Николай Еленевский - Время пастыря
…За окнами храма набирала силу декабрьская метель. Порывы ветра вносили вместе с входившими в него людьми снежинки, мелкие, знобкие, они опадали на непокрытые головы людей, оседали на кожухах мужиков, больших шерстяных платках женщин. Народу набралось столько, сколько приходило сюда по самым большим праздникам.
Сегодня праздника не было. С утра все село говорило о том, что отец Платон будет служить свою последнюю божественную литургию и прощаться. Старухи плакали и горестно вздымали руки. Старики украдкой, чтобы, не дай Бог, кто-то заметил их такую не мужскую слабость, вытирали глаза рукавами свиток. В церковь народ шел торопливо, даже быстро, подставив лицо метели…
…Люди молчали. Все взоры были устремлены на Тихоновича. Он чувствовал взгляд каждого, казалось, ощущал так, словно люди прикасались к нему в эту первозимнюю пору. Сквозь пар дыхания эти взоры были похожи на те, которыми смотрели вокруг многочисленные иконы. Взоры, полные добра, нежности, участия.
Кое-кто украдкой продолжал всхлипывать. Вон в дальнем правом углу около иконы Николая Чудотворца собралась вся многочисленная родня Космичей, рядом с ними с малыми сыновьями и женой Иван Дырман, на своем постоянном месте все Васюшки, Трухновы, Обромени, Сацкевичи… Почти всех их кого крестил, кого венчал. Почти шестьдесят лет он был с ними вместе в радости и горести. Шел к ним с Богом.
Теперь ему предстояло сказать свое последнее слово. Слово прощания, ибо уже не суждено более ему выйти к ним и предстать перед ними, как они представали перед ним.
Тихонович прокашлялся: после похорон просфорни простыл и теперь простуда нет-нет да и давала о себя знать – и тихонько начал:
– Я приготовил речь для прощания с вами. Хочу зачитать ее, если позволите.
– Читай, батюшка наш, – загомонили все разом, – читай.
И под сводами церкви разнесся такой знакомый для всех голос. Без прежней силы, но все равно волнующий, проникающий в душу.
– Последний раз я совершил божественную литургию в этом святом храме как священник этого прихода.
Последний раз беседую с вами, христиане, как отец ваш духовный.
Не таю, друзья мои, скорбно мне расставаться с родной стороной, в которой для меня много дорогого. Дорога земля, на которой я прожил больше чем полвека, которая кормила, питала, одевала и согревала меня. Недалеко отсюда, в Хотыничах, покоится прах моих родителей.
Дорог в особенности наш приход: здесь, служа у престола Божия свыше пятидесяти лет, я провел самые лучшие годы своей жизни. Здесь, на что ни посмотрю, о чем ни вспомню, все мне дорого, от всего трудно оторваться сердцем; так я со всеми и со всем сроднился здесь душой.
Посмотрю ли на вас, дети мои духовные, каждого из вас знаю не только в лицо, но знаю его жизнь, его привычки, его нрав, его добрые и благочестивые дела, равно и его слабости и недостатки. Вашей радостью и я радовался. С вами и я горевал. Но и в горестях и в радостях я всегда за всех вас молился.
Посмотрю на наш храм, который, могу сказать без всякого преувеличения, обустроен и украшен моим и вашим старанием и заботами, и при этом думаю, что мне надобно его оставить, – грусть невольно охватывает и тяготит мою душу.
Здесь на всем останавливался мой взгляд, моя мысль. Не умея выпрашивать у других собственно для себя, я никогда не стыдился просить на храм Божий, и, благодаря Богу, жертвы на наш храм щедро подавались: и своими, и чужими, и близкими и дальними людьми.
Вам, прихожане, более всех известно, сколько забот, неприятностей и огорчений перенес я при ремонте этого храма. Все это вместе и привязало сердце мое к этому святому месту; от того-то мне так и трудно оторваться от него.
Прощаясь с вами, прихожане, я хотел бы обозреть пройденный мной у вас путь, желал бы, совместно с вами рассмотреть отношения мои к вам и как священника, и как человека, чтобы вернее судить: не остался ли я в чем-либо виновным перед вами?
Прежде разберем отношения мои к вам как приходского священника.
Припомните, православные, не оставлял ли я когда-либо служб церковных, по лености, небрежности или по причине выездов к соседям и родным?
И вдруг кто-то тихо, но внятно проговорил:
– Помилуй Бог, батюшка, о чем ты! Это может мы виноваты, что не всегда видели дорогу в храм Божий.
Тихонович замолчал, посмотрел из-под густых седых бровей на стоящих перед ним людей. В его высокой, так и не согнутой годами и лихолетьем фигуре, чувствовалось нечто такое, над чем время не властно.
