Джон Вествуд - Свидетели Цусимы
Когда 13 мая ночь сгустилась над морем, 2-я эскадра вошла в Корейский пролив, направляясь к восточному его проходу между островом Цусима и Японией. На «Орле» все было спокойно, но никто не спал. Один из членов экипажа вспоминает: «Ночь опустилась, но никто не думал, что обойдется без торпедной атаки. Мы спали на боевых постах при заряженных пушках и не спускали глаз с горизонта. В эту ночь, помнится, я долго не мог заснуть. Я тихо бродил по корабельному юту; внизу, под кормой, вода пенилась и шипела, взбудораженная огромными винтами. Несколько матросов сидели, сбившись в тесный кружок у 12-дюймовой башни; в тумане они напоминали какую-то темную живую глыбу. Иногда я слышал зевание, и можно было различить отдельные слова:
— Она никогда этого не переживет. Если меня убьют, она умрет.
— Это наши драконы все устроили, будь они прокляты.
— На дне-то холодно!»
Однако на самом деле был шанс избежать обнаружения: ночь была очень туманная. На ведущем броненосце «Суворове» Семенов продолжает делать записи для своей книги о походе 2-й эскадры: «Судьба была благосклонна к нам: нас до сих пор еще не открыли. На эскадре все радиопередатчики были выключены, но мы усиленно слушали сигналы японцев и наши специалисты прилагали большие усилия, чтобы различить их и определить, от какого румба они исходят. Рано утром 13-го начались переговоры между двумя станциями: одна из них, ближайшая, которая находилась впереди нас, посылала сообщения, другая, более удаленная, к Востоку, отвечала. Радиосообщения были нешифрованные, и хоть наши радиооператоры не знали иностранного алфавита, а в выданных нам кодовых книгах имелись большие пробелы, мы могли разобрать отдельные слова и даже фразы:
— Вчера вечером — ничего.
— 11 огней, но без всякого порядка. Один яркий свет.
Скорее всего это была мощная береговая станция на острове Гото, доносившая обо всем, что делалось в проливе. Ближе к вечеру стали слышны переговоры других станций, их было семь; их радиограммы были зашифрованы, но по их краткости, однообразию и регулярности мы могли с уверенностью сказать, что это были патрульные суда, которые переговаривались друг с другом. Сомнения не было, мы еще не обнаружены.
С заходом солнца эскадра, насколько можно было, «сжалась в один комок». В ожидании минной атаки половина офицеров и команды дежурила у пушек, другая половина, в одежде, спала возле своих постов, готовая вскочить при первом же сигнале тревоги. Ночь была темная, и, казалось, туман сгущался, порою можно было увидеть над собой лишь тление отдельной звезды.
На темных палубах царила напряженная тишина, нарушаемая порою лишь вздохом спящего, шагами офицеров или тихо отдаваемыми приказаниями. Фигуры людей у орудий казались неподвижно вмерзшими в свои места. Каждый пытливо всматривался в темноту, не мелькнет ли на долю секунды темный силуэт миноносца, не послышится ли красноречивое сопение его машин и шелест пара.
Осторожно, чтобы не разбудить спящих, я обходил мостики и палубы, а потом спустился в машинное отделение. Яркий свет ослепил меня на мгновение, здесь царили жизнь и движенье: люди безостановочно, вверх и вниз, бегом, печатали свои шаги по трапам. Что-то металлически звенело, слышались окрики и громкие приказания. Но всмотревшись, я убедился, что здесь та же нервная напряженность и собранность, какая-то в людях новая особенность, которую я только что наблюдал наверху . И вдруг меня осенило, что все здесь: высокая, чуть сутулая фигура адмирала на мостике, сосредоточенное лицо рулевого, приникшего к своему компасу, орудийные расчеты, застывшие ни своих местах, эти люди, снующие туда-сюда подле гигантских тускло проблескивающих стальных шатунов, и сам пар, мощно дышащий в цилиндрах, — все здесь единое целое, один механизм.
Старое морское поверье, что судно имеет душу, пришло мне на ум, — душу, которая живет в каждой заклепке, в каждом его винте и которая в роковую минуту обнимает все судно и его команду, превращая и людей его, и все вокруг в единое неделимое сверхъестественное существо.
Я сидел в кают-компании, устроившись в кресле, и дремал. Сквозь сон я смутно слышал, как часы переключились на 12. Затем офицеры, сменившиеся с вахты, пришли хлебнуть чайку, проклиная «эту чертову сырость». Кто-то растянулся на диване, крякнул довольно и провозгласил: «А теперь до четырех можно сон придавить! И на нашей улице праздник!»
