Максим Шраер - Бунин и Набоков. История соперничества
Если не считать беглых упоминаний о Бунине как об одном из писателей, повлиявших на молодого Набокова, перипетии отношений этих писателей крайне мало исследовались в послевоенные годы[22]. До последней трети 1980-х годов ученые в СССР не могли свободно исследовать творчество Набокова, да и не имели доступа к архивам на Западе. В официальном советском литературоведении доперестроечной поры мы находим две основные оценки литературных связей между двумя писателями. В 1965 году Александр Твардовский назвал Набокова «эпигоном Бунина» в предисловии к девятитомному собранию сочинений Бунина[23]. Восемь лет спустя буниновед Олег Михайлов коснулся Набокова в обширной вступительной статье к бунинскому выпуску «Литературного наследия». Комментируя известный фрагмент из русскоязычной автобиографии Набокова «Другие берега», где описывается встреча Набокова и Бунина в парижском ресторане, Михайлов заметил: «Не мастерство, не степень таланта, а нечто иное отделяло Набокова, этого Петера Шлемиля литературной эмиграции, потерявшего даже тень связи с родиной, от остальных, пусть менее одаренных писателей»[24]. Набоков назван здесь именем героя романа Адельберта фон Шамиссо «Необычайная история Петера Шлемиля» (1814), заключившего отчаянную сделку и лишившегося собственной тени. По-видимому, уподобляя Набокова Шлемилю, советский критик имел в виду переход на английский язык.
Западных критиков сбили с толку намеренно скупые, уклончивые и туманные отзывы самого Набокова о почти двадцати годах жизни в европейской эмиграции в межвоенный период. В своих автобиографиях, а также в интервью и письмах американского и швейцарского периодов Набоков сознательно преуменьшил ту роль, которую сыграла в его развитии литературная среда русской эмиграции – и в особенности творчество Бунина. Набокову удалось повлиять на своего первого биографа, доверчивого и падкого до сенсаций Эндрю Филда (Andrew Field). Труднее объяснить тот факт, что автор монументальной набоковской биографии Брайен Бойд (Bryan Boyd) упоминает некоторые встречи писателей, но при этом не рассматривает ни литературный диалог Набокова и Бунина, ни архивное наследие этого диалога[25]. В более выигрышном положении по сравнению со своими коллегами на Западе оказались исследователи-эмигранты «второй» и «третьей» волн. Однако эти критики отчасти унаследовали от своих довоенных предшественников превратное представление о Набокове как о «нерусском» писателе. Совсем не случайно высказывание Майи Каганской о том, что динамика творчества Набокова-прозаика «от “Машеньки” до “Лолиты”» – его переход из русской в англо-американскую литературу – суть «отречение»[26]. Не помогли послевоенным исследователям упрощенные формулы, оброненные вскользь реплики в письмах или частных беседах, наподобие краткого ответа Георгия Адамовича на вопрос румынской исследовательницы об отношении Бунина к эмигрантской литературе: «Насчет молод<ых> эмигр<антских> прозаиков не могу ничего вспомнить точно. Сирина-Набокова <Бунин> терпеть не мог, хоть признавал его талант» (24 июня 1969 года)[27].
Сегодняшним исследователям вряд ли удастся полностью реконструировать всю историю личных и литературных отношений Набокова и Бунина. Ушли из жизни очевидцы их встреч и бесед – Георгий Адамович, Марк Алданов, Нина Берберова, Илья Фондаминский, Владислав Ходасевич, Марк Цетлин (Амари) и другие. Не осталось в живых и тех литераторов, которые были близки к Бунину в разные периоды его жизни в эмиграции (Александр Бахрах, Роман Гуль, Леонид Зуров, Галина Кузнецова, Николай Рощин, Ирина Одоевцева, Андрей Седых) и оказались свидетелями его реакций на младшего современника. Не все из свидетелей-очевидцев успели или посчитали нужным записать увиденное; не все опубликовали свои мемуары. Успех реконструкции отношений Бунина и Набокова во многом зависит от возможности собрать и сопоставить значительное количество фактов и деталей, погребенных в саркофагах архивов, среди желтеющих страниц писем и дневников, доступ к которым не всегда бывает открыт. Тем не менее архивные исследования в сочетании с сопоставительным анализом творчества Бунина и Набокова позволили мне частично описать сложную гамму их отношений – переход от содружества к соперничеству[28].
