Гюнтер Продьоль - Криминальные сенсации (Часть 2)
Прокурору Миллеру-Леви, чтобы добиться своей цели, оставалось только не мешать подсудимому говорить. Юридический консультант Чессмэна при всем этом сидел молча, даже не пытаясь объяснить своему подопечному, насколько он вредит самому себе такой защитой. Любой другой адвокат давно бы заставил Чессмэна замолчать и выступил бы сам. Ол Мэтьюз молчал.
В качестве главных свидетелей обвинения прокурор вызвал в суд обеих женщин, которые в ночь задержания Чессмэна опознали его как "Красного фонаря". Других потерпевших он не пригласил, так как опасался, что они не узнают в подсудимом насильника и поэтому из свидетелей обвинения превратятся в свидетелей защиты.
Чессмэн этих женщин разыскать не мог: полиция отказалась назвать ему их фамилии. А собственное следствие, сидя в тюрьме, не организуешь. Его консультант имел право только советовать, но не проводить расследование. Это еще раз показало, насколько безрассудным было решение Чессмэна отказаться от адвоката.
Впервые зал заседаний заполнился до последнего места, когда в качестве свидетеля была вызвана семнадцатилетняя Мэри-Алиса Меза.
Прокурор Миллер-Леви с особым тщанием подготовил ее допрос и персонально пригласил представителей всех калифорнийских газет, хотя до этого дня дело ограничивалось только краткими сообщениями о ходе процесса.
Тихим прерывающимся голосом, часто не в силах сдержать слезы, юная Мэри-Алиса рассказала суду о той страшной ночи. 21 января 1948 года она и ее друг Фрэнк Халберт после посещения танцевального бара поехали к холмам на окраине Голливуда. Они сидели на заднем сиденье автомобиля ее друга, когда подъехала машина и остановилась в нескольких метрах позади. Приятель Мэри сначала подумал, что это полицейская патрульная машина, так как у нее была красная фара. Но тут вдруг к ним подошел мужчина в маске, рывком открыл их дверцу и, угрожая пистолетом, потребовал у Фрэнка бумажник.
Когда, сообщив это, Мэри замолчала, вмешался Миллер-Леви:
— Что же произошло потом? Вы должны рассказать нам всю правду. Вы ведь давали клятву!
Еще тише, чем прежде, так, что многие сидящие в зале почти ничего не могли разобрать, Мэри рассказала, что бандит забрал у ее друга бумажник и мелочь и приказал ему уезжать. Тот уехал. Ее же бандит притащил в свой автомобиль и под пистолетом заставил раздеться.
Понизив голос, прокурор стал выяснять самые интимные подробности совершенного преступления. Для семнадцатилетней девушки с монастырским воспитанием это был сущий ад — во всеуслышание рассказывать обо всем том ужасе, который она пережила. Почти шепотом, постоянно запинаясь от стыда и отвращения, отвечала она на безжалостные вопросы Миллера-Леви.
На лицах присяжных заседателей застыло выражение омерзения, возмущения и ненависти, ненависти к этому типу, который сидел напротив, на скамье подсудимых. Они смотрели на его выступающий подбородок, говорящий о жестокости, видели цинично-презрительную складку возле губ, вспоминали все его предшествующие прегрешения, и им было ясно, что он способен на все, даже на это гнусное преступление.
Чессмэн съежился под их взглядами. Он почувствовал, как на него накатывается волна ненависти, и молча опустил голову. На скамье присяжных это восприняли как безмолвное признание вины.
Прокурор полностью использовал подходящий момент. Доведя девушку до рыданий — ведь это помогало ему воздействовать на присяжных — и сделав большую паузу, он громко, на весь зал, спросил:
— Мисс Меза, вы можете здесь, в этом зале, указать на человека, который вечером вытащил вас из машины вашего друга и затолкнул в свою?
Не поднимая головы, девушка лишь протянула руку в направлении скамьи подсудимых:
— Да, это вон тот мужчина в синем полосатом костюме.
— Который теперь смотрит в пол, потому что боится смотреть вам в лицо?
— Да.
Она не могла сказать по-другому, эта вконец запуганная Мэри-Алиса Меза. Ведь инспектор Гузен показывал ей Чессмэна как "Красного фонаря". И именно его она здесь видела. Как выглядел в действительности тот мужчина, который на нее тогда напал, она толком не разглядела. В те ужасные минуты он казался девушке призраком, а не человеком из плоти и крови. Ей было не до того, чтобы разбирать, какое у него лицо, одежда, рост…
Присяжным, правда, подобные соображения в голову не приходили. Для них имело силу только одно: "Да, это вон тот мужчина в синем полосатом костюме".
