Глеб Бобров - Снайпер в Афгане. Порванные души
Подхожу к машине:
– Ткач, бегом к Пончику на машину… – Тот засуетился. – И пулемет оставь! Ко мне в люк его, быстро! И ленты туда же… Давай, давай, сынку!
Пока тасовались меж машинами, саперы пошли… Ну и мы следом попылили…
* * *Не зря Серега с утра еще на «точке» завелся. Знала его нижняя чуйка: не будет бесконечной лафы – платить придется.
Только двинулись, только за саперами машины выстроили и пятидесяти метров не прошли, как рубанули нас. Оттуда, откуда не ждали…
Вначале из руин в ста метрах от нас вылетела граната и ахнула аккурат посередине катков головного танка. С садов тут же ударили одиночные бойцы – тяжело задумкали «буры». Бьют саперов…
Пока граната долетала, я, уже мухой слетев с брони, распластался слева под гусеницами. Как что-то внутри толкнуло – не полез на противоположную от обстрела сторону. Словно лист приклеенный, рядом растянулся Темир.
Зуб нырнул в мой люк, выставил пулемет и первый из нас приложился штук на пятнадцать по глинобитным развалюхам. Катаев сверху разворачивал пушку.
Смотрю в прицел – да нет там никого! Лежит наверняка этот гаденыш сейчас на дне погреба и бесу своему молится, чтобы пронесло правоверного. В рот тебе ноги! Не пронесет тебя, падла! Бля буду – не отсидишься, паскуда конченная…
По садочкам тоже не видать – высунется один, стрельнет и опять засядет. Каждый по разу – всем весело. Тут с противоположной стороны, из-за Кокчи, лупанули по-взрослому. Ну вот, дождались… На слух – под десяток автоматов, где-то вдали ДШК кашлем зашелся, легла первая мина.
Понеслась война, твою мать! А до дома осталось всего ничего… песня такая была…
Ну а что делать?! Осматриваюсь: лупят густо, но в основном саперов, нас так, пока по попке похлопывают. Пацаны и собаки вначале на правую сторону за машины рванули, вот их там и встретили. Кого-то уже волокут в десанты, кто-то лежит, крики, маты… Шанхай!
Танки башни доворачивают, но еще молчат. Машина прикрытия позади нас тоже ствол поднимает, причем не за речку – на сады. Да понятно: свой геморрой болит сильнее. Там где-то РПГ бродит! Что ему тот крупнокалиберный да миномет?!
Закидываю винтовку на голову Зубенко, тот из люка высовывает ткачевский ПК. Щас-с-с, с-суки, побазарим! Две секунды – с Темиром разберусь!
Укладываю пацана поближе к броне, там рытвина на треть штыка. Тыкаю пальцем в ближайшие сады и кляну страшными карами, если попробует подняться. Давай, военный, пора за работу…
Поворачиваюсь к бурам спиной, закидываю сошки на ребристор. Понеслась, бля – даешь буги-вуги!
Все это секунды. Сейчас, вспоминая, они укладываются в плотные блоки, и пару мгновений тогда сейчас можно вспоминать часами. Скорость восприятия, не подстегиваемая кипящим адреналином, иная. Время всегда течет по-разному. Память тоже избирательна. Первыми возвращаются самые сильные впечатления. Шоковые. Как выстрел пушки, например…
Мир от неба до самого земляного нутра внезапно лопнул, треснул вдоль мокрой простыней, и наступил миг нирваны. Потом пустота взорвалась дикой болью в ушах, яростным звоном миллиона цикад, упругим толчком в каждую пору тела и напоследок полыхнула жаром в лицо. Танк прикрытия саперов выдулил из ствола бело-оранжевый шар метра на три в поперечнике. Позади меня громыхнуло по новой. На месте крайних, самых больших кишлачных развалин вырос утес из пыли и дыма. Организм встретил знакомые ему ощущения легким подташниванием и чувством собственной отстраненности, потерянности в этом мире. Братская память контуженных…
Все… башни развернулись за реку. Хвала Всевышнему! Стоять под углом выхлопов – так и вконец мозги вытекут. Глянул на Болды: ничего мальчонка, не поперхнулся, строчит себе помаленьку короткими, как по-писаному.
Тем временем за речкой грязножопые товарищи и вовсе посказились. Не иначе обдолбленные в сисю – лезут прямо под орудия. Санек Катаев щедрится от души, дорвался пацан: столько проходить пехотой, чтобы обломилась ему под раздачу знатная пруха – автоматическая пушка БМП-2. Ну и поливает длинными, не жалея ни снарядов, ни моих долбаных ушей.
Я тоже так, особо не экономя, как дубеля, пачками всаживаю (Юра потом спасибо скажет). Приметил сразу троих аллахеров за передней грядой и вздохнуть им, высунуться не даю – частыми, на три-четыре патрона, очередями гоню их, недоношенных, к соседней скальной россыпи. Меж ними и валунами – открытая площадка, проскочить бы вам надо… Смелее… попытайтесь, суки, на спор!