С хронологической точки зрения в отношениях Бунина и Набокова прослеживается три главных этапа. Первый – с 1920-х до 1933 года, когда Бунин получил Нобелевскую премию; в 1933 году Бунин и Набоков наконец встретились в Берлине. Второй – примерно до переезда Набокова в Новый Свет в 1940 году; это был период резкого взлета Набокова, когда он стал литературной звездой первой величины, затмившей даже славу Бунина. В центре третьего этапа создание Буниным книги рассказов «Темные аллеи» (1943; 1946); этот этап завершился смертью Бунина в 1953 году. Но и после смерти Бунина Набоков продолжал возвращаться к их довоенным встречам – и к самим произведениям Бунина.
Глава 1
«Не судите меня слишком строго…»
Чтобы распутать хитросплетения личных и литературных отношений Бунина и Набокова, обратимся к их истории. Все началось со знакомства Буниных с родителями Набокова. Ровесник Бунина Владимир Дмитриевич Набоков (1869–1922), один из виднейших деятелей кадетской партии[29], весной и ранним летом 1920 года находился в Берлине и Париже, готовясь к переезду из Лондона в Берлин, где уже поселились его соратники по кадетской партии Иосиф Гессен и Август Каминка. Приехав в Париж, отец тогда еще юного писателя остановился у князя Владимира Аргутинского-Долгорукова – искусствоведа, бывшего сотрудника Эрмитажа, а в то время второго секретаря Императорского Российского посольства в Париже.
О встрече мы узнаем из письменных свидетельств того непродолжительного времени, которое предшествовало кончине В. Д. Набокова. 8 апреля 1920 года жена Бунина Вера Муромцева-Бунина записала в дневник:
Обедали вчера у Толстых <т. е. у Алексея Толстого> с Набоковыми. Набоков, очень хорошо по внешности сохранившийся человек, произвел на меня впечатление человека уже не живого. Он очень корректен, очень петербуржец… Разговор шел на политические темы, между прочим, о царе. Про Николая II он сказал, что его никто не любил и что сделать он ничего не мог[30].
15 июня 1920 года В. Д. Набоков пригласил Буниных на завтрак:
<15 июня 1920 г. Париж>.
Вторник.
7, rue François I.
Глубокоуважаемый Иван Алексеевич,
я и мой друг, кн. Аргутинский[31], у которого я живу, были бы очень счастливы, если бы Вы и Ваша супруга завтра у нас позавтракали. Аргутинский тонкий и хороший человек, был приятелем А. П. Чехова, спасся из Совдепии 5 месяцев тому назад. Я думаю, Вам не будет неприятно его общество.
Если ответ «да», не пишите. От Вас это очень близко, по трамваю № 9, он останавливается у моста Invalides, куда выходит rue François I. – Завтрак в 1 ч., заранее извиняюсь за его непритязательность. Пожалуйста, приезжайте. —
Ваш Влад. Набоков[32]29 марта 1922 года Бунина делает в дневнике запись, посвященную убийству В. Д. Набокова в Берлине:
Убит Набоков! Еще не верю! <…> Вспоминается все время Набоков. Все наши мимолетные встречи. Первый раз – у Толстых. Второй у нас, в Отель дэ Сен-Пэр. Он пригласил нас к завтраку у Аргутинского. <…> Набоков производил на меня приятное впечатление, но не скажу, чтобы пленил меня. Слушать было приятно его плавную, ровную речь. Потом я встречалась с ним у Тэффи, где он был оживленней, легкомысленнее. <…> Но главное, я оценила его на Национальном съезде. Он произнес хорошую, умную речь. <…>[33]
Уже позднее, в мемуарной дневниковой записи «Владимир Дмитриевич Набоков» (30 сентября 1934 г.) Бунина вспоминала свои парижские встречи с В. Д. Набоковым:
Второй раз я увидела его <первый раз был на обеде у А. Н. Толстого 20/8 апреля 1920 г.> в салоне отеля Sts. Pères. Он приехал пригласить нас к завтраку к его другу, у которого он остановился, к Влад<имиру> Николаевичу Аргутинскому.
Удивила меня та простота и свобода, с которой он говорил со мной несколько минут. Это была простота русского аристократа, редкая у петербуржца.
– Владимир Николаевич Аргутинский очень оригинальный человек, он будет счастлив с Вами познакомиться, – повторил он несколько раз при прощании.
Завтрак у князя Аргутинского был накрыт без скатерти прямо на столе красного дерева в его кабинете, наполненном редкими по художественной ценности вещами[34].
Через неделю после встречи с Буниными отец Набокова вернулся из Парижа в Лондон. Летом 1920 года Набоковы переехали в Берлин. 3 августа 1920 года отец Набокова писал Бунину в Париж по поводу общих издательских дел. Письмо отправлено с адреса в Грюневальде, где в то время селились русские эмигранты. В конце 1930-х годов этот район Берлина будет воспет Набоковым в романе «Дар».
