает свою годовщину не за праздничным столом в кругу близких и дорогих людей, а в этом стальном, оторванном от земли пространстве. С годами Борич привык отмечать «круглые даты» не по-людски. Что поделать – «издержки производства». Пять лет назад в этот день он несколько часов просидел в засаде на лютом морозе в сугробе. Здесь же было тепло и уютно. Более того, если бы не этот оккупировавший салон воинственный табор, явно не вписывающийся в окружающий интерьер, то можно было с легкостью признать, что юбилей Сергей встречал в комфорте и сдержанной роскоши.
