Анатолий Безуглов - Встать! Суд идет
Я вынул вчетверо сложенный листок, исписанный крупным, не очень аккуратным почерком, словно писал пятиклассник.
«Уважаемая Валентина! Пишет вам тот самый Федот, который ехал с вами в поезде до Лосиногорска. Может быть, вы меня не помните, но я вас забыть не могу. И вот решил написать, простите за такую дерзость.
Не знаю, с чего начать. С того, что впервые так остро переживаю разлуку с Родиной? Это есть, конечно. Но не это самое главное. Просто мне необходимо поделиться с вами тем, что я чувствую. Вот именно, не с кем-нибудь, а только с вами, Валентина, потому что ваше лицо стоит передо мной, как живое.
У меня в каюте томик стихотворений Николая Рубцова, и я читаю и перечитываю его «Слово о первой любви». Помните?
Тобою — ах, море, море! —
Я взвинчен до самых жил,
Но, видно, себе на горе
Так долго тебе служил…
Любимая чуть не убилась —
Ой, мама родная земля! —
Рыдая, о грудь мою билась,
Как море о грудь корабля.
В печали своей бесконечной.
Как будто вослед кораблю,
Шептала: «Я жду вас… вечно»,
Шептала: «Я вас… люблю».
Раньше в плавании мне было грустно лишь от того, что я вдали от Родины. Ностальгия — ничего не поделаешь. Но теперь мне вдвойне грустно: уходя в море, я не услышал ни от кого таких слов. И очень, очень хотел бы их услышать от одного-единственного человека на земле — от вас…
Впрочем, как передать мое состояние? Разве что словами моей любимой поэтессы Анны Ахматовой:
То пятое время года,
Только его славословь.
Дыши последней свободой,
Оттого, что это — любовь.
Высоко небо взлетело,
Легки очертанья вещей,
И уже не празднует тело
Годовщину грусти своей…»
— Вы представляете, — воскликнула Рябинина, внимательно следившая за мной, — а я даже не знала, кто такая Ахматова… В школе мы Пушкина, Лермонтова проходили. Ну, еще Маяковского и Есенина. В журналах читала Евтушенко… Побежала я в библиотеку, набрала поэтов разных. Ой, интересно! Прямо по-другому все воспринимать стала… Особенно Рубцов мне понравился. А когда Федя написал, что этот поэт умер в 35 лет, поверите, я даже плакала, читая его стихи!
— Значит, вы сразу ответили Бурмистрову? — спросил я.
— Как же можно не ответить на такое письмо? — искренне удивилась Валентина. И, вздохнув, продолжила: — Он тут же в ответ второе прислал. — Она протянула мне письмо.
«…Вернулся из увольнительной. Мой сосед по каюте спит, набегался по магазинам, как все наши ребята. А я просадил все деньги на музеи да еще посчастливилось в местную оперу попасть: ставили «Норму» Беллини. Меня обсмеяли на судне, потому что билет стоит столько же, сколько шуба из синтетического меха. Но что деньги, когда я прикоснулся к миру прекрасного! Услышал настоящее бельканто. В спектакле были заняты гастролирующие тут итальянцы, в том числе несравненный Дельмонако! Вот уж истинно — у великого артиста нет возраста!..»
Рябинина, видимо, знала письма наизусть.
— И у нас ребята тоже все о джинсах да о транзисторах. Театры и музеи их не интересуют, — покачала она головой. — Я пыталась сагитировать наш курс пойти на концерт, из Москвы скрипач приезжал, хоть бы кто откликнулся. Так одна и пошла.
— Понравилось? — улыбнулся я.
— К такой музыке привыкнуть надо, — смущенно призналась Валентина. — Но я стала внимательно слушать симфоническую музыку по радио… Чайковского теперь сразу узнаю. И Моцарта. Столько на свете интересного, жизни не хватит, чтобы все узнать! — вырвалось у нее.
А я подумал: счастливая душа, чистая, в которую можно вложить столько хорошего. Как говорили в Древнем Риме: табула раза — чистая доска, — что хочешь, то и пиши на ней…
Я просмотрел еще несколько писем. В одном месте Бурмистров писал:
«…Четвертый день стоим в порту, чиним двигатель. А в город идти не хочется. Прекрасная природа, роскошные дома, потрясающие автомобили, но меня на берег больше не заманишь никакими коврижками! Побывал уже раз, хватит. Только сошли на берег, нас окружили рикши. Ты бы видела этих людей! Живые скелеты. Один стал мне что-то говорить, знал несколько слов по-английски. Я разобрал только, что у него куча детей, и они хотят есть. Я не выдержал, сгреб все свои деньги, что у меня были, сунул ему, а ехать отказался. Бедняга чуть не плакал от благодарности…
Сколько же еще горя на нашей планете и какие жестокие люди по отношению друг к другу! А уж к животным тут относятся… Старпом рассказал нам, какой тут скандал на таможне разгорелся. Поймали контрабандиста, который вывозил из страны попугаев (они здесь невероятно красивы, как цветы, и исчезают, потому что в Европе платят за них большие деньги). Так чтобы попугаи не выдали себя криками на таможне, их накачивают спиртным или наркотиками. И эти бессловесные существа часто гибнут. Вот так обходится человек с братьями своими меньшими…»
Я достал из конверта еще одно письмо.
