Карл Деметр - Германский офицерский корпус в обществе и государстве. 1650–1945
Произошедшая целая серия сенсационных дуэлей, в которых участвовали некие сомнительные личности, побудила императора Вильгельма II вмешаться. Он вновь обратился к докладу комиссии 1837 года и регуляциям по трибуналам чести, изданным Фридрихом-Вильгельмом III, и через них к основополагающим принципам прусского антидуэльного эдикта 1688 года. Существенный вопрос заключался в том, должен ли, и если да, то до какого предела, проступок, который нанес оскорбление, оставлять его автора удовлетворенным. Иными словами, может ли человек, признанный виновным в проступках достаточно серьезных, чтобы его можно было квалифицировать как преступника, драться на дуэли и будет ли это все еще классифицироваться как мера, приносящая удовлетворение другому человеку того же сословия. Все согласились с тем, что это качество сохранится, если затронута личная нравственность человека, и что коллективная честь и обычаи будут обусловлены факторами индивидуальной морали. Это вернуло императора к вопросу о том, что предпринять, чтобы советы чести могли играть более весомую роль, чем та, которую они исполняли в течение прошлых пятидесяти лет, и в особенности со времен регуляций 1874 года. Он предложил искать решение вопроса в достижении компромиссов. Сами дуэльные поединки должны быть устранены, и, более того, советы чести должны вменять в обязанности – и это было новаторской мыслью – вступаться за честь человека, который был безвинно оскорблен. Нанесшую обиду сторону следует вынуждать устраниться от дуэли, а если обидчик откажется сделать это, то он должен предстать перед трибуналом чести. Это было личное указание Вильгельма, которое легло в основу публикации 1 января 1897 года «Дополнительных правил к вводному приказу к регуляциям от 2 мая 1874 года по офицерским трибуналам чести в прусской армии».
Совершенно новым и психологически важным в этих «Дополнительных правилах» было то, что совет чести должен был «вмешаться» в защиту офицера, который был оскорблен без провокации. Это на деле могло означать, что при определенных обстоятельствах совет чести мог также повлиять на мнение товарищей-офицеров, которые могли бы сдерживать обиженного человека, не допуская умаления его достоинства и уважения к нему. Это, разумеется, был своего рода психологический эксперимент, успех которого во многом зависел от нравов офицерского корпуса и косвенно также от лидерских качеств командующего офицера. С другой стороны, это влекло за собой риск, что роль совета чести могла сводиться лишь к консультативной функции, а решения по всем серьезным вопросам будут приниматься высшей властью, и в качестве последней инстанции – самим императором, что на самом деле и предусматривали «Дополнительные правила». Так развивались события вплоть до Первой мировой войны, и по всем признакам это был именно тот фактор власти в отношении дуэлей, который должным образом поддерживал чисто коллективный «феодальный» дух, мало-помалу сводя его на тропинку «буржуазной» морали. Почти нет сомнений в том, что большинство офицеров приветствовало это; они были рады заполучить сильную руку в таком деликатном деле, как освобождение их от языческого обожествления чести, от того, что Теодор Фонтень назвал «идолопоклонством».[24]
Направление реформ теперь искали другими способами. Разумеется, это не совпадало с тем, что катехизис, опубликованный в 90-х годах прусским капелланом доктором Рихтером (который использовался кандидатами в конфирмацию во всех кадетских школах Пруссии и в военных учреждениях), назвал поединки на дуэлях аморальными, пагубной защитой человеком своей чести, защитой того, что у человека невозможно отнять, если только он сам не согрешит и не покроет себя позором. Мужество, говорилось в катехизисе, никогда нельзя доказать насилием над законом Господа, но следует подчиняться ему, несмотря на силу предубеждений. Человек вполне может верить религиозным учениям, как романам, поскольку они влияют на слушателей в их последующей карьере.
Это частично повлияло на то, что фон Гееринген, прусский военный министр (который в других случаях упорно защищал принцип дуэли), заявил в рейхстаге в 1913 году, что «все, кто служили в армии определенное количество времени, вышвырнут меня вон, если я скажу, что взгляды офицерского корпуса на необходимость дуэлей постепенно, начиная с 1897 года, претерпевают значительные перемены. Многие дела по вопросу чести теперь улаживаются мирным путем; однако до 1897 года немыслимо было решить их иначе, кроме как путем поединка». В предыдущие годы тот же фон Гееринген уже указывал на семьдесят одно предложение о примирении, которое было сделано начиная с 1897 года, то есть почти по пяти случаев в год.
