Алексей Сахнин - Опыт Октября 1917 года. Как делают революцию
Седьмого октября в Мариинском дворце с большой помпой открылось первое заседание «Временного совета Российской республики». «Спешно приспособили роскошную уютную залу. Убрали глубокие кресла, располагающие ко сну, и заменили их более убористыми стульями (ибо кресел не хватало для членов Предпарламента), завесили царские эмблемы, затянули холстом знаменитую картину Репина, висевшую над президентской эстрадой. Назначили солидную чиновную комендатуру, перевели из Думы опытную и дисциплинированную приставскую часть. А в общем извне вышел парламент хоть куда!» – язвил Суханов.
Вопреки своим скудным полномочиям законосовещательного органа и той довольно жалкой судьбе, которая его ждала, Предпарламент собрал в своих стенах огромное число политических звезд первой величины. «Состав его был исключительно блестящ. Он сосредоточивал в себе поистине цвет нации… Людей без всероссийского имени здесь было поэтому довольно мало». После того как к избранным Демократическим совещанием 313 депутатам совершенно произвольно прибавили представителей «цензовых элементов» (только кадетов среди них было 75 человек, еще около ста – формально беспартийные представители буржуазных и казачьих организаций), Предпарламент приобрел в глазах «хорошего общества» известную респектабельность. «Члены Совета говорили друг другу, осматриваясь по сторонам: хорошо, если Учредительное собрание будет не хуже этого!» – вспоминал П. Н. Милюков. Однако вместе с тем, он утратил всякую работоспособность: все важнейшие голосования заканчивались «вничью».
Но единственное, чем Предпарламент запомнился в истории революции – это демонстративный выход большевиков сразу после открытия первого заседания. Слухи о том, что партия решила устроить «скандал» циркулировали в кулуарах Мариинского дворца уже с утра. Президиум даже выслал на разведку одного из лидеров «соглашателей», правого эсера Авксентьева, который на вопрос о планах большевистской фракции получил ответ Троцкого – «пустяки, маленький пистолетный выстрел».
И выстрел прозвучал: большевистская «декларация начиналась с установления, что власть сейчас столь же безответственна, как и до Демократического совещания, созывавшегося якобы для обуздания Керенского, и что представители имущих классов вошли во Временный совет в таком количестве, на какое они не имеют ни малейшего права. Если бы буржуазия действительно готовилась к Учредительному собранию через полтора месяца, ее вожди не имели бы оснований отстаивать сейчас с таким ожесточением безответственность власти даже пред подтасованным представительством. «Вся суть в том, что буржуазные классы поставили себе целью сорвать Учредительное собрание». Удар попадает в цель. Тем более бурно протестует правое крыло. Не отклоняясь от текста декларации, оратор бичует промышленную, аграрную и продовольственную политику правительства: нельзя было бы вести иного курса, если бы даже поставить себе сознательной целью толкать массы на путь восстания. «Мысль о сдаче революционной столицы немецким войскам… приемлется, как естественное звено общей политики, которая должна облегчить… контрреволюционный заговор. Протесты перерастают в бурю. Крики о Берлине, о немецком золоте, о пломбированном вагоне, и на этом общем фоне, как бутылочный осколок в грязи, – уличная брань».
Суханов отметил что «Правые большевики, около Рязанова, ворчали и были злы». Действительно, основания для беспокойства у них были. Общее настроение правых большевиков сформулировал Каменев сразу после заседания ЦК, которое постановило выйти из Предпарламента: «Дорогие товарищи, я полагаю, что ваше решение о выходе с первого же заседания «Совета Российской республики» предопределяет тактику партии на ближайший срок в направлении, которое я лично считаю опасным для партии». Такое же впечатление неизбежности и предопределенности большевистского восстания произвел демарш Троцкого и на Суханова. «Из Предпарламента им только одна дорога – на баррикады. Бросая избирательный бюллетень, необходимо взять винтовку. А твердо решив все вопросы, твердо решив взять винтовку, нечего делать с бюллетенем… Так все и было. Но большинство этого не поняло, этого не видело, этому не верило. Мы, соседи и соратники, это понимали».
На самом деле, ясного и однозначного выбора пария еще не сделала. «Советская легальность», связанная со съездом, надежды на примирение с другими партиями «революционной демократии» – все эти установки продолжали сосуществовать с идеей вооруженного выступления. Причем речь шла не просто о выделении фракций, групп сторонников той или иной тактике, но и о том, что все эти политические ориентиры могли сочетаться друг с другом в самых разнообразных комбинациях в головах большевистских лидеров.
