Карл Деметр - Германский офицерский корпус в обществе и государстве. 1650–1945
Мы лишь видели, что действия правительства безуспешны, и нам стоит винить в этом не столько ослепленный германский народ, сколько политических и религиозных агитаторов, а также рейхстаг». Здесь мы имеем почти безупречное свидетельство неприязни офицерского корпуса к парламенту.
Военный чрезвычайный посол Баварии в Берлине характеризовал такой образ мыслей как «настоящее раздражение старых пруссаков народными представителями». Однако такие люди, как генерал Гронер (швабский демократ), признавали, что во время его пребывания в Военной академии в Берлине в 90-х годах многие газеты, которые он читал, приводили его в ярость из-за постоянных нападок на рейхстаг. Более того, в своих мемуарах он описывает (и это можно принять за беспристрастное мнение) консервативный политический нрав академии. «Политика, – пишет он, – играла не большую роль в академии, чем в полку, и мои однокурсники из Северной Германии были не больше политически настроенными, чем я. По религиозным вопросам у нас возникали разногласия, ибо очень немногие кадеты были ярыми приверженцами капеллана Штокера. Но большинство вовсе не пользовались его идеями… Отставка Бисмарка и особенно канцлера Каприви и его неискреннее письмо от 9 июня 1892 года, как казалось всем, наложили крепкую узду на наше монархистское сознание. В разногласии между императором и прежним канцлером большинство из нас были на стороне Бисмарка…Даже высшие офицеры не обладали политическим чутьем, а не только те, кто находились среди кадетского корпуса… На флоте все было иначе. Иностранные путешествия лучше готовили морских офицеров, и они могли лучше судить о политических событиях. В армии единственными людьми, кого интересовала политика, были военные атташе» и, как он мог бы добавить, – военные полномочные послы, которых более крупные государства рейха направляли в Берлин.
Глава 21
Военная журналистика: политика, гражданские свободы
«Паршивые овцы», следовавшие за капелланом Штекером, разумеется, были главным образом озабочены внутренней политикой, однако у них были противники, которые придерживались крайних взглядов относительно политики внешней. Типичный пример – вышеупомянутый генерал фон Бернарди, который распространял свои взгляды не только среди друзей, но и публично. Офицер, «игравший в политику», политический писатель в форме, был редким феноменом, и те, кто заработал такой ярлык за последние двадцать – тридцать лет перед 1914 годом, конечно же не всегда были такими яростными сторонниками пангерманского национализма, как Бернарди. Но если едва ли имелся какой-то верхний предел для тех, кто занимал подобную позицию, то нижний предел существовал. Для регулярных офицеров «игра в политику» была довольно деликатным, ограниченным делом, и, как правило, дисциплинарная сторона для большинства из них не всегда играла здесь решающую роль. Впрочем, не для офицеров, получавших половину ставки, или для отставников. Увеличение числа офицеров в связи с расширением армии в 1860 году привело к росту числа военных, вышедших в отставку. Большинство из них дошло лишь до чина майора и находилось в полном расцвете физических и интеллектуальных сил, однако пенсии у них, как правило, были маленькие. Если у них не было других средств к существованию, то они зачастую были вынуждены или, во всяком случае, испытывали соблазн попытаться зарабатывать больше, находясь на гражданке. Они содержали государственные конторы по продаже лотереи, становились секретарями в госпиталях или занимались чем-то подобным. Между тем некоторые пытались попробовать свои силы в писательском труде, точно так же, как это делали многие в XVII веке, когда после окончания Тридцатилетней войны им пришлось зарабатывать себе на хлеб любыми путями. Именно тогда поэт из Клева написал свои сатирические вирши:
Sonst war der blanke Degen
Der Feder uberlegen,
Nun wendet sich das Blatt:
Der Degen stecht im Leder,
Man sucht hervor die Feder
Dieweil man Frieden hat.
Эти вирши можно перевести примерно так:
Недавно мы знали время,
Когда меч был сильнее пера.
Теперь все перевернулось.
Солдат отложил клинок,
А перо его затачивается для драки:
Ибо мир нарушен.
Ближе к концу XIX века газеты, периодические издания и печатные материалы в целом стали появляться в большом количестве, что давало возможность вышедшему в отставку офицеру больше возможностей испытать себя в сочинительстве. Более того, сильная тяга к получению образования среди офицерского корпуса устранила остроту (хотя далеко не полностью) старого антагонизма между «борзописцами» и «шляпниками с загнутыми краями».
