Глеб Бобров - Снайпер в Афгане. Порванные души
Духи быстренько пристрелялись и стали класть фонтанчики с грязью слишком близко от наших носов. Первым терпение лопнуло у Сашки Катаева:
– Ну что за херня! Трое на одного, не жирно? – Он встал, взял у кого-то из «сынков» СВД и улегся со стороны Зубяры буквально у меня под боком. Получилась уже опасная мишень из трех тел, на два метра. Саня в прицел оценил диспозицию и, повернувшись ко мне, спросил:
– Ну? И сколько там?
Мне, конечно, лестно было самому закончить разбирательство, но делать нечего – не гнать же друга. Нехотя ответил:
– Тысяча триста-четыреста. И ветерок… – потом, включившись, что тот все же не снайпер, добавил: – На рисочку влево.
Катаев засмеялся:
– Ой, спасибо-спасибо! Мне б самому в жизнь не догадаться!
У «товарищей моджахедов» было какое-то преимущество – по звуку ясно, лупят из «буров», а Ли-Энфильд значительно мощней СВД. Да, но зато мы в касках (не «забыли») и бронежилетах, пуля на излете. Так что можно считать поровну.
Только-только разошлись, как раз самое интересное началось: наши партнеры второй раз позиции сменили, все-таки допекли. И тут вдруг на тебе – слышим над головой:
– Что вы в грязь пузом влипли? Тут больше километра, вояки!
Поворачиваемся. Интересно все же узнать, кто это так возмущен невоинственными позами советских солдат. И видим «одинокого волка», «снежного барса», старшего лейтенанта Морозова. Если бы он уязвил нас где-нибудь один на один, то мы, наверное, отморозились бы, но сказано было в присутствии взводного, и тут уж смолчать нам было как минимум подло.
Для снайпера «больше километра» – это как для автогонщика «много лошадиных сил». Вставая, поинтересовался:
– Это сколько – больше?
Но тут же раздался окрик командира взвода Сереги Звонарева:
– Глеб!
Повернулся. На губах Звонарева играла победная улыбка. Ничего не говоря Морозову, он молча посмотрел в направлении уже поднимавшегося батальона, потом скомандовал нам и увел взвод за собой, оставив старлея одного среди камней.
Порванные души
Осенняя колонна 84-го несколько раз откладывалась, и бронегруппа вышла из полка только в середине ноября. Что даже кстати! Три-четыре дня до Кишима, день там, за неделю вернемся. Сутки-двое на разгрузку и опять машины провожать. Если повезет, к Новому году управимся. Потом праздники, и вот она – замена. Поеду-ка я домой. Хорош с меня, отслужил свое.
Наши почти все ушли. В третьем взводе из осенников 82-го остались мы, пехота: Гриша Зубенко, Богдан Завадский да я. Три славных тополя в горах Бадахшана. Аксакалы хреновы.
Зубяра сейчас вытянулся вдоль ребристора, подпер балдой башню и дрыхнет, сучара. Я тоже бы приснул, да меня с командирской 147 хорошо видно. На Серегу нарываться с утра не хочется. Свесив ноги в люк старшего стрелка и увалившись спиной на башню, рассеянно пялюсь по сторонам.
Хорошо… Солнышко припекает, тепло. Дорога грязной дворнягой весело юлит под траками. Тяжелая пыль, придавленная ночной влагой, выше фальшбортов еще не клубится. Небо тяжелой синью налилось, над головой близко нависло. Горы вокруг головы склоняют, начали приседать и желтой перхотью покрываться. Это заканчиваются скалы «точки» Третий мост, и скоро выпрем мы в долину. А там равнина, пара выгоревших за лето зеленок, потом сраный Баланджери и родное кишимское болото. Дом третьего батальона и танкистов.
Вот они, танкачи. Видно, еще за сутки выставили боевое охранение – встречают. Это приятно, молодцы. Полезное гостеприимство.
Встали. В наушнике портативки затрещал голос любимого взводного:
– Слышь ты, жопа! Подъем! Вообще охренели! И толстомордого своего толкни! Саперы сейчас пойдут…
Вот те на! На кой?! Спрашиваю:
– Что там?
– Не знаю. По общей передали, что ночью два раза били по постам. Может, минировали, может, еще какая хрень. Короче, просыпайтесь и… твою мать! Хотя бы винтовку в руки возьми, а!
Ладно, ладно… не кипятись, родной. Щас-с-с… все нормально…
Сел, вытянул из люка за кончик ствола свою эсвэдэху. Толкаю в бок Зуба. Тот только мыкнул в ответ. Приложился посильнее. Братишка разлепил левый глазик и нехотя протянул:
– Видъебысь…
– То, Гриша, не я, то взводный.