Проснулся я около 3 утра и опять стал бродить по палубе, потом поднялся на мостик. Картина была все та же, только стало чуть светлее. Луна была уже высоко, и на фоне тумана, серебряного в ее лучах, резко очерчивались наши трубы, мачты и такелаж. Свежий предутренний ветер заставил меня втянуть голову поглубже в воротник моей куртки. Я поднялся на передний мостик. Адмирал спал, сидя в кресле, а командир в мягких шлепанцах тихо прохаживался с одного крыла мостика в другое.
— Заснул? — кивнул я в сторону адмирала.
— Только что уговорил. А почему, собственно, ему не поспать? Они, кажется, нас еще не открыли».
Но этот оптимизм был преждевременным, «они» уже «нас» открыли. Того организовал патрульную линию в ста милях к югу от Цусимского пролива. Так что если бы русские выбрали этот путь, он имел бы время добежать до Цусимы раньше их (Мозампо был всего в 75 милях). В эту линию входили три вспомогательных торговых крейсера, и именно один из них — «Синано Мару» — заметил в 2.30 утра белое судно с горящими огнями и большим красным крестом на борту. Быстро смекнув, что это русское госпитальное судно, «Синано Мару» направился на поиск боевых кораблей, которые должны были быть где-то недалеко впереди.
В 4.30, никем не замеченный, он оказался среди затемненных русских кораблей и сообщил: «В квадрате 203 обнаружена вражеская эскадра. Направляется к Восточному проходу». Тотчас же в японских радиосигналах все изменилось: ритм передач стал поспешным и лихорадочным.
Тот же свидетель говорит: «Мы поняли, что нас обнаружили, потому что сразу изменился характер радирования. Это уже была не перекличка между сторожевиками, а донесение, которое уходило все дальше и дальше на север».
Племянник Того, старший офицер на «Асахи», вспоминал, что в то утро его разбудили без четверти пять. В пять утра все были вызваны наверх. В 5.15 ему сообщили, что увидели русских: клубы черного дыма росли над горизонтом, поднимаясь от множества корабельных труб. После краткой задержки в ожидании «Миказы» (у него постоянно были проблемы с конденсатором) японский броненосный флот вышел из гавани в таком порядке: «Миказа», «Шикисима», «Фудзи», «Асахи», «Касуга», «Нисшин». Море встретило переменным ветром и зыбью.
На «Асахи» офицеры собрались у обреза возле кормовой орудийной башни. Покуривая сигары, слушая крутящийся рядом граммофон, они, казалось, не испытывали страха и были абсолютно уверены в победе.
Главные силы Того оставили Мозампо в 5 утра, легкие крейсера были посланы для усиления разведывательных кораблей. Легкий крейсер «Идзуми» сменил «Синано Мару» в 6.30 и, идя параллельно эскадре на расстоянии 8—10 тыс. метров на правом ее траверзе, передавал по рации все о ее составе и движении. Странно, но никаких попыток не было сделано «Уралом», чтобы заглушить морзянку «Идзуми», или со стороны русских крейсеров, чтоб потопить его.
Семенов позднее объяснял, что адмирал не послал своих крейсеров на «Идзуми», так как в преддверии встречи с главными силами Того хотел держать все свои силы в кулаке. Однако это маловероятно, т.к. сомнительно, чтобы Того был так близко, а во-вторых, Рожественский хорошо сознавал, какое воздействие на боевой дух людей можно было оказать, потопив или хотя бы отогнав «Идзуми». Вероятнее всего, Рожественский хотел оттянуть на возможно долгое время риск повреждения своих кораблей: рядом ни одного дружеского порта, и серьезно покалеченный корабль мешал бы действиям эскадры, либо его пришлось бы оставить, бросив на произвол судьбы.
Еще один аргумент, которым можно объяснить нежелание Рожественского заглушить японскую рацию с помощью мощнейшего передатчика «Урала», — это намерение адмирала поменять, при благоприятных обстоятельствах, свой боевой порядок и курс, сделав, таким образом, донесение «Идзуми» совершенно бесполезной ложной информацией. Однако, судя по последующему отчету Того, сигналы, полученные им в то утро с борта «Идзуми», оказались поистине бесценными: «Между 10 и 11 утра эскадра крейсеров вице-адмирала Катаока, отряд контр-адмирала М. Того и дивизион вице-адмирала Дева установили контакт с противником в районе между Ики и Цусимой. Несмотря на неоднократно открывавшийся огонь со стороны русских, наш флот находился в непрерывном соприкосновении с противником вплоть до Окиносимы, сообщая мне по радио позицию противника. Несмотря на густой туман, снижающий видимость до пяти миль, информация, полученная таким образом, дала мне возможность ясно представить себе положение неприятеля, хотя я находился на расстоянии 10 миль.
