Дмитрий Куликов - Судьба империи. Русский взгляд на европейскую цивилизацию
Экономическая реальность, впрочем, совсем иная. Производство никуда не делось – оно просто вынесено в другие страны (например, из США в Китай) или в нем заняты эмигранты из других стран – новый пролетариат. Людям по-прежнему нужна пища, одежда, жилье, транспорт, жизненное пространство, а не только членство в социальных сетях. При этом нет никакого экспоненциального роста объема знаний и информации, если подходить к ним с содержательной стороны. Напротив, по сравнению с XIX веком и началом ХХ века в фундаментальной науке наметился застой, количество важных открытий неумолимо сокращается. Поэтому обеспечить американскую эмиссию и займы «суммой технологий» не удалось. Пришлось привлекать миф об IT-технологиях, которые якобы доводят технологическую массу до «критической», но этот «пузырек» быстро лопнул. В конечном счете привлеченные мировые ресурсы ушли вовсе не в научные и технологические инвестиции «на благо всего мира» (или хотя бы США), а в американское (и через возвратные каналы западноевропейское) потребление, необходимое для «честной конкуренции» с СССР, и количественный рост военной мощи США для «защиты» от того же СССР.
Чем ближе крах финансовой пирамиды, тем больше денег ей требуется. Показательно, что пришедшийся очень «кстати» террористический акт 11/09/2001 произошел после, а не до начала борьбы с т. н. «грязными» деньгами и введения для всех стран директив вновь созданной организации ФАТФ (1999). Теперь любая финансовая трансакция в мире происходит с ведома и разрешения властей США.
Как не существует никакого постиндустриального общества, так нет и никакой действительной культуры постмодерна, в том числе в качестве поп-культуры. В ее обличье выступает все та же пропаганда. С очевидностью это проявляется в феномене так называемого современного искусства – contemporary art в отличие от modern art. Дохлая акула в формалине «стоит» миллионы долларов (т. е. ее за эту сумму покупают), поскольку она якобы что-то означает. Символично (и не только символично, тут есть предмет для финансовой ревизии), что крупнейшие и дорогие коллекции подобного хлама приобретали именно банки. Реально это фиктивный актив в чистом виде.
А вот постмодернистское сознание в отличие от постмодернистской культуры реально существует, оно как раз явление массовое и обыденное. По сути, это продукт распада вульгарно-материалистического, натуралистического, «вещно» ориентированного сознания, считающего себя «отражением» реальности. Современный мир мышления и деятельности, его историческая реальность уже не вмещаются в такое натуралистическое «отражение» и не ухватываются им. Это натуралистическое сознание в ХХ веке «взорвалось» под натиском «отражаемого» и принципиально «неотразимого» мира мышления и деятельности и теперь разлетается миллиардами осколков, бессмысленные и бессвязные коллажи которых постмодернизм называет «текстами».
Точная метафора этого исторического события показана в фильме The Wall. Свихнувшись под давлением реальности, герой крушит вокруг себя окружающий его материальный мир, бывший миром его жизнеустройства. А потом задумчиво и бесконечно составляет из обломков фигуры и узоры. Это событие в культуре Запада еще требует своей рефлексии, хотя его предпосылка уже осмыслена в начале ХХ века – как смерть Бога у Ницше, закат Европы у Шпенглера, забвение бытия у Хайдеггера.
Постмодернистская пропаганда отрицает любое полагание существования, любую онтологизацию и метафизику, объявляя их (и любое их проявление – например, ценности) тоталитарным актом, деспотией и диктатурой, авторитаризмом, насилием и нарушением прав человека. Без онтологии не может быть и никакого проекта. Поэтому русские – как, впрочем, и любая масса, обязанная подчиняться, – не должны ни в коем случае отдавать себе отчет в исторической реальности своего существования, а значит, не должны иметь действительности своего государства. Если в отношении русских это отрицание России как таковой, то в отношении американцев или европейцев – это маскировка и отрицание действительности их государств под декором всеобщей и формальной представительной демократии.
Так или иначе в основе «запретительной» пропаганды лежит экспорт западного кризиса религиозного сознания и мышления в восточную часть европейской цивилизации.