Ленин понимал, что ему необходимо формальное решение ЦК о вооруженном восстании, которое отбросило бы колебания и внесло определенность в партийную тактику, иначе дело не сдвинется с мертвой точки. И он добивается принятия такого решения на ставшем впоследствии знаменитым заседании Центрального комитета 10 октября.
«О, новые шутки веселой музы истории! Это верховное и решительное заседание состоялось у меня на квартире, все на той же Карповке» – писал Суханов, сокрушаясь, что благодаря заботам его жены, большевички, – «высокое собрание было совершенно гарантировано от моего нашествия»
Вместо хозяина, на заседании присутствовали 12 членов высшего партийного органа: сам Ленин, Зиновьев, Каменев, Троцкий, Сталин, Свердлов, Урицкий, Дзержинский, Коллонтай, Бубнов, Сокольников и Ломов. Заседание продолжалось десять часов и закончилось только к трем часам ночи. Уже одно это свидетельствует о том, что дело не сводилось лишь к формальному закреплению де-факто уже принятой линии.
Обсуждению основного вопроса – о текущем моменте – предшествовало три коротких доклада, сделанных Свердловым о ситуации на фронтах и в провинции. «Его сообщения – рассказывает Троцкий – были посвящены фронту и, по-видимому, заранее согласованы с Лениным, чтобы дать ему опору для необходимых выводов: это вполне отвечало приемам Ленина». Свердлов докладывал, что контрреволюционное командование на фронте готовит «какую-то темную историю», и, вероятно, приготовляет «новую корниловщину». Однако в войсках сильны пробольшевистские настроения, солдаты даже предлагают захватить штаб Западного фронта и отправить в Питер революционный корпус.
Наконец, слово для доклада получил сам вождь партии. «Он констатирует, что с начала сентября замечается какое-то равнодушие к вопросу о восстании». Затем Ленин кратко повторяет свои аргументы в пользу того, что откладывать вооруженное свержение власти больше нельзя. По его словам, к восстанию подталкивает подготовка правительством сдачи Нарвы и Петрограда. При этом, в стране «большинство теперь за нами». В то же время нарастают абсентизм и равнодушие масс, утомленных бесконечными резолюциями. «Ждать до Учредительного собрания, которое явно будет не с нами, бессмысленно, ибо это значит усложнять нашу задачу. Областным съездом и предложением из Минска надо воспользоваться для начала решительных действий» – заключает вождь.
Протоколы не отражают всех поворотов дискуссии. А между тем, Ленин вынужден был сражаться сразу на два фронта. Троцкий вспоминал в 1924 году, что «еще прежде, … чем напасть на противников вооруженного восстания, он стал нажимать на тех, кто связывал восстание со вторым съездом Советов». Съезд вообще может не состояться – говорил вождь – да и глупо назначать дату восстания, предупреждая о нем противника. ««Во всяком случае, – настаивал Ленин, – захват власти должен предшествовать съезду Советов, иначе вас разобьют и никакого съезда вы не созовете»
В протоколах заседания не отложилось выступление Троцкого, но известно, что его ближайший сподвижник, Урицкий, вместе с ним пришедший из межрайонной организации, высказался в пользу восстания: «надо решиться на действия определенные» – заявил он.
Через месяц после этого, выступая на заседании ПК, Ленин признается, что он больше всего опасался «оппортунизма со стороны интернационалистов-объединенцев, но это рассеялось, а в нашей партии члены – не согласились. Это меня крайне огорчило». Зная об автономии группы бывших межрайонцев (Троцкий, Урицкий, Иоффе), Ленин весьма опасался инерции их политического мышления. Однако Троцкий, не без колебаний, все-таки поддержал ленинскую тактику, согласившись на то, что восстание и захват власти должны предшествовать съезду. Ленин оценил эту уступку: «с тех пор не было лучшего большевика» – заявил он месяц спустя.
Впрочем, через семь лет после этих событий, Троцкий писал, что назначая, по предложению Ленина, дату восстания на 15 октября «насчет самого срока споров, помнится, почти не было. Все понимали, что срок имеет лишь приблизительный, так сказать, ориентировочный характер и что, в зависимости от событий, можно будет несколько приблизить или несколько отдалить его». Вероятно, делая уступку настойчивым требованиям Ленина, он все-таки ориентировался на съезд, который должен был выполнить роль, как минимум, «прикрытия» восстания.