В нем Бурмистров говорил о том, что плавание порядком поднадоело, стало расти раздражение у членов команды, все чаще вспыхивают ссоры. Федот, стараясь не поддаваться этому, вспоминал слова Станиславского, обращенные к сыну, что такое настоящий, воспитанный человек.
— «Это тот, — вдруг стала цитировать наизусть Валентина, словно читала письмо вместе со мной, — кто умеет жить с другими людьми, умеет с ними хорошо ладить. Кто умеет быть внимательным, ласковым, добрым». — Она замолчала, потом с грустью произнесла: — Поверите, как получу письмо, сама не своя хожу. Думаю, что я за человек? Что хорошего сделала в жизни другим? Честное слово, хотелось стать такой, такой… — Валентина даже глаза зажмурила, не находя нужных слов.
Я вложил письмо в конверт, глянул на внушительную стопку посланий: можно читать и читать, хоть целый день.
Девушка с сожалением посмотрела на письма, словно ей хотелось, чтобы я ознакомился со всеми. Она как бы заново переживала то свое состояние, когда получала их.
— Я честно написала Феде, кто я и что, — сказала Рябинина. — И про мать с отцом, и про тетю Клаву с дядей Акимом. Что дядя был на войне, настоящий герой. И вот как-то приходит письмо, где Федя просит моей руки. То есть, чтобы я вышла за него замуж. Я растерялась: замуж — это ведь на всю жизнь! Поехала в деревню к своим. Ведь тетя и дядя для меня — как отец с матерью. Сказала им все, письма показала и фотографию, что прислал Федя.
Рябинина достала из одного конверта небольшой любительский снимок, на котором Бурмистров был заснят на фоне экзотической природы. Парень был недурен собой: живые, улыбающиеся глаза, загорелый. По-моему, он походил на свою мать.
— Письма понравились, — рассказывала дальше девушка. — Тетя Клава, так та сказала, что Федя — прямо настоящий писатель. Она ведь преподает русский язык и литературу. Я им сказала, что писатель не писатель, а человек какой! Соглашаться или нет? Тетя сказала: решай сама, тебе ведь жить. Правда, дядя Аким письма тоже хвалил, но сказал: взглянуть бы на него сначала не мешало, замуж всегда успеется. А я еще подумала, что старики всегда перестраховываются. Что, если отвечу Феде отказом и он обидится? И вообще… Девчонки в общежитии все в один голос твердят: соглашайся да соглашайся. Счастье, говорят, тебе само в руки плывет. Ну, я написала, что не возражаю. Федя тут же ответил, что по приезде сразу в загс пойдем.
Глаза у Валентины вспыхнули отражением счастья тех дней.
— Дальше что? — поинтересовался я.
— Вы даже не представляете, как я его ждала! Он писал, что его любимый цветок — лотос. Я специально разузнала, какой он. Книги по ботанике смотрела в библиотеке. Платье к его приезду сама сшила и сама вышила, вот здесь, — она показала на левую сторону груди, — большой такой лотос. Нагрянул он совершенно неожиданно, без всякой телеграммы. Приехал в общежитие на своей машине — у него «Жигули» — с цветами и с дружком, Степаном.
При этом она замолчала, нахмурилась. Но я не стал задавать вопросов, торопить ее.
— Федя прямо с порога: едем в загс подавать заявление. Я ахнула. Не знаю, за что хвататься. Платье новое надела, то, с лотосом. А он даже не обратил внимания. Я подумала: у него самого, наверное, голова кругом, не до платья тут. А главное, как он объяснил, времени у него в обрез: после плавания — сразу на какие-то курсы. Его отпустили всего на один день. Ну, мы помчались в Зорянск.
— Когда это было? — уточнил я.
— Да чуть больше месяца назад. Короче, поговорить совсем не удалось. Подали заявление, он меня тут же назад отвез. Даже родителей не повидали, они где-то на юге у родственников гостили. А я так мечтала познакомиться с его отцом и матерью. Хотя и опасалась: раз Федя такой умный, начитанный, значит, родители сами такие. Яблоко от яблони недалеко падает, как любит говорить тетя Клава. Еще подумают: какую невесту неотесанную сын нашел себе. А Федя смеется, говорит: нормальные батя с матерью, успеешь с ними пообщаться. Успокоил, мол, вся жизнь впереди. Так мы до свадьбы и не увиделись.