«Крепость» как стратегия
Сегодня, как, впрочем, и весь XX век, мы находимся на положении осажденной крепости. Ничего не изменилось. Добить нас пока не удалось. Мы во многом слушаемся хозяев мира, но все еще потенциально самодостаточны. Наша крепость – это наша территория, наша инфраструктура и наше сознание, не доверяющее до конца постмодернистской пропаганде, наша культура. Сегодня нас больше защищают эти стены, нежели наша активность, деятельность.
Такое положение является стратегически проигрышным, особенно если принять во внимание неизбежную включенность России, Украины и Белоруссии в мировую (глобальную) систему хозяйства и разделения труда. При всем «богатстве выбора» нам в этой системе предложена незавидная роль: обмен сырья на импорт промышленных товаров, лекарств и продовольствия.
Далее последует требование радикально снизить цену и увеличить доступность нашего сырьевого продукта. И это будет требование, продиктованное общеевропейской цивилизационной «справедливостью». Ведь если отказаться от реальности собственной истории – чего от нас, собственно, и добиваются, – то получится, что территорию, столь богатую полезными ископаемыми и столь большую, мы занимаем «случайно». Придется освобождать – возможно, путем дробления Российской Федерации, а также и Украины на компактные «государства» под внешним управлением.
Причем в этом внешнем управлении нас ждет прибалтийско-грузинская модель подчинения США, а не модель ЕС и НАТО, созданная для подчинения Германии, Франции, Италии. Но можно очистить от нас территорию и путем «освободительной» войны – по иракской модели. Делу сильно поспособствует предательство и бунт внутри самой «крепости». Потенциально пригодны для активизации массового бунта два типа конфликтов: на национально-этнической почве и между богатыми и бедными. На Украине будут дополнительно эксплуатировать еще и комплекс неполноценности: «проевропейскую» и «пророссийскую» ориентацию территорий.
Если мы не вернемся к проектированию солидарных, справедливых обществ, обеспечиваемых цивилизационным, континентальным, а это означает имперским, а не национальным государством, наследующим историю как Российской империи, так и СССР, то особых исторических шансов на выживание у нас нет.
Самостояние
Нас действительно не подчинили, потому что мы не подчинились. Как и Соединенные Штаты Америки отказались подчиняться Британии. Однако в отличие от них нас никто не формировал – ни предшественники, такие как Рим, ни другие империи. Мы формировали и цивилизовали себя сами, начав со свободного и осознанного выбора православной веры тысячу лет назад.
С этого пути – самостоятельного выбора, цивилизационного самоопределения – нам уже не свернуть. Альтернатива – потеря своей идентичности, цивилизационная смерть. Хотим мы того или нет, но мы и дальше должны исключительно сами заниматься своим цивилизационным продвижением в истории, то есть идти гордым и независимым путем самоопределения, жить своим умом. Любая «помощь» со стороны неизбежно окажется троянским конем. К своим целям и средствам их достижения нам придется интеллектуально и культурно приходить самим, не соблазняясь пропагандой западных рецептов и «легких» путей, на основе принятия и обдумывания нами самими уже сделанного и с нами случившегося, нами продуманного, понятого и непонятого, то есть рефлексивно и исторически. Понимания этого нам в нашей истории часто не хватает.
О единстве культуры
Из сказанного вытекает ответ на важный вопрос, нужна ли России модернизация.
От сторонников российской самобытности можно часто услышать, что западное воздействие губительно для России, что нужно изолироваться от него, что Россия может жить только как крепость. Это неверно. Страной-крепостью по собственной воле в течение столетий была Япония до «вхождения в европейский концерт» во второй половине XIX века. Во второй половине ХХ века, особенно после падения СССР, такой крепостью вынужденно стала Куба. И что это им дало? После победы во Второй мировой войне мы жили за т. н. «железным занавесом». Ясно, что он имел в первую очередь военное значение (это значение и сегодня сохраняют визовые барьеры с Западом) и что «занавес» был воздвигнут в большей степени по инициативе западной, а не нашей стороны. Но что это нам дало? Мы не смогли – ни как элита (интеллигенция), ни как народ – разобраться интеллектуально с западной пропагандой, стать умнее ее. В результате она стала средством внешнего управления нами, властью над нами на смене поколений.