– Зи взводним… – и опять закрыл глаза. Ну, вот – поговорили. Славно…
Поднялся, осмотрел колонну. Стоят машины, пушки елочкой на обе стороны развернули. Мы в голове, в полутора километрах от самой бронегруппы. Перед нами только БТР кого-то из штабистов, три старых корыта саперов да два танка с тралами. Как раз напротив машины блокировки остановились. Поворачиваюсь. Колонна, как кавалерийский клинок, на две трети влезла в распоротое брюхо кишимского предгорья. Вроде все спокойно. Впереди, слева, чахлые, не то что дувалами, даже ленивой изгородью не перекрытые россыпи садов, да мертвый кишлачишко на пяток расстрелянных руин. Справа две говенные кошары, непонятная загородь, под обрывом – река.
Место, правда, узкое – истеричная Кокча в мутном реве заходится. От противоположного берега начинают расти скалы. Здесь помаленьку, это потом, к Третьему мосту, они вытянутся как надо, нигде больше такого не встретишь – чудовищные россыпи гигантских базальтовых игл, штурмующих небо.
Маленькие горы, не маленькие, а до камней всего ничего – метров четыреста. Оттуда правоверные вполне могут упороть, и мало никому не покажется. Да и с гранатомета, пожалуй, дотянуться можно, хотя и маловероятно. А вот место, откуда бы я мочил колонну на месте духов! Метров сто пятьдесят по курсу не то ущельице, не то коридор меж скал и вглубь уходит.
Перегибаюсь через башню и хлопаю Катаева по шлемофону. Санек вылазит – глаза смеются. Тыкаю ему пальцем в коридор. Оператор-наводчик тем временем, ехидно хихикая, в свою очередь показывает на ствол своей пушки. Орудие-то уже по уму направлено. Сам дурак! Пора бы и привыкнуть – пацан уже полтора года как отлазил по горам. Машу рукой, начинаю орать на молодят. Народ зашевелился, перекладывают оружие с места на место, мешки из-под задниц убирают – ретиво изображают боевую готовность.
Зубяра тоже сел, пулемет поперек переставил. Вот уж скотинка боевая! Когда дрых лежа, ПК меж ног вдоль машины кинул и еще правую на приклад уложил – ковбой файзабадский. Теперь дуру свою поперек развернул, руками подперся и дремлет сидя. Со стороны посмотришь – боец чем-то по делу занят. Ну, что тут скажешь: Дед Многомудрый Быстрозасыпающий. Зараза такая!
Кликаю по связи. Тишина. Оглядываюсь на 147-ю. Звонарев о чем-то треплет по шлемофону. Потом выразительно сплевывает прямо к себе в люк, поднимает глаза и машет мне рукой. Топаю к нему, по пути со 148-й слазит Пончик – замок уже. Подошли. Серега немного полечил нас, поматерил кишимцев и перешел к делу:
– С ходу проскочить не получится. Стремно! Дали команду на пешее сопровождение. Впереди идут саперы. Бэтээр уходит назад. Ты, Бобер, сразу за ними, я за тобой. Слободянюк забирает всех молодых и вместе со сто сорок восьмой стоит здесь, пока не подтянется рота, а там – в распоряжение ротного. Вопросы?
Да какие тут вопросы. Нормально все, Серега! Молодых отдадим да поедем дальше. Но оказалось, что вопросы есть.
– Да, Глеб, ты Ткача отправляй, а Болды все же оставь, три ПК на головной – это нелишне.
Спасибо, родимый, утешил… Пошли по машинам.
Тут все просто – так фишка легла. Нормальных людей – пехоты – во взводе раз-два и обчелся, максимум двенадцать-тринадцать бойцов. И по сроку службы поделены неравномерно. Нас, осенников, когда-то было много, но мы уходим – большая часть уже уехала. Теперь много молодых, а мы трое даже не дембеля, приказ прогремел два месяца назад, мы – гражданские. Но кого это заботит. Поэтому, мало того что пошли все, так еще на каждого по два салабона. У меня – Юра Ткаченко и Темир Ургалиев.
Юра – умненький киевлянин, славный, но физически слабый и невысокий мальчик. Все еще ребенок. Русые реснички светлых глаз не скрывают и всегда удивленное выражение на них. Чуть чем-то заслушается, сразу рот открывает, прям как дите малое… Нет, пусть мне ответят: какой же надо быть отмороженной тварью, чтобы этого ребятенка за речку отправить, а?! Я его жалею и всячески опекаю. Несколько раз на операциях таскал его пулемет, чтобы Ткач не лег – они с ПК одного роста. Взводному понравилось… очень удобно получилось: опытный дедушка снайпер, и он же, по ситуации, пулеметчик.
Темир другой. Крупный, крепкий малый с Зауралья. Смышленый, веселый, открытый, честный. Глазища под черным ежиком антрацитовыми угольками искрятся. Прям не татарин – китаец настоящий. Говорит почти без акцента. Из всех проблем – прилипшая к нему дурацкая кличка. А как получилось: кто-то из старых на него наехал, начал орать, ну и достал, видно. Темир присел, прижмурил свои щелки, словно защищая уши, поднял ладони и давай орать по-своему: «Болды! Болды! Болды!» Хватит, то бишь. Так и приклеилось…
Подхожу к машине:
– Ткач, бегом к Пончику на машину… – Тот засуетился. – И пулемет оставь! Ко мне в люк его, быстро! И ленты туда же… Давай, давай, сынку!