Катаев замечает мои трассера, на ходу врубается в тему и густо прикладывается сверху. Хорошо… Следующую перебежку делает уже один, только шапчонка пегим войлоком мелькнула, словно пасху ему на голову натянули. Ну-ну, гондон… я начал, Санек закончил – от души нагадил с обоих стволов поверх моей очереди. Усе мама, сливайте воду…
Только вошел в раж, дурное веселье боя вставило, слышу крики: «Санинструктора!» Плохо дело… У саперов есть свой внештатный санинструктор, вместе за одним операционным столом в гнойке стояли. Идет с пацанами и наш прапор, Степан, фельдшер второго батальона.
Дотягиваюсь до Зуба:
– Коробку давай!
Эта жаба скрывается в люке и через пару секунд выбрасывает мне… ленту! Ну, бля, хохол понадкушенный!
Спорить некогда. Закидываю ему отработанные звенья с оставшимися финиками, укладываю в свой короб новую сотку, загоняю затвор и, согнувшись пополам, лечу к саперам. Только добежал – оборачиваюсь на сопенье за спиной. Вот те на – Темир свою дуру сзади тащит. Мать-перемать! Лежать! Убью!.. Ну, да ладно, не назад же под пулями гнать. Своих дел немерено…
Здесь полный кавардак. Двое уже в десантах, над одним колдует Степан. Еще боец, с перетянутым по хэбэшке коленом, сидит привалившись спиной к люку и длинно строчит куда-то в горы. Понятно, вот он где, мой сапер-санинструктор. Между машинами – куча-мала. Двое, все уже в крови, пытаются тащить третьего. Тот упирается, кричит, плачет, тянется к своей собаке. Пес лежит на боку и под ним уже черная, растоптанная сапогами лужа. Все вперемешку: люди, звери. Где чья кровь? Кто ранен? Куда? Кто кричит? Короче, полный…
Между машинами саперов не шибко-то и чвиркает, жить можно. Ору что-то про маму, отталкиваю самого ретивого – явно не ранен. Тот, что упирается – с пробитым правым бедром и течет с него слишком добряче, – своя лужа уже. Не до эмоций. Фиксируя выбрики, наваливаюсь плечом сверху на живот, накладываю жгут под самые яйца и, не отпуская, вбиваю в другую ногу одну ампулу промедола. Бинтовать некогда – ногой он сучит, конечно, знатно, но разбери в горячке – все, что угодно, может быть: и кость, и артерия, и нерв. Врачи разберутся. Двое, что держали, волоком тащат его в десант к Степану. Пацан просто заходится – тянется к псине и кричит, кричит, кричит: «Дуся! Дуся!»
Спи, давай, братишка, разберусь я с твоей Дусей. Подхватываю животину и – за другую броню. Какой здоровый кобель, просто огромный… Вот тебе и Дуся! Тут подскакивает Болды, хватает за хвост и лапу и уже вдвоем шустро затягиваем собаку под десанты.
Эх, какой у меня татарча толковый! На ходу приметил – за здоровую лапу ухватился. Молодец… А пулемет свой бросил! Срань такая!
Тем временем танки так дружненько угандобесили по скалам, что, по-моему, даже по Кокче рябь пошла. Вначале прошлись по приметному коридорчику – так миномет по третьему разу больше и не гавкнул. Потом упороли куда-то повыше, в скалистую даль, ДШК тоже в момент прижух. Полечили и акээмщиков. Представляю, как духи после первых залпов дрыснули по щелям. Да остыньте, тут не спрячешься.
Не суетные ребятишки танкисты – редко базарят, да кулаки тяжелые, отгавкиваться желание пропадает быстро и всерьез.
Под конец прилетела пара «крокодилов», покружили, отшипели сверху НУРСами, порычали пушками и отчалили с чувством честно исполненного интернационального долга. Красавцы! Всегда им, летчикам, завидовал. По определению – элита! Говорила же мне, долбню, мама: «Учись сынуля, тяжко жить неученому».
* * *Саперы рванули сразу по горячему. Полные десанты раненых – не до мин уже, на «точку» надо – вертолеты на подходе. Подошли машины, колонны, популяли в скалы, на ходу помолотили сады и, набирая скорость, двинули в Кишим. Мы остались на месте, в полусотне метров от танка боевого охранения. Когда пойдем назад, будем первыми. Привыкли, не удивляемся.
У меня еще должок – руки чешутся! Заводиться стал шибко быстро, что-то не было такого раньше – домой пора. Махнул Богдану, тот, подхватив свою винтовку, перепрыгнул на нашу машину. Оставив молодых на месте, мы, выждав окно в сплошном потоке движущейся бронетехники, направились назад, к остаткам кишлачка.
От души танкисты приложились… Там и так ничего живого уж не было, а тут и вовсе одни огрызки фундаментов, словно гнилые драконьи зубы, из мертвой земли торчат.
Гаденыша приметили сразу – еще на подходе. Лежит, воняет рядом с воронкой. За малым не ушел… Помню, удивился, насколько грамотная и продуманная позиция: залег, тварюка, не в самом кишлаке, а в низинке, метрах в тридцати-сорока от последних руин. И лупанул в проем меж дувалов. Со стороны по хвосту гранаты видно – бьют из середины кишлака, а он – вот где! Да ладно, все равно не выгорело: и танк не сжег, только каток подпортил, и самого по запчастям закопают.