Лейтенант-полковник Фишер, связной военного министра с дуэльным комитетом в рейхстаге, в меморандуме, написанном для его шефа за несколько месяцев до Первой мировой войны, писал: «Такие убеждения (о необходимости дуэлей) не будут длиться вечно. Они изменяются со временем и вскоре полностью исчезнут». В последние несколько лет перед 1914 годом офицерские суды чести все чаще высказывали мнение, что офицер, возможно будучи пьяным, произносил оскорбительные слова или соблазнял жену другого человека, и таким образом от него нельзя требовать сатисфакции. Он должен просто исчезнуть из офицерского корпуса, и, следовательно, в дуэли отпадает необходимость. Здесь на первый план выдвигается личная мораль. А может, это было «истинным духом рыцарства и настоящей христианской моралью», как заявил военный министр Фалькенхайн в рейхстаге 13 марта 1914 года, говоря об усилиях, которые армия предпринимала в «давно прошедшие времена», пытаясь положить конец дуэлям?
Несмотря на все пробелы, статистика по дуэлям между офицерами в XIX веке достаточно интересна, чтобы оправдать мое стремление привести ее здесь. Цифры впервые были использованы, когда Бойен составлял проект указа о трибуналах чести. Они показывают, что с 1817 по 1929 год (то есть в последние тринадцать лет перед регуляциями Фридриха-Вильгельма III) всего из тридцати девяти серьезных дел, в среднем по три в год, привели к наказаниям: двадцать четыре из этих дуэлей закончились ранами, пятнадцать – смертью. Однако даже если и был вынесен судебный приговор (один за двадцать лет), то через несколько месяцев за ним следовало помилование, самое большее, через восемнадцать месяцев. Один человек, который был приговорен к суровому телесному наказанию, был прощен через шесть месяцев, «пожизненный заключенный» – через год, еще один «пожизненный» – через шесть лет. Четыре случая ареста сопровождались освобождением от службы, но похоже, что последний был вновь возвращен на службу в результате амнистии через четыре или двенадцать месяцев.
Между 1832 и 1842 годами, когда строгие регуляции 1829 года были в силе, ежегодные доклады главного аудитора по военной юстиции показывают, что двадцать девять случаев дуэлей (в среднем 2,5 в год) вызывали наказания – то есть немногим более, чем раньше. В пяти случаях поединки завершились гибелью одного из участников.
Первые четырнадцать лет действия регуляций 1843 года (то есть с 1843 по 1856 год) приводили ежегодно в среднем к исполнению 4,6 наказания, и эти цифры едва ли намного изменились в период с 1856 по 1961 год, ибо процентное содержание оставалось постоянным за последние двенадцать лет (с 1862 по 1873 год) существования этих регуляций. Согласно абсолютным цифрам, показатели поднялись до восьми, но мы должны помнить, что реорганизация 1860—1861 годов почти удвоила действующую армию.
С другой стороны, между 1874 годом (годом регуляций Вильгельма I) и 1885 годом (единственным периодом, в котором сохранились соответствующие цифры) ежегодный процент служащих офицеров, наказанных за участие в дуэлях, возрос с восьми до двенадцати.
Как только приказ Вильгельма II 1897 года помог восстановить базовый принцип, поддерживаемый Фридрихом-Вильгельмом III, ежегодная цифра для служащих офицеров сразу сократилась до четырех процентов, и с начала века до Первой мировой войны она снижалась еще больше.
Между тем данные для офицеров резерва оставались довольно постоянными. Хотя они заметно поднялись после 1876 года, они всегда были гораздо ниже, чем показатели для служащих в армии офицеров. Приказ 1897 года едва ли сократил эти цифры, и в результате с тех пор они казались больше по сравнению с цифрами для служащих офицеров. Этот факт вызывал частые дебаты в рейхстаге, что было также замечено и обсуждалось военным министром и военным кабинетом. Самое правдоподобное объяснение этого заключается в том, что офицеры резерва не рисковали своей жизнью, как это делали регулярные военнослужащие и как это было принято в закрытом круге офицерского братства и среди равных им в социальном отношении людей. Можно подозревать, что у резервиста имела место постоянная готовность получить оскорбление. У него имелась тенденция считать, что, находясь лицом к лицу с офицером, он хотя бы своим мужеством должен доказать, что является равным регулярному военному.
