Дмитрий Жвания - ПУТЬ ХУНВЕЙБИНА
- Я ехал сюда, думая, что Советский Союз – это рай! Я верил, что здесь равенство, люди уважают друг друга, все живут в достатке. Но столкнулся с тем, что здесь очень плохо относятся к иностранцам, стараются содрать побольше денег, - рассказывал Марвин. Он – единственный человек, который заявил, что я – типичный русский.
Марвин и Хосе жили в Москве, но в Ленинград наведывались регулярно.
Мы распространяли листовки с текстом «Что значит быть троцкистом в СССР» в ВУЗах, раскидали мы их и на моем родном факультете, просто разложили на парты перед первой парой. Ничего хорошего из этого вышло. Наши листовки вывесили на досках объявлений с издевательскими комментариями. На одной написали: «Гажев, кличка Акбар, - карающая рука люмпенов!». У Сани Гажева действительно был псевдоним – Акбар Газиев. Но причем тут люмпены? Да притом, что все смотрели «Собачье сердце», читали статьи с объяснением, что такое коммунизм: оказывается, он отвечает извечной мечте люмпена «отнять все и поделить»… Но объектом насмешек не случайно стал именно Саня Гажев. Его «ручники» понижали на нашем факультете рейтинг всей нашей организации, а не только его собственный.
Кто-то написал на листовке: «Ребята, а деньги у вас имеются? А оружие? А связи и центры общения? Болтать мы и сами можем и без Пролетарской ячейки». Денег у нас почти не было, мы платили взносы, иногда Пьер давал две-три сотни франков, связи – пожалуйста, были, а оружия – нет. Что касается центров общения, то наш газетный киоск у нас отняли, приходилось собираться в свободных аудиториях герценовского института.
В мае приехал Пьер. Мы вместе выпустили на ротаторе второй номер «Рабочей борьбы» со статьей якобы Арлетт Лагийе «Капитализм или социализм». Кто был автором – неважно, важно, что в статье четко и понятно разъяснялось, что принесет капитализм такой стране, как Советский Союз: развал государства, производства, социальной сферы, науки. Пьер написал водный текст по-французски пафосный: «Рынок? Это путь спекулянтов, нуворишей и с ними связанных бюрократов, всех, кто хочет рабочим навязать, что навязано польским, бразильским или индийским рабочим – нищету, бешенные цены, инфляцию вместе со сверхэксплуатацией. Рабочим не нужно рынка, вкус которого слишком горек, ни продолжения бюрократического режима угнетения, неравенства и несправедливости, за который ратуют неосталинисты».
Пафос пафосом, но написано-то верно! Именно с этим столкнулись через год те, к кому мы обращались. Но населению так промыли мозги, что никто и слушать не хотел ничего плохого о рынке. Советские люди ждали внедрения рынка, как библейские евреи жали прихода мессии. Однажды мы в подземном переходе к станции метро «Московская» продавали «Рабочую борьбу», а заодно распространяли листовки против плана Ельцина-Явлинского «500 дней». Так на нас набросились какие-то дамочки лет по 45, опрокинули столик, на котором лежала наша литература. «Эх, сволочи! Против Ельцина! Коммуняки проклятые!» - вопили тетки. Подозреваю, что климакс – нелегкий период в жизни женщины, и тем не менее реакция дамочек была неадекватной.
Правда, однажды мы с Янеком встретили оригинального персонажа. Мы продавали газеты у станции метро «Обухово». Подошел какой-то высохший лысый дед. Он прочитал девиз нашей газеты: «За идеи Ленина-Троцкого!», посмотрел на нас оценивающим взглядом и четко произнес: «Рабочему классу не нужен троцкизм! Рабочему классу нужно знание законов природы и общества, которые ему дает научный коммунизм». И пошел своей дорогой. Тогда я еще не видел кино о зомби, ничего не читал о них, а теперь понимаю – это был зомби! Но и те едьциноидные бабы – тоже были зомби.
Надо ли говорить, что выборы первого президента России мы призывали бойкотировать тоже? Введение института президентской власти мы расценили как первый шаг в фашизации режима, а противостояние «коммунистов» и «демократов» назвали борьбой «между старыми волками и молодыми шакалами».
Летом мы возобновили «пролетарские экспедиции», совершали их, как правило, мы с Янеком. С большим интересом, помню, мы залезли на Адмиралтейский завод, он находится на острове. В листовках рабочим мы писали в принципе одно и тоже: акционирование предприятий обернется их разрушением и обнищанием рабочих, призывали к созданию выборных рабочих комитетов.
