Нильс Кристи - По ту сторону одиночества. Сообщества необычных людей
Только один человек, назовем его Z, не придерживался этого. В несколько дней, после своего прибытия он уже обследовал всю местность. Он знал каждый угол, почти все дома, в том числе и изнутри, и почти всех жителей, но их скорее внешне. Он постоянно находился в движении.
Для детей обитателей деревни Z был подарком судьбы. Наконец-то появился скороход, взрослый человек с нормальным темпом (ему было двадцать три года, но он мне однажды признался, что чувствует себя тринадцатилетним), сказочная фигура из внешнего мира, товарищ и все же совершенно иной, нежели обычные друзья. Едва появившись, он уже возился на газоне с группой маленьких детей; они образовали «кучу малу».
Мы инстинктивно вмешались. Малыши – да и не только они, Z тоже – были слишком на взводе. Мы сказали им, что они должны перестать, чтобы дать Z немного покоя и отдыха. A Z мы сказали, что соблюдение дистанции зависит от него, он в конце концов взрослый и должен общаться со взрослыми. Но все напрасно. Дети гонялись за ним, а он за детьми. И только строгие приказы могли их разогнать.
Через несколько дней мы узнали, что Z незадолго до этого обвинялся в развращении малолетних. Он был под следствием и сидел в близлежащей тюрьме. Но один соцработник высказал мнение, что, может быть, Видаросен более подходящее для него место.
В свои родные места Z не мог вернуться. Вся Норвегия пережила моральное потрясение, потому что там маленькая девочка подверглась сексуальному надругательству и была убита. Подозреваемый и раньше совершал безнравственные поступки. Буря возмущения прокатилась по всей стране. Повсюду – конечно, и в Видаросене. Поэтому Z должно быть удивился, когда по прибытии в деревню одна из женщин-хозяек дома пригласила его к трапезе. Накануне вечером его обнаружили за шкафом в спальне ее детей. Сухое пояснение женщины гласило, что и она, а не только дети, желала бы познакомиться с новым обитателем деревни.
Мы решили положить конец его вечерним прогулкам. Несмотря на его громкие, граничащие с бунтом протесты, мы заставили Z либо оставаться вечером дома, либо приглашать провожатых, если ему куда-либо надо пойти. Четыре дня и ночи это действовало. На пятый вечер Z поймали в кафетерии, где он взламывал кассу. Следующий день был днем его рождения.
Ему обещали, что он ненадолго сможет отправиться домой. Его мать испекла пирог, дедушка с бабушкой собирались приехать в гости. Но мы сказали ему, что вместо этого отвезем его в тюрьму, в связи с тем, что и ему, и нам нужно было время для размышлений. При этих словах он совершенно сник, но мы все же выполнили то, что задумали. Доступ к деревенскому сообществу мыслился как альтернатива аресту; Z был единственным человеком с таким статусом. Таким образом, мы были вправе возвратить его в заключение. Две недели спустя его снова приняли в деревню.
Недавно его темп замедлился. Этому может быть два объяснения. Или мы его выдрессировали, укротили и сделали одним из этих медлительных и скучных взрослых, или же он сам больше не испытывает потребности в беготне, потому что стал действительно взрослым человеком.
Оказалось, у Z золотые руки. Он умеет чинить велосипеды. В деревне был чуть ли не десяток сломанных велосипедов. И Z творил чудеса: на наших глазах груда металлолома превращалась в работающий механизм.
Z больше не надо было метаться, как зверю в клетке. Теперь случается, люди останавливают его и просят у него совета.
Но это не означает, что жизнь для Z или вместе с ним стала легкой. Собственно, это не тот человек, которого можно любить; чаще всего он отталкивающе грязен; плохо ведет себя за столом, вместо того, чтобы прилично сидеть на своем стуле; почти нем за едой и безмолвно указывает на блюда, которые ему хочется попробовать, вместо того, чтобы спросить об этом. С одной стороны так, с другой…
Его лицо постепенно принимает новое выражение. Например, гордая ухмылка, когда он кладет сыр на свой бутерброд. Он знает, что некоторые из нас убеждены в том, что телу в дополнение к сахару, мармеладу и сиропу нужны и другие строительные вещества. Или, скажем, то напряженное внимание, с которым он слушает чтение книги Михаэля Энде «Бесконечная история» (1984)[1].
Когда Z снова прибыл в деревню, я думал, что он пробудет в ней дня четыре. И вот прошло уже пять недель. В эти выходные он у своих родителей. С одной стороны – это хорошо, с другой – плохо. С одной стороны, хорошо какое-то время не заниматься теми драмами, которые он провоцирует. С другой стороны, жизнь кажется нереальной, когда нет Z. Отсутствует вызов.