И вдруг кто-то тихо, но внятно проговорил:
– Помилуй Бог, батюшка наш. Мы тебе за все благодарны…
И словно вдогон этим словам опять повторили, как на исповеди:
– Это мы скорее перед тобой виноваты, ежели не всегда находили дорогу в церковь. Это мы…
Он взмахнул рукой:
– Спасибо. Не обинуясь, могу сказать, что богослужение у нас во все воскресные и праздничные дни всегда совершалось неопустительно.
– Так, батюшка, так.
– Не старался ли я по силе и разумению поучать вас словом назидания так, чтобы поучения мои были понятны и вразумительны для вас?
– Старался, старался, батюшка, – пошел гомон по церкви.
– Не всегда ли я по первому призыву, без замедления спешил к одру болеющих для напутствования их Святыми Тайнами и для подачи христианского утешения? Разве можно меня попрекать в том, что младенцы ваши, оторванные от груди матерей, томились когда-либо по моей вине в ожидании святого Крещения? Были ли примеры, чтобы волей Божьей умершие предавались земле без молитвы священника?
– Нет, батюшка наш, нет.
– Думаю, что нет семьи в приходе, члены которой не прибегали бы ко мне за советом в духовных своих нуждах, а всего чаще в мирских своих делах. Скажите: уходил ли кто-либо от меня в таком случае без вразумления и наставления?
– Спасибо, батюшка наш. И дети наши, и внуки, и правнуки жили и живут с твоим словом в душе.
– Итак, как духовный ваш отец я по силе и возможности старался быть аккуратным священником.
– Подтверждаем, батюшка, подтверждаем. Храни вас Бог.
– Спасибо, а теперь разберем отношения мои к вам как человека.
В первые годы служения моего у вас я был очень беден. Но, несмотря на это, просил ли я когда у кого-либо из вас материальной помощи? Кто может попрекнуть меня в вымогательстве – в том, что я вымогал копейку притеснением, хитростью или обманом? Удержал ли я что-либо из жалования служащих или из заработка за поденный труд работающего у меня? Ни моя совесть и никто из вас не могут уличить меня в этом. Я всегда старался быть честным человеком, между прочим, и для того, чтобы учить вас честности и справедливости не словом только, но и примером жизни.
Некогда вы нарекали на меня за открытие народного училища, которое будто бы дорого вам обходится, нарекали также и за то, что я детей ваших мучаю, как выражались вы, изучением катехизиса и что без толкового знания молитв и катехизиса не допускаю молодых людей к бракосочетанию. Но теперь вы сами убедились, что нарекания ваши неосновательны. Школа сделала детей ваших богобоязненнее, благонравнее и умнее. И вы сами не нарадуетесь, слушая в храме Божьем хор певчих, составленный из ваших же детей-школьников.
Что же касается изучения детьми вашими первоначальных истин веры, то, я уверен, вы сами уже понимаете, что без знания этих святых истин трудно быть не только добрым христианином, но даже добрым семьянином. Ибо семья – первейший храм православного христианина.
Нарекали на меня нередко и те из вас, злые дела которых совершались на глазах у всех и которые поведением своим приносили великий вред себе и другим. Это отъявленные пьяницы, знахари-обманщики, кривдолюбцы и обидчики.
Вразумляя и наставляя этих несчастных, и долго не видя в них раскаяния и исправления, я действительно нередко был в отношении к ним взыскателен и настойчив. Но вы сами понимаете, что такого образа действий требовал от меня прямой мой долг, собственное спасение исправляемых и польза ближних.
Сказанного мной вам я не стал бы говорить другим, но вам, дети мои, говорю смело и откровенно: вам известен всякий мой поступок, каждый шаг моей жизни, а поэтому вы и не заподозрите меня во лжи.
Вы моя нива духовная, над возделыванием которой я трудился полстолетия и, благодарение Богу, трудился не напрасно. Я помню, кем вы были, когда я пришел к вам, и кем вы стали ныне. Теперь вы и богобоязненнее, и человечнее, и миролюбивее, и нравственнее.
За такую перемену в вас я от всей души благодарю милосердного Господа. Эта благая перемена более чем радует меня. Это мне награда за труд, несравненно высшая из всех наград, раздаваемых волей и рукой человека. Эта награда вытекает прямо из сознания души, подается совестью.
Расставаясь с вами, возлюбленные, приношу вам искреннюю благодарность за вашу любовь, доверие и преданность мне. Может быть, по слабости человеческой я оскорбил кого-либо из вас чем-либо, со всем христианским смирением кланяюсь оскорбленному мною и прошу прощения.