В августе в Ленинграде я познакомился с белорусским активистом Олегом Новиковым по прозвищу Лелик, сейчас он – известный в Беларуси оппозиционный журналист, сам батька Лукашенко назвал Лелика отморозком. В 90-е годы Новиков издавал газету «Новинки», в которой высмеивал весь политический класс Белоруссии. Больше всего, конечно, доставалось Луке, за что он и закрыл «Новинки».
Летом 1991 года Лелик был еще совсем юным и застенчивым – такой шнурок в очках. Он остановился у меня. Но он не знал, что я и есть Дмитрий Жвания. Я представился ему Александром Моретьевым, это был мой партийный псевдоним. Александром меня назначил Пьер, а фамилию Моретьев я придумал сам, в честь Марио Моретти - одного из исторических лидеров «Красных бригад», организатора похищения Альдо Моро.
- А ты не можешь познакомить меня с Дмитрием Жвания? – спросил Лелик. - Я читал его статьи, благодаря им стал анархистом…
- Позже. Товарищ Жвания общается только с проверенными людьми, - ответил я.
- Понимаю – конспирация. А как я могу доказать, что я – свой?
- Нужно поучаствовать в акции.
- Я готов, а что нужно делать?
Я ему объяснил, что такое «пролетарская экспедиция», и что ближайшая экспедиция намечена на ночь 19 августа на оборонный завод «Звезда», иду я, Моретьев, и товарищ Левский, то есть - Янек.
- Возьмите меня! Только у меня нет одежды для такой экспедиции… - Лелик говорил таким голосом, что можно было не сомневаться: если надо – отправится в экспедицию голым.
Я успокоил его, сказал, что у меня есть комплект одежды для такого дела. Дал ему джинсы, которые мне привезла мама из Биробиджана, те, что были мне велики, больше на 2 размера. С худющего Лелика они просто сваливались. Я дал ему ремень, который выдали мне, когда я учился в мореходке.
- Я смотрю: у вас просто культ личности Жвания, - сказал, Лелик засовывая ремень в штрипки.
- Почему ты так решил? - спросил я.
- Да вот даже на ремне написано – Жвания.
Я оплошал: дал ему свой морской ремень, а в училище нас обязывали писать на ремне фамилию и номер группы. Но я быстро нашел, что ответить:
- Мне подарил это ремень товарищ Жвания.
- А…
Мы ушли в ночь. Экспедиция выдалась непростой. Мы влезли на завод под забором, с еврейского кладбища. ЛПО «Звезда» охранялась гораздо лучше, чем трамвайно-троллейбусный завод и даже «Адмиралтейский», по территории завода ездили сторожа на электромобилях, как в какой-нибудь антиутопии. Я не очень удачно скатился в цех в железной стружке и порвал купленные в Грузии штаны-хамелеоны. В остальном - все удачно, до утра мы раскидали в цехах все листовки, перепугали одного рабочего, который зачем-то пришел на завод ночью, наверное, чтобы подхалтурить.
Возвращались пешком через Купчино. Янек пошел домой, он жил на Софийской, а мы с Леликом минут сорок просидели на остановке у кинотеатра «Слава» в ожидании первого автобуса.
Мы еле добрели до моего дома, и завалились спать после насыщенной ночи. Меня разбудил телефонный звонок, звонила моя жена Медея, она приехала с дачи и ночевала у родителей.
- Ты слышал, что произошло в Москве?
- Нет, а что произошло?
- Введено чрезвычайное положение, все политические партии и организации объявлены вне закона…
Я поблагодарил Медею за информацию, попрощался с ней и разбудил Лелика.
- Вставай, в стране военный переворот.
Мы включили телевизор – «Лебединое озеро». По радио зачитали обращение ГКЧП.
Мне позвонил Янек. Через час у меня на квартире, недалеко от станции метро «Звездная», собралась вся наша организация. Я проспал часа три, но чувствовал себя бодро, точнее, я был заведен.
- Я только что с Невского проспекта – все как обычно. Люди ведут себя так, будто ничего не произошло, - сообщил Леша Бер.
Решили поехать город: посмотреть, что происходит у государственных учреждений, вводятся ли войска. Если будет формироваться сопротивление, в него не вступать, а выступить самостоятельно: и против путчистов, и против Ельцина. Если выяснится, что населению все равно, ГКЧП, Ельцин или Горбачев, мы выпустим листовки с призывом к сопротивлению, как путчистам, так и власти бюрократии в целом, спрячем архив организации, а потом на время разбежимся, кто куда, чтобы избежать ареста. У меня в кармане лежал билет на самолет до Парижа.
У Ленсовета (Мариинского дворца) кучковались интеллигенты, что-то вещал Рауш. Звучало словосочетание «коммунистический путч».
- Ну что, господа революционеры, - обратился ко мне Рауш с вызовом, - поможете соорудить баррикады?