Постскриптум: Z провел в деревне несколько месяцев. Благодаря приобретенным здесь навыкам его даже можно было оставляться без присмотра с детьми. Но вскоре он стал слишком дерзок. Кроме того, людям стали известны подробности из его прошлой жизни. Сначала его спас переезд в другую деревню. Некоторое время он работал там как очень надежный помощник на крестьянском подворье. А потом несколько близлежащих домов оказались обворованы. Теперь Z снова арестован. Есть границы того, что могут и хотят осилить деревни. Но мы надеемся, что третья деревня примет его после освобождения из заключения.
2.7 Те, кто, похоже, обрел себя
Вне деревенской общины довольно многие из ее членов испытывали бы значительные трудности. Они отличны от нас, может быть, не могут читать, говорить или зарабатывать на жизнь. Альтернативой жизни в деревенском сообществе для них часто является медицинское учреждение или жизнь в крайней изоляции – причем пожизненно.
Большинство жителей деревни кажутся принадлежащими к другой группе. Осторожная формулировка выбрана сознательно. Многие из них были в состоянии самостоятельно справляться до того, как попали в деревню; и те немногие, кто снова покидают деревню, по возвращении к нормальной жизни найдут себя – так или иначе, как и все мы. Но что означает «найти себя» в нормальной жизни? Имеет ли это отношение к тому, живешь ли ты в приюте? Связано ли это со степенью удовлетворенности, с чувством самореализации, с сознанием, что ведешь осмысленную жизнь, соответствующую представлениям о том, какой должна быть жизнь?
Большинство жителей деревни в своем прошлом были способны справляться самостоятельно. Но у некоторых возникли серьезные проблемы, у других позади сложный, извилистый путь, беспрестанное внутреннее и внешнее скитание. Еще кто– то потреблял наркотики, кто-то стал жертвой трагических обстоятельств.
Довольно много в деревне иностранцев. В большинстве случаев речь идет о молодых людях, которые на год-два отправляются за границу, чтобы найти себя – зачастую они узнали о похожих поселениях у себя на родине. Некоторые приезжают, чтобы остаться – по большей части они выросли в похожих поселениях в других странах. Для деревни хорошо, что многие прибыли сюда издалека. Их социальные связи не так сильно простираются вовне, а потому их общественная активность направлена внутрь, на саму деревню.
Я часто привозил в деревню друзей или целые группы студентов. Обычно я им перед этим не рассказываю, кого они там встретят. Лучше, если люди встречаются непредвзято. Посетители непосредственно встречаются с обитателями, расходятся по деревне, гостят в домах, где за чашкой кофе беседуют с хозяевами.
Вслед за этим неизбежно возникает вопрос: кто есть кто? Кто эта девушка в желтом платье? Или тот высокий мужчина, что не сказал ни слова? За такими вопросами обычно стоит желание узнать, кто нормален и более важен, а кто не вполне нормален.
Раньше я охотно участвовал в этом. Со знанием дела я отвечал на вопросы, выстраивал жителей деревни в ряд перед своим духовным взором с целью классификации, а потом объяснял, кто из них умственно отсталый, кто душевнобольной, кто просто странный, а кто даже слишком нормальный. Но с годами интерес к подобному занятию исчез. Когда узнаешь людей в разных жизненных ситуациях, становится все труднее относить их к той или иной примитивной категории. Людей, которых мы знаем лишь отчасти, легче назвать сумасшедшими или умственно отсталыми, наркоманами или преступниками; административные требования вынуждают нас к такой классификации. Это, между прочим, цена социальной изоляции и институализации. Чем ближе узнаешь других людей, тем неприемлемее такое приклеивание ярлыков. Кто-то в нашем квартале, может, и «уголовник», но уж никак не мой собственный сын. Я слишком хорошо его знаю, всю его историю, знаю его великодушие, его неумение владеть собой, и его нереалистичный оптимизм – все это вместе заставило его, возможно, что-то «позаимствовать», не спросив, то есть сделать ровно то, что на языке закона называется воровством. Пусть он украл, но для тех, кто хорошо его знает, он не вор. Всякие же классификации быстро становятся маленькими тюрьмами, у них четко обозначенные, жесткие границы, и тот, кто занимается этим, ни к кому не относится справедливо. Чем лучше мы кого-то узнаем, тем менее полезны и более опасны подобные классификации. Ярлыки прилипают. И тот, кому его приклеили, возможно, примет отведенную ему роль. И станет тем, кем его назвали.
