Александр Сметанин - Серая шинель
Я изобрел универсальное средство для избавления от страха во время артналетов и бомбежек. Только жаль, что заявить о нем всем открыто, взять патент на авторство стесняюсь. Скромность не позволяет.
А оно — средство — простое. Когда начинается лютая бомбежка, нужно лечь на живот, вцепиться зубами в рукав гимнастерки и закрыть глаза. Что и делаю сейчас.
Сжиматься, как это делал раньше, зимой, я уже не сжимаюсь. Все равно не помогает. Вот почему сейчас и лежу, распластавшись в отрытом наполовину окопе, стиснутый с боков Семеном и Кешей.
Мне сдается, что бомбят теперь только нас, ту самую небольшую высотку, на какие обычно ставят пулеметы.
А если уж авиацию гитлеровское начальство бросило сюда, значит, сюда пришлет и танки, а за ними — пехоту. Значит, прогрызать или проламывать нашу оборону они будут здесь. Ох, Манштейн, Манштейн, ни дна бы тебе, ни покрышки! Нет от тебя покоя расчету сержанта Назаренко!
Когда кончится эта бомбежка? Ведь есть же предел человеческому терпению. Я, кажется, уже прокусил рукав гимнастерки.
Где наши летчики? Где? Эх вы, соколы, герои, орденоносцы, «туды вас сюды», как сказал бы Семен.
Впрочем, я ведь ничего не вижу и не слышу. Быть может, вы уже давно деретесь там, вверху, в километре от моего пехотного затылка, если смотреть на вас по прямой.
Кажется, «юнкерсы» улетают. Но теперь вовсю лупит артиллерия. Эта кладет свои гостинцы чаще, и вероятность попадания одного из них выше, чем у бомбы. Снова вонючий горячий воздух мечется над нашими спинами, а земля качается.
Толкаю Реута локтем в бок. Он, очевидно, не поняв меня, немного отодвигается в сторону. Значит, живой. Назаренко не двигается тоже. Он закрыл голову плащ-палаткой и лежит на боку, поджав под себя ноги. Наверное, считает, что в такой позе поражаемая площадь его тела существенно сократилась.
Итак, мы абсолютно беззащитны против всего, что сейчас происходит вокруг нас, и невольно отдаемся в руки судьбе. Как она распорядится, так и будет. В данный момент она, наверное, выше всех маршалов и генералов, бессильных чем-либо помочь своим подчиненным.
Наша артиллерия пока молчит. Ей будет вдоволь работы, когда немцы начнут атаку. Конечно, было бы неплохо заткнуть глотку хоть половине этих ревущих пушек и минометов врага, ведь есть же специальные дивизионы контрбатарейной борьбы. Но, наверное, и их вытащили на прямую наводку с задачей выбить у Манштейна танки.
Интересно, где сейчас Тятькин? Успел он добежать до воронки или нет? Что, если не успел? От одной мысли об этом мне становится жутковато.
Кажется, все-таки чудеса на свете бывают, ибо то, что произошло несколько минут назад, — чудо: я встретил Тимофея.
Он обещал найти меня после боя. Где? Что это за танковая бригада, в которой служит Тятькин?
Огонь врага постепенно ослабевает. Семен сбрасывает с себя плащ-палатку, приподнимается на четвереньки, с него осыпается земля. С минуту он смотрит вперед, затем отряхивает пыль с каски и, обернувшись ко мне, говорит:
— Кажется, идут, Серега…
Да, это немецкие танки. В желтовато-зеленой окраске они хорошо видны на фоне выгоревшего поля. Если бы не дым от их сожженных при первой атаке собратьев, наверняка можно было бы заметить и пехоту. Одни танки атаковать не будут.
Справа и слева от нас в окопчиках шевелятся стрелки, слышится звон клиньев затворов — это противотанкисты заряжают орудия.
— Седьмая рота, приготовиться к отражению атаки танков!
Команда касается и нас, хотя для выполнения ее в расчете наличествует одна бутылка с горючей жидкостью. Говорят, пулеметчикам никаких других противотанковых средств не положено.
Семен вырыл для бутылки ямочку и на всякий случай припорошил это противотанковое средство землей. Не приведи бог, попадут в бутылку пуля, осколок или камень. Она воспламенится, и запылаешь сам не хуже танка.
Что касается меня, то я должен попасть из пулемета в смотровую щель вражеской машины, как учил Лобанок на задворках хозяйкиной хаты. Теоретически это сделать можно, практически — вряд ли.
— Расчет, к бою! Приготовиться к отражению атаки танков! — Назаренко, сразу посуровевший, выгребает землю из ямки с бутылкой КС, заряжает оружие, я снимаю с «Горюнова» свою плащ-палатку, изготавливаюсь к ведению огня.
До танков еще далеко, можно поискать глазами Тимофея. Вон желто-бурая воронка, но его, кажется, там нет. Хотя, стоп! Там они. Сидят двое: Тимофей и его второй номер. Здорово замаскировались. Тятькин умеет делать это. Я вижу лишь длинный ствол противотанкового ружья. Он ходит из стороны в сторону, Тимофей, очевидно, «прилаживается».