Два других фактора усилили общий интерес к делам, касающимся армии: с одной стороны, возвышение Германии до уровня мировой державы, а с другой – рост пацифизма. Был еще один существенный фактор – немалая часть получала настоящее удовольствие от чтения время от времени статей, в которых офицеры более или менее остро критиковали армию или военную политику в целом. Вероятно, срабатывал и простой закон выживания или ощущение потребности в какой-то работе; возможно, такие офицеры пытались сослужить стране службу, делясь своим разочарованием и недовольством, которое (справедливо или нет) они испытывали, находясь в рядах армии. Но факт остается фактом, что многие офицеры, выставляя напоказ недостатки армии, обнаруживали, что их мнение совпадает со взглядами газет и партий левого крыла.
Сознательно или нет, такие писатели вступали в конфликт с кодексом офицеров – с теми его частями, которые стали предметом регуляций. Генерал Константин фон Альвенслебен, хорошо известная фигура войны 1870 года, сформулировал проблему в двух словах. «Прусский генерал умирает, – писал он, – но не оставляет после себя памяти», и пояснял, что прусская традиция запрещала офицеру обращаться к общественности. Это на самом деле было самоограничением, и если оно применялось к простому повествованию о прошлых кампаниях, то в еще большей мере должно было применяться к политической журналистике, которой занималось более молодое поколение – люди вроде генерала Бернарди. Основание новой империи привело к созданию новых экономических и социальных условий, однако уже через пять лет императору представился первый случай вмешаться в ход дискуссии вокруг армии. Он указал, чтобы «вышедшим в отставку офицерам всех рангов напомнили, что в отношении общественных дискуссий они должны соблюдать правила, которые применимы к регулярным офицерам, так чтобы любой промах можно было устранить соответствующей властью».
Было признано «невыносимым положение дел, когда офицеры публично выражают мнение, которое противоречит взглядам, одобренным Его Величеством». Частые приказы и регуляции привлекали внимание к тому факту, что в своей политической деятельности вышедшие в отставку офицеры также должны соблюдать кодекс своей профессии, который «обязывает их к сдержанности в высказываниях и в письменных сочинениях и предполагает, что они станут оказывать поддержку лишь тем партиям, лояльность и патриотические чувства которых вне всяких сомнений». Пределы, до которых могло дойти терпение императора и его ответственных советников, показывает, например, дело принца Шёнайх-Каролата, который в 1885 году был членом рейхстага от либерально-национальной партии, а также адъютантом Вильгельма II. Но однажды, по вопросу, который имел значение для императора, он проголосовал заодно с прогрессивной партией, вызвав таким образом невообразимо громкий скандал и утратив право носить униформу.
В 1892 году Вильгельм II хотел пойти еще дальше и категорически запретить офицерам вступать в какой-либо контакт с ежедневной прессой; однако в свете закона о печати от 7 мая 1874 года и статьи 27 прусской конституции ему пришлось отступить. Но уже через два года он распорядился, чтобы офицеры, виновные в публикации материалов, вызывающих возражения, представали перед военным трибуналом или перед судами чести. Это больно ударяло по либерально мыслящим офицерам, а также вызвало резкое сокращение количества регулярных офицеров, которые писали для военных журналов любого рода, даже для чисто технических. В конце концов военное министерство и Генеральный штаб были вынуждены согласиться с тем, что следует позволить некоторое послабление в отношении отдельных военных журналов. Эффективность вооруженных сил прусско-германской армии зависела в большой степени от специальной прессы на немецком языке. Прусское правительство в целом, а не только военный министр, придерживалось взглядов, что права субъекта, в том числе его взаимоотношения с прессой, можно попрать как в отношении офицеров, так и гражданских служащих, поскольку они должны подчиняться особым обязательствам, возникающим из их службы. Единственный вопрос заключался в том, как правильно определить эти обязательства, чтобы до максимальной степени сохранить права отдельного человека и ограничить их не более, чем требуется настоятельной необходимостью. Разумеется, в отдельных случаях такие ограничения приводили к бесконечным диспутам, как в отношении гражданских служащих, так и, в большей степени, военных. Причина состояла в том, что офицерская служба была намного более обусловлена «особыми обстоятельствами», чем служба чиновничья, – тем сочетанием статуса и ответственности, которое называется простым словом – дисциплина. Министр юстиции высказался в пользу «особой лояльности», которую должны проявлять офицер и гражданский служащий по отношению к государству.
