Эпсли Джордж Беннет Черри-Гаррард - Самое ужасное путешествие
Собаки были ужасно напуганы, рвались с цепей, визжали.
Ещё бы! Голова одной косатки была, наверно, не больше чем в пяти футах от одной из них.
Затем, потому ли что игра показалась им неинтересною, или по чему другому, только чудовища куда-то исчезли. Нам удалось выручить собак и, что, пожалуй, ещё важнее, спасти керосин — целых пять или шесть тонн, стоявших на припае рядом.
Мы, конечно, знали, что косатки водятся у кромки льдов и, несомненно, схватят каждого, кто имел бы несчастье упасть в воду, но то, что они могли проявлять такую обдуманную хитрость, расколов лёд толщиной не меньше двух с половиной футов, действуя притом сообща, — это было для нас новостью.
Ясно, что они обладают замечательной сметливостью, и мы отныне будем относиться к ним с должным уважением»[97].
Нам было суждено впоследствии ещё раз подвергнуться атаке косаток.
Вторым происшествием явилась утрата третьих моторных саней. Утром в воскресенье 8 января Скотт приказал спустить сани с борта корабля.
«Это быстро исполнили, сани поставили на твёрдый лёд. Немного погодя Кемпбелл сказал мне, что кто-то из матросов, переходя по рыхлому снегу шагах в двухстах от судна, провалился одной ногой. Я не придал этому большого значения, поняв, что он провалился только сквозь верхнюю корку льда. Около 7 часов мне пришлось отправиться на берег с небольшим грузом. Кемпбелл остался отыскивать удобное место для перевозки мотора»[98].
Я нашёл в своём дневнике запись о том, что случилось дальше.
«Прошлой ночью лёд сильно размягчился в некоторых местах и я засомневался, можно ли вести через них пони от корабля к строящемуся дому — всего надо было пройти около четверти мили. Последние несколько дней быстро таяло, ибо стояла очень тёплая для Антарктики погода. Сегодня утром было всё то же самое, и Бейли провалился по самую шею.
Через полчаса после выгрузки саней на льдину нам приказали вытянуть их на твёрдый лёд — тот, что окружал корабль, взламывало у нас на глазах. Все ухватились за длинный буксирный канат, но попали на опасное место, и сзади кто-то закричал: „Полундра!“. С этого момента события развивались стремительно. Уильямсон провалился сквозь лёд, мы же все почувствовали сильный рывок. Канат натянулся, и, чтобы удержать его, приходилось изо всех сил отклоняться назад; тем не менее мотор окончательно ушёл под лёд, за ним начали погружаться и сами сани. Медленно-медленно рассекали они льдину, затем исчезли под водой, увлекая за собой и канат. Мы отчаянно цеплялись за него, но в какой-то момент каждый оказывался на краю полыньи и был вынужден оторвать от него руки.
Все собрались на твёрдом льду, а между нами и кораблём зияла злополучная полынья.
Пеннелл и Пристли пошли искать другую дорогу на судно, и Дэй попросил Пристли захватить на обратном пути его защитные очки. Немного погодя они вернулись со страховочной верёвкой; Пеннелл шёл впереди. Вдруг лёд под Пристли подломился, он окунулся с головой, но тут же выскочил; позднее он сообщил, что успел ощутить сильное подводное течение. В мгновение ока Пеннелл растянулся во всю длину на льду, схватил Пристли под мышки и вытащил. „Хэлло, Дэй, вот ваши очки“, — как ни в чём не бывало промолвил Пристли.
Мы вернулись на борт, но в этот день уже никто на берег не ходил, а назавтра мы проторили более надёжную дорогу в другом месте»[99].
Тем временем наш дом рос очень быстро, и в том великая заслуга Дэвиса, судового плотника. Он и на флоте служил ведущим корабельным плотником, прекрасно знал своё дело, всегда был готов прийти на помощь и ни при каких обстоятельствах не падал духом. Я помню, как во время плавания его в любое время дня и ночи каждый час вызывали для прочистки насосов от комьев угольной пыли, попадавших из трюма, и как он появлялся с неизменной улыбкой на лице. Вообще он был одним из самых полезных участников экспедиции. В строительстве дома ему помогали Кэохейн, Абботт и другие матросы.
Впоследствии, по-моему, желающих работать было больше, чем молотков.
Дом представлял собой просторное помещение, длиной 50 футов, шириной — 25, высотою до потолка — 9. Изоляцией служила обшивка из морской травы.