Не столь драматично, скорее, даже по-деловому прошел допрос второй потерпевшей, которая была менее впечатлительной и, похоже, уже успокоилась после пережитого ею нападения "Красного фонаря". Но и она без колебаний указала на Чессмэна и повторила то, что сказал ей полицейский инспектор: "Это "Красный фонарь"!"
Американское законодательство предоставляет право адвокатам по уголовным делам подвергать перекрестному допросу свидетелей обвинения после дачи ими показаний в суде. Поскольку Чессмэн защищал себя сам, он и обеих потерпевших должен был допрашивать сам. Однако когда он поднялся со своего места, чтобы задать первый вопрос, среди присяжных заседателей и в зале пробежал шепот возмущения. То, что он после всего рассказанного решился мучить свои жертвы какими-то вопросами, характеризовало его особенно отвратительно.
Первый вопрос Чессмэна был Мэри-Алисе:
— Вы помните, как вы описывали преступника, когда делали заявление в полицию?
Девушка растерянно пожала плечами:
— Я не знаю, уже столько времени прошло…
А описала она его так: "Невысокий, как большинство мужчин, узкоплечий, выглядит, как итальянец".
Чессмэн выпрямился во весь рост и расправил плечи:
— Мисс, разве я невысокий, как большинство мужчин? Разве у меня узкие плечи и я похож на итальянца? Неужели я говорю с итальянским акцентом, как вы утверждали в полиции? Вы не ошибаетесь? Подумайте как следует, мисс!
Беспомощно и испуганно смотрела Мэри на скамью подсудимых, и уже казалось, что она собирается изменить свои показания.
Но в этот момент вмешался прокурор:
— Однако, дамы и господа! Это же разные вещи. Одно дело — описать кого-нибудь, другое — его узнать. Попробуйте сами это сделать. Вспомните какого-нибудь малознакомого человека — ведь вы его при встрече всегда узнаёте. А теперь попытайтесь описать его внешность на бумаге: лицо, фигуру и так далее. Вы сразу поймете, насколько это тяжело, почти невозможно. Кроме того, не забывайте, что обе потерпевшие в день дачи показаний были крайне взволнованы. Однако несомненно, обе эти женщины, вызывающие у нас столь глубокое сочувствие, запечатлели в своей памяти и до конца жизни не забудут облик преступника, который с ними так ужасно обошелся!
Присяжные заседатели и присутствующие понимающе кивали и бросали сочувствующие взгляды на пострадавших.
Чессмэн, видимо, заметил, что к нему мало кто прислушивается. И следующий вопрос задал более жестко, агрессивно, даже с каким-то высокомерием:
— Вы также рассказывали полиции, что якобы у бандита, который на вас напал, над правым глазом был большой, бросающийся в глаза шрам — единственное вам хорошо запомнившееся. Это так?
— Да, я помню. Я говорила это.
Чессмэн повернулся к судье:
— Ваша честь, можно свидетельнице подойти поближе и осмотреть мое лицо?
Мэри, сидевшая на свидетельской скамье, вздрогнула и, как бы защищаясь, подняла руки:
— Я же вас видела только один раз. Да и то мельком. Мне показалось, что у вас был шрам над глазом. Но, возможно, я ошиблась. Во всяком случае, тогда мне так показалось.
У Чессмэна шрама над глазом не было. Любой в зале мог это видеть, но все смотрели на испуганную свидетельницу.
Прокурор и в этом случае быстро нашел выход из щекотливой ситуации:
— Ваша честь, даже если сейчас у обвиняемого на лице нет никакого шрама, что это доказывает? Это могла быть ссадина после драки, которая уже зажила. А может быть, свидетельница на самом деле ошиблась. Что это меняет? В ее памяти остался общий вид негодяя, и она его до сегодняшнего дня не забыла. Ведь она его уверенно опознала. Вот что главное!
Этим маневром прокурор обогнул еще одно опасное препятствие на пути обвинения. Судья Фрике оставил без внимания вопрос о шраме, отметив лишь его незначительность для суда.
Разочарованный Чессмэн, видимо, понял, что взялся за безнадежное дело. Больше вопросов свидетельнице он не задавал и даже отказался от допроса второй потерпевшей, Регины Джонсон. Сделал он это по совету своего помощника-юриста, который также порекомендовал ему выйти на свидетельское место и под присягой заверить суд в своей невиновности.
Чессмэн из-за этого совета попал впросак. Он заявил ходатайство, чтобы его заслушали как свидетеля. Судья Фрике удовлетворил просьбу и пригласил пройти на свидетельское место.