Артиллерийский обстрел наших позиций прекратился, теперь снаряды рвутся позади нас, где-то в районе огневых позиций батарей. Хитрит немчура: хочет подавить наши пушки до того, как атакующие танки достигнут рубежей неподвижного заградительного огня.
Я никогда не видел немецких танков так много и так близко. Они катятся на нас в угрожающем молчании, покачивая тупыми стволами разнокалиберных пушек.
Почему бронебойщиков поставили даже впереди нас, пехотинцев? Не понимаю. Мне жалко Тимофея. Ну что он может сделать со своей «пукалкой», встретившись даже не с «тигром», а с обыкновенным легким или средним танком? Я почему-то не верю в противотанковые ружья. Эх, Тимофей, Тимофей, лучше бы ты находился рядом.
— На пулемет смотри, Кочерин, — отрывает меня от невеселых дум Назаренко. — Какой прицел поставил?
Да я его и не ставил еще. Огонь открою метров с восьмисот. Дальше этой дистанции нечего патроны жечь.
Танки все ближе. Поле ровное как стол, и они идут, идут по нему лавиной, строго соблюдая кем-то установленную дистанцию между машинами. Размерами и очертаниями башен отчетливо выделяются «тигры». За танками, на бронетранспортерах, отдаленно похожих на корыта, движется пехота.
Сколько брони прут на нас эти тысячи лошадиных сил моторов! Сколько взрывчатки упрятано в снаряды за стальными стенками танков! А человеку ведь достаточно одного крохотного — с горошину — осколка.
— Как вы тут, братья-славяне? — к нам в окоп спрыгивает комсорг батальона Федя Пастухов. Карие глаза озорно блестят, каска откинута на затылок, в руке — белый от пыли пистолет.
— Ничего, дышим пока. — отвечает за всех Назаренко. — Какова обстановочка в общем и целом, товарищ младший лейтенант?
— За этим и пришел, чтобы рассказать, но, видно, не успею, — комсорг кивает в сторону танков. — В общем танков, самолетов, пехоты у них набили за эти два дня много. Очень много. У меня тут, — младший лейтенант хлопает ладонью по старенькой полевой сумке, — лежит газета со сводкой Информбюро, после боя почитаю.
А пока приказ один: держаться до последнего вздоха и бить, бить, бить фашистов. Это и твое комсомольское поручение, Кочерин. Уяснил?
— Уяснил.
— Ну, орлы, наматывайте нервы на кулак. Я тут рядом буду, в седьмой. Там замполита убило…
— Товарищ младший лейтенант, — кричу ему вслед, — а бои-то на всем фронте большие идут?
— Больше некуда. Если по фронту измерять, то километров на тысячу будет. Потом расскажу.
— Ни хрена себе! — Назаренко качает головой и свистит.
Впереди катящейся на нас лавины вражеских танков вспыхивают черные султаны, и до высоты докатывается дроботный звук артиллерийских выстрелов. Внезапно султанов становится во много раз больше: открывают огонь «катюши». Из-за наших спин с грохотом ныряют на танки «илы», оранжевые хвосты их реактивных снарядов косым дождем устремляются к танкам, скрытым от нас в эту минуту стеной земли, огня и дыма.
Остановились? Отходят назад? Нет, не отходят. Танки увеличивают скорость, чтобы быстрее ворваться на наши позиции, и тогда артиллерии, «катюшам», «илам» нельзя будет вести по ним огонь, чтобы не побить и нас. Это немцы хорошо знают.
Теперь до танков с полкилометра. По ним уже бьют орудия прямой наводки, закопанные в землю тридцатьчетверки, противотанковые ружья. Нам стрелять пока бесполезно. Наша цель — пехота, а ее еще не видно.
Новый залп «катюш» опять закрывает волну атакующих, и, когда дым рассеивается, мы видим гитлеровцев уже метрах в двухстах. Танки горят. Сколько? Много. Горят и бронетранспортеры. С них выпрыгивают пехотинцы. Прицелившись, я посылаю туда первую длинную очередь.
Внезапно я замечаю Тятькина. Уверен, что именно его. Но одного, уже без второго номера. Прижимая к туловищу противотанковое ружье, он бежит вдоль фронта вправо. Очевидно, к брошенному кем-то окопу. Спрыгнув в него, он быстро изготавливается к стрельбе и бьет по ближайшему танку.
Пуля рикошетирует от брони, огненным клинком взмывает вверх, но вторым выстрелом Тимофей зажигает вражескую машину. Она окутывается дымом, из-за которого показывается следующий танк. Он мчится прямо на окоп Тятькина, поднявшегося ему навстречу. Без ружья, наверное, с гранатой в руке. У левой гусеницы танка сверкает вспышка, но он все-таки идет и через мгновение уже начинает вертеться на окопе.