«Стены имеют двухстороннюю обшивку с прокладкой из отличных простёганных мешков, набитых морской травой. Крыша с внутренней и наружной стороны снабжена дощатой подстилкой.
На неё наложен двойной рубероид, потом изоляция из мешков, набитых морской травой, потом опять дощатая настилка и, наконец, тройной рубероид»[100].
Пол состоял из настланных на раму деревянных досок, положенной на них изоляции из мешков с морской травой, затем слоя войлока, второго деревянного настила и линолеума сверху.
Мы полагали, что в нашем доме будет тепло, и не ошиблись.
Более того, зимой, когда в нём жили двадцать пять человек, горели кухонные приборы, а в дальнем конце часто топилась печь, нередко становилось душно, несмотря на большие размеры помещения.
Входная дверь вела на крыльцо, а уже оттуда через главную дверь мы попадали в комнату. На крыльце размещались генераторы ацетиленового газа, которыми ведал Дэй; он же следил за исправностью вентилятора, кухонных приборов, печи, трубы которой во избежание потерь тепла проходили на пути к дымоходу через всю хижину. Трубы были оборудованы вьюшками, которые можно было по мере надобности открывать и закрывать и таким образом регулировать вентиляцию. Помимо главного вентилятора у потолка хижины, ещё одно, также регулируемое, отверстие для поступления воздуха имелось близ пола, в месте соединения обеих труб. Оно также должно было улучшать вентиляцию, но на деле мало что давало.
Перегородкой между кубриком и остальным помещением служили ящики, содержимое которых, например, бутылки с вином, на открытом воздухе могло бы замёрзнуть и лопнуть. Перегородка не достигала потолка. Когда возникала нужда что-нибудь достать из того или иного ящика, снимали его боковую стенку, а пустой ящик превращался в полку.
Мы вселились в дом 18 января, в нём было очень тепло, играл граммофон, все были довольны. А до этого многие участники наземной партии долгое время жили в палатках на берегу.
Там тоже было удобно, намного удобнее, чем можно было предположить, исходя только из общепринятых представлений о жизни в полярных районах. Выгрузка почти закончилась, на корабле оставалось всего лишь несколько каких-то вещей.
«С юга дул тёплый ветер со снегом, я взял сани и отправился к кораблю, который то и дело полностью скрывался в снежной пелене. Везти пустые сани было не легче, чем обычно тащить тяжело нагруженные. Чай на борту, приём очень тёплый, но с нескрываемым чувством превосходства: что наш комфорт на берегу против здешнего! Между тем преимущества их комфорта не так уж очевидны: они впервые попытались разжечь печь в кают-компании, в результате все кашляли от дыма, а сажа покрыла всё вокруг»[101].
Дом стоял футах в двенадцати над водой, на песчаном пляже, который когда-то был чёрной лавой{59}. Предполагалось, что высота хорошо защищает его от любого наката, какой только может достичь этого закрытого места. Тем не менее, как мы увидим дальше, Скотт очень беспокоился за его судьбу во время похода по устройству складов, когда зыбь уничтожила не только много миль морского льда и порядочную часть Барьера, но и кончик Ледникового языка. Пляжа мы больше не видели — осенние бури засыпали его снегом, а в следующие два летних сезона солнце было бессильно растопить толстые сугробы.
Для первого года нашего пребывания на мысе Эванс несомненно характерно необычайно сильное таяние. Не суждено нам было вновь увидеть и маленький водопад, обрушивавшийся тогда по скалам из озера Скьюа в океан.
Холмик за домом, высотою 66 футов, мы вскоре нарекли Уинд-Вейн{60}, так как там находились различные метеорологические приборы. С подветренной стороны таких возвышенностей всегда образуется снежный нанос или ледяной пласт. За нашей горкой он был так велик, что мы смогли вырубить в нём две ледяные пещеры. Первая была предназначена служить погребом; в него, в частности, сложили мороженые бараньи туши, ехавшие с нами из Новой Зеландии в палубном холодильнике.
На них, к сожалению, появились признаки плесени, и мы опасались злоупотреблять бараниной. Но вообще-то мясные запасы состояли преимущественно из тюленины и пингвинятины, баранина же считалась роскошью.
Вторую пещеру, 13 футов на 5 футов, выдолбили Симпсон и Райт для магнитных инструментов. Температура в пещерах держалась, как выяснилось, довольно постоянной. К сожалению, это был единственный снежник, пригодный для устройства в нём тоннелей. Поблизости от нас нигде не откладывалось таких масс льда и снега, как на Барьере, где можно копать сколько угодно, что и делал Амундсен со своими людьми.
